На самом деле (СИ)
— Вот, пожалуйста!
В бумаге говорилось, что Институт палеографии просит позволить профессору Дроздову Виктору Петровичу работать с фондами архива для написания монографии. Две подписи, печать.
Чтобы не ударить в грязь лицом, Нинель Ивановна сказала, что дроздовский плащ она не примет, потому что сейчас у нее обеденный перерыв. В ответ профессор извинился (чем досадил гардеробщице еще больше) и, спросив, где читалка, двинулся туда.
Нет, этот тип Нинели Ивановне не понравился! Уж слишком он походил на араба, на еврея и на православного попа одновременно. Всех их гардеробщица ужасно не любила. Арабов — за то, что взрывают в Израиле, евреев — за то, что распяли Христа, а попов — за то, что скрыли женитьбу Христа на Марии Магдалине. Мерзавец, как пить дать, мерзавец!
Подумав об этом, Нинель возвратилась к газете.
Читала она постоянно и главным образом книги по истории: Пикуля, Яна, Дюма, Дэна Брауна… Их великие труды не шли ни в какое сравнение с лживыми учебниками и писаниной чванливых официальных историков. Эти очкарики, просиживавшие штаны в пыльной читалке над грудами бумаг, конечно, считали себя знатоками прошедших эпох. Но Нинель Ивановна об заклад могла биться, что знает историю лучше них. Осознание этого, не так давно бывшее лишь подозрением, по-настоящему окрепло в сознании гардеробщицы после прочтения трудов историка Филиппенко.
Да, она всегда подозревала, что официальные ученые — болваны и лжецы. Ведь все «официальное» уже одним названием вызывает неприязнь. Совсем другое дело, если вы произнесете: «новая история» или «альтернативная история». От одних этих слов веет чем-то сочным, приятным и модным. Вот, Славка, сын Нинели Ивановны, шестнадцатилетний восьмиклассник, тоже любит все альтернативное, а заслышав слово «классика», начинает зевать, хотя понятия не имеет о том, что же такое классика на самом деле. Нинель Ивановна грозила наказанием и требовала, чтобы сын читал все, что задано в школе, но в глубине души понимала, что искренне ненавидеть школу и испытывать тошноту от школьных учебников — правильно и нормально.
В свое время гардеробщица ничуть не отличалась от сына. Как всякий нормальный человек она стремилась знать две вещи: сплетни и скандалы. Все другое вызывало только скуку и безмерное презрение к тем, кто им интересуется. Тогда-то у Нинели и возникли подозрения в правоте потомков Соловьева и Ключевского. Уж очень была толстой и противной историчка, уж очень много она задавала на дом, уже очень часто ставила двойки. Слишком заумным и унылым был учебник, слишком неудобными парты, слишком холодным и неуютным школьный класс. Да и списывать у зануд, как, например, на ботанике или физике, на истории почему-то не выходило.
Позже, став работать гардеробщицей в архиве, Нинель Ивановна очень удивлялась тому, что люди сидят там за столами с утра до вечера за чтением какой-нибудь ерунды: ведь это время можно провести дома перед телевизором! Что пишут в документах, вызывавших столь бурный интерес, Нинель Ивановна не понимала. Зато люди, чем-то слишком увлеченные, вызывали у нее отвращение и страх.
Те, кто готов променять личный комфорт на открытия, на выдумки, на учебу, на революцию, на Царствие Небесное и прочее, гардеробщицу пугали. Эти люди ненормальные. Все знают, что учиться — это списывать, работать — это проводить время на работе, сочинять означает списать, купить, скачать… Нормальный человек, конечно же, умеет рассуждать о том, что норма — лишь условность, но при этом точно знает, кто ей соответствует, а кто нет.
Нинель Ивановна любила Александра Филиппенко, ведь его книги, во-первых, были прекрасно изданы. Во-вторых, он в своих трудах приводил сложные аргументы с кучей цифр — аргументы очевидно умные, но для разбора необязательные. Проработавшая двадцать лет кассиром Нинель Ивановна как человек математический, естественнонаучный, возможно, даже еще помнивший таблицу умножения, цифры одобряла: словоблудию историков они придавали смысл. Впрочем, ту часть книги, где говорилось о моделях и о формулах, она чаще всего пропускала, веря на слово, и сразу принималась читать главное. А с главным было все предельно ясно. Злая историчка ошибалась, пересказывая параграфы из учебника. Древнейшие эпохи — вот почему их труднее всего зубрить в школе! — не существовали. Бесконечные династии царей были ошибками летописцев. Большинство событий из учебников было измыслено ради введения человечества в заблуждение. Официальная наука сложилась из лживых теорий бесчестных немцев — Байера, Миллера и Шлецера. Довод достаточный, ведь немцев Нинель Ивановна не любила. Европейцы жили слишком хорошо, слишком жирно, слишком богато. Они являлись капиталистами, поэтому любить их было не за что.
Нинель Ивановна считала, что официальная история — что-то вроде религии (то есть придумала это сравнение гардеробщица, разумеется, не сама, но давно забыла, у кого его позаимствовала, поэтому и считала как бы плодом собственного творчества). Ее, науки, косные адепты чужды новаторству, они упрямо держатся за устаревшие догмы. Например, Ивана Грозного считают обязательно мужчиной белой расы. Между тем в газете недавно написали, что великий царь являлся женщиной, при этом чернокожей и лесбиянкой. Обсуждать это с кем-то, например с архивистами, Нинель считала делом бесполезным. Где им! Слишком все они зашорены! А чтобы воспринимать новаторские гипотезы, надо мыслить смело, а не просто тупо повторять за каким-нибудь ученым старцем, что Грозный победил татар на Калке… или где-то там еще.
Однажды Лидия Васильевна, хранитель, собрала работавших в архиве дам, чтоб отметить Восьмое марта по-русски, в бане. Взяли и Нинель. Попарились, выпили пива. Разговор про историю — основное занятие коллектива — завязался как-то сам собой. Конечно, гардеробщица упомянула Филиппенко. Но что тут началось! Распаренные, голые фанатки общепринятой неправды, раскрасневшись то ли от жары, то ли от злости, напустились на Нинель Ивановну, словно инквизиторы, словно тамплиеры, словно озлобленные кровопийцы-жидомасоны. Они ругали новатора последними словами, но при этом опровергнуть его тезисы, конечно, не могли. Отлично это понимая, архивистки прицеплялись к мелочам: к примеру, говорили, что Филиппенко сослался на статью, которой не существует; что он спутал двух царей; что где-то переврал цитату, заменив смысл прямо противоположным; что сказал «источники по этой теме отсутствуют», в то время, как их было множество… и все эти ошибки в одном абзаце. Позже гардеробщица припомнила, что Лидия Васильевна — еврейка, а еще одна из архивисток — вовсе Миллер по фамилии. Как тот проклятый немец, что якобы привез когда-то из Сибири «Повесть временных лет», безобразную немецкую фальсификацию. Эта Миллер, нервно хохоча и, видимо, чувствуя свое неминуемое поражение, твердила, что ее однофамилец притащил вовсе не летопись, а что-то там по этнографии. В общем, прикрывалась всякой белибердой. Было ясно: немке нечем крыть!
Дочитав статью про Гитлера, Нинель Ивановна охотно перешла к развороту. Он был посвящен скандалам в Голливуде. Только гардеробщица начала читать, как кто-то снова пробасил:
— Здравствуйте, мадам!
А, черт бы их побрал! Еще один посетитель за утро! На этот раз пузатенький и лысенький. Что-то многовато.
Мужчина протянул пальто. Нинель Ивановна не стала спрашивать у него документы, взяла пальто, недовольно вздохнула и понесла его на другой конец гардероба к крючку номер один: она любила развешивать вещи по порядку. Когда Нинель Ивановна вернулась, то вместо одного ученого обнаружила троих. Четвертый заходил в вестибюль.
— Что случилось? — удивилась гардеробщица. — То нет никого, то толпа. Будто сговорились!
— Ну как же! — весело ответил ей упитанный профессор. — Ведь у вас хранится научная сенсация!
— Сенсация?
— Именно! Нашли письмо к царевне Софье, — профессор подмигнул. — Только никому ни слова! Не исключено, что нас ждет целый переворот в науке!
Нинель Ивановна не знала точно, кто такая Софья, но догадалась, что речь идет о чем-то важном. Пузатый, обнаружив, что женщина заинтересовалась источником, с готовностью рассказал ей о документе и обо всем, что там якобы содержится.