Помереть не трудно (СИ)
Сам Алекс выглядел, как денди, только что вышедший на прогулку: безупречной чистоты пиджак, воротник рубашки аж светится под луной, перчатки имеют первозданный жемчужно-серый оттенок, и даже туфли, которыми он безжалостно месил кочки на болоте, были лишь слегка запачканы в чёрной, и потому почти невидной грязи…
— Ну как я тебя с приличными людьми знакомить буду?
— Извините, — я развёл руками. К ладоням пристали клочки волчьей шерсти. — Ванну принять не успел.
— Ванну?.. — лицо шефа стало задумчивым. — А ведь это отличная мысль!
— Мы же собирались встретиться с Владимиром, — напомнил я.
— Он всё равно раньше полуночи не появится, — отмахнулся шеф. — Вызывай таксомотор. Поедем вот по этому адресу, — достав толстую визитницу, он вытащил чёрный прямоугольник и протянул мне.
— Я думал, отель в другой стороне.
— И всё бы тебе спорить, кадет. Вызывай. Раньше сядем — раньше выйдем.
Я понял, почему Алекс, не чинясь, вызвал такси: адрес, который он дал, находился далеко за пределами Москва-сити, в переулках старого города, среди покосившихся хрущевок, двухэтажных домиков с античными крышами и фальшивыми колоннами, и детских площадок, в которых главной достопримечательностью была песочница, наполненная прошлогодними окурками.
Дубы здесь разрослись особенно мощно, закрывая небо переплетёнными над дорогой ветвями.
Мы спустились по нескольким замшелым ступеням в сырой полуподвал, перегороженный сетчатой дверью — за такими обычно располагаются пункты приёма пустых бутылок…
Но пройдя замусоренный тамбур, с серыми бетонными стенами, исписанными неприличными словами из баллончика с краской, мы оказались в совершенно другом мире.
Не знаю, как описать. Дорогой бутик. Впрочем, я решил, что это бутик лишь по тому, что у дальней стены богато убранной комнаты громоздился набитый штуками тканей шкаф, а на пьедестале стоял манекен, облачённый в вечерний фрак.
Пахло горячим утюгом и печеньем с корицей.
Когда мы вошли, на двери мелодично звякнул колокольчик. На его звуки к нам тут же выплыла пожилая дама.
Вид её вызвал из глубин памяти детский образ старухи Шапокляк. Тот же острый нос, та же нелепая шляпка. Не хватало громадного ридикюля на сгибе локтя, и крысы на поводке…
— Господин Голем! — пропищала Шапокляк, кидаясь к шефу, словно он её давно утерянный близкий родственник. — Как я рада вас видеть.
— А уж как я рад, госпожа Цибульская, — шеф осклабился и припал к ручке, затянутой в сетчатую перчатку без пальцев. Меня от таких всегда в дрожь бросало.
— Какими судьбами в Столице? — ворковала старуха. — Работаете?
— К сожалению, да, — с притворной тяжестью вздохнул шеф. — Вот, хочу представить Совету протеже… — и он указал на меня столь небрежным жестом, словно я был не более, чем прислоненный к стене зонтик.
Шапокляк оглядела меня пристально-профессиональным взглядом из-под очков. Глаза её, водянисто-голубые, на мгновение расширились, кончик острого носа побледнел, но на этом — всё. Ни про мою изодранную в хлам одежду, ни про принадлежность к роду нежити она ничего не сказала. Что значит — воспитание…
— Костюм деловой? — сухим профессиональным голосом вопросила Шапокляк. — Для работы?
— Да.
— Всего один? — старуха скептически выгнула нарисованную бровь.
— Вы, как всегда правы, пани Цибульская. Сделайте десяток. Ох уж эти ученики…
— Будете в Москве всю неделю? Остаётесь на бал?
— Ах да, ещё ведь этот бал… — шеф почесал в затылке. — А знаете что, дорогая? Будем решать вопросы по мере возникновения.
— Учтите: фрак за пару минут я состряпать не смогу.
— Учту, — Алекс куртуазно поклонился.
— А для вас? — старуха понизила голос. — Только в этом сезоне… Цилиндры из шелка ферганских шелкопрядов…
— Ну как я могу устоять!..
Следующие полтора часа я провёл, как во сне. Старуха увлекла меня куда-то вглубь тесных переходов, по которым сновали лысоватые личности в нарукавниках и с складными метрами, повешенными на шею.
Сначала меня втолкнули в ванную, размером с некрупный стадион. Дали мусорный мешок — для одежды — и оставили, слава богам, одного.
Когда я, чистый и оглушенный, в банном пушистом до полу халате, вышел из ванной, меня увлекли в комнату, полностью окруженную зеркалами, с помостом в середине. Взгромоздили на этот помост, безжалостно сорвали халат, и лысоватые личности, негромко переговариваясь на птичьем языке, стали меня обмерять.
— Что это было? — спросил я, когда вырвался к шефу, подстриженный и побритый, с благоухающими цветочной водой волосами, с маникюром, — мне никогда в жизни не делали маникюр! — и переодетый во всё новое, вплоть до трусов.
— Это называется обслуживание по первому разряду, — отмахнулся Алекс, критически оглядывая мои, затянутые в неброскую английскую шерсть, бока. — Ай да Сашхен, ай да сукин сын… Хорош. Вот теперь можно и к Володеньке.
Для завершения гардероба мне на голову нахлобучили щегольскую шляпу. Шапокляк прищурилась, сдвинула её на одну бровь и сказала:
— Вот так и носите, юноша. Вам очень идёт.
В новом костюме и шляпе я был похож на Сэма Спэйда, которому только что поручили отыскать Мальтийского Сокола.
— Вы серьёзно? — я вертелся перед узким зеркалом в первом зале, рядом с манекеном, пытаясь разглядеть себя со всех сторон. — Шляпа?
— Ты должен уяснить для себя одну вещь, кадет, — Алекс подошел и отеческим жестом поправил мне галстук. — Головной убор — это очень, очень серьёзно. Он определяет, кто ты есть на самом деле. И очень помогает в тех случаях, когда голубь какнет на макушку.
— Почему вы раньше даже не упоминали, что существуют какие-то там лицензии? — спросил я, когда мы поднялись по ступеням на улицу и зашагали под сумеречными дубами.
— Потому что раньше это было не важно, — сказал шеф. — Понимаешь, в Петербурге… У нас как бы другое королевство. Сопредельное, дружественное, но самостоятельное. Совет не любит соваться в Питер, ещё со времён Петра Алексеича, и мы там сами по себе. К тому же, я не хотел тебя волновать.
— Волновать? — в пиджаке, жилетке и крахмальной сорочке я чувствовал себя, как рыцарь, закованный в консервную банку. — Какие-то люди будут решать, позволить мне жить, или умереть, словно я какой-то…
— Ты — стригой, — оборвал мою тираду Алекс. — Да, это не было твоим выбором, но это так. Прими это как данность. Ты — нелюдь, нежить, сверхъестественное существо. Твой метаболизм и особенности физиологии предполагают питание жизненными энергиями других людей. Ты — потенциальная угроза обществу. И в обязанности Совета входит это общество защищать. А значит, оценивать степень опасности, исходящей от кого бы то ни было. Хоть вервольфа, хоть стригоя.
— Кстати, о вервольфах, — не дожидаясь просьбы Алекса, я набрал в приложении вызов такси. — Как так вышло, что Владимир, да и Совет, если уж на то пошло, прощелкали стаю подростков-убийц?
— Думаю, что им всё сходило с рук потому, что жаловаться было некому, — Алекс прищурился на зелёный маячок подъезжающего такси. — Тот, кто отдавал приказ, был уверен, что волчата покончат с нами. И свидетелей не останется. Он не учёл, что стая нарвётся на стригоя. Существо, по меньшей мере равное им по силе.
— Да они меня чуть не порвали, — смутился я.
— Просто ты не успел разозлиться, — шеф открыл дверцу такси и пригласил меня садиться. Будто я наследный принц, или другая важная шишка. — Тебя тренировали сражаться с солдатами, а не с детьми. Поэтому рефлексы спали, и ты отбивался вполноги.
— А что это за бал, о котором вы говорили со старухой Шап… С госпожой Цибульской?
— О, Весенний Бал, — мечтательно улыбнулся шеф. — Такое, знаешь ли… мероприятие. Общественное.