Мы из блюза (СИ)

Эта дурацкая «интродукция», как ее изволил обозвать управляющий студией, была нужна для недопущения пиратского копирования, что несколько развеселило: оказывается, музыкальная индустрия с первых дней существования была под пристальным флибустьерским вниманием.
Но вот всё записано, и, по заверению техников, получилось наилучшим образом. Так что осталось всех поблагодарить, убрать инструмент и отбыть.
На лестнице встретился с Вертинским, которого, оказывается, вчера тоже завербовала акула шоу-биза.
- О, удачно-то как! – обрадовался он. – Слушай, а можно я ту, что мы вчера записали, тоже сыграю?
- Можно, конечно, - чёрт, вспомнить бы ещё, что мы вчера с не вполне трезвых глаз записывали нотами, – хулиганства было хоть отбавляй, вон, даже на «ты» перешли!
- Спасибо! Я ее всё утро репетировал!
- Ну, давай. Удачи!
- Постой! Что у тебя с рукой?
- Гриша-Гриша, где ты был? На Фонтанке морду бил! – пропел я на понятно какой мотивчик.
- Вот же неугомонный, - покачал головой Вертинский, и мы распрощались.
Первым делом нашел в переулке трактир, где плотно поел. Организм укоризненно напомнил, что принимать пищу раз в сутки – моветон. Там пока и отдыхал за чаем, коротая время до следующего визита и стараясь хоть еще ненадолго сохранить пустоту в голове.
***
(какого-то октября в квартире на Средней Подьяческой) 
- Папа, милый…
- Да, Надюша?
- А правда же можно я твой граммофон разок послушаю? Всего разок!
- Ну… можно. А что случилось?
- Мне Коленька принес новейшую пластинку самого Вертинского! И там одна песня, которую я ещё вот совсем ни разу не слышала.
- Ну, давай, послушаем. Которую, егоза моя?
- Вот эту, «О любви»…
А не спеть ли мне песню о любви? 
А не выдумать ли новый жанр? 
Романс о вый мотив, и стихи – 
И всю жизнь получать гонорар? [1] ... 
- Ой, папенька, ну это же просто чудо, что такое!
- Да-с. Свежо!
***
Надо сказать, что «диктовать» ноты мне понравилось куда больше. Я просто сидел, играл и пел, а два специально обученных молодых человека с абсолютным слухом вчерне записывали ноты. Потом я отдельно диктовал тексты. И так десять раз. Став ещё чуть-чуть богаче, я закупился пирожками и папиросами, и вернулся на Крюков к половине восьмого. Балашов с другом подъехали точно в восемь. Подполковник снова налегке, его друг – с саквояжем. Этот жандарм, обладатель открытого такого, доброго русского лица, зачем-то украсил его мощными усами и бородой лопатой, что в сочетании с неубиваемой офицерской выправкой даже в штатском выдавало в нем классического царского держиморду, как их рисовали в учебниках времен моего детства – и при том в немалом чине.
- Дорогой Григорий Павлович, позвольте представить вам моего друга. Полковник Валериан Павлович Васильев, старший адъютант штаба Отдельного корпуса жандармов.
- Коровьев Григорий Павлович, он же в недавнем прошлом Григорий Ефимович Распутин. Рад знакомству, господин полковник.
- Прошу вас, Григорий Павлович, - он выделил отчество интонацией, - давайте без чинов. Чай, это я у вас в гостях, а отнюдь не вы у нас в управлении, да я и не при мундире. Взаимно рад.
Полковника мы усадили на стул, Балашов сел рядом со мной на кровать.
- Получается так, что теперь вы снова не Павлович, а Ефимович, - напомнил Балашов. – Я всё устроил, завтра к восьми утра сюда за вами приедет мотор.
- Мотор?..
- Авто.
- О, спасибо. Алексей Алексеевич, а что мне еще нужно знать? Говорю специально еще раз для Валериана Павловича: я действительно не помню ничего до пятого сентября. Жизнь моя началась именно в этот день, когда я проснулся с лютого похмелья в постели с толстенной графиней Клейнмихель, простите за интимные подробности.
- С кем?! – неподдельно удивился Васильев.
Я в двух словах рассказал ему свой первый блюз шестнадцатого года.
 
- Дело в том, Григорий Павлович, что вдовствующая графиня Келлер-Клейнмихель отнюдь не отличается описанной вами статью. Поверьте, я виделся и общался с нею не раз. Это милейшая, весьма живая старушка, недавно отметила юбилей: в этом году ей сравнялось семьдесят лет…
- Но тогда кто и зачем оказался в моей постели?
- Отличный вопрос, на который мы пока не знаем ответа, - отозвался жандарм. – Крайне скверно, милостивый государь, что вам отшибло память, но уверяю: Григорий Ефимович Распутин – никоим образом не исчадие разврата. Напротив, это вполне примерный семьянин, любящий своих детей, что бы там ни придумывала юсуповская клика.
- Семьянин? Детей?! У меня что, дети есть? И… жена?!
- Ну, да, - ответно удивился Васильев. - А как вы полагали, друг мой: будучи в крестьянах, дожить почти до полувека без того, чтоб жениться и продолжить род? Решительно невозможно! Вы благополучно женаты с одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года на женщине по имени Прасковья Федоровна. Господь послал вам семерых детей. Четверых, увы, забрал обратно, - полковник перекрестился. – Но дочери Матрена, она же Мария, и Варвара, а также ваш единственный наследник Дмитрий Григорьевич, слава Богу, живы-здоровы, третьего дня вернулись от маменьки из родной деревни Покровское в вашу квартиру на Гороховой и, заставив прислугу наконец выйти из повального запоя, пытаются выяснить, куда же вы исчезли.
Ну что, Григорий, как тебе этакий блюзец? Еще пять минут назад ты был бродягой с крайне сомнительной репутацией, а сейчас – р-р-раз! – и семьянин, да ещё примерный! Вчера, глядя на Вовку Набокова, ведь на полном серьёзе испытывал к нему вполне отеческие чувства. А теперь, когда внезапно выяснилось, что у меня аж трое детей, причем, скорее всего, довольно взрослых… Ээээ… В общем, мысль поехать в Царское село ловить немецкого шпиона или ещё каким-нибудь способом возложить свою дурную башку на алтарь Отечества более не кажется мне дикой.
- Я, признаться, до последнего не верил в вашу амнезию, - тихо, как бы извиняясь, произнес Васильев. – Но теперь яснее ясного вижу, что так оно и есть. Такое не сыграть, уж поверь моему опыту, Алёша.
- Я поверил почти сразу, - отозвался Балашов.
- Предлагаю противошоковое, - с этими словами жандарм поднял с пола свой саквояж, добыл из его недр штоф смирновки, три серебряных стаканчика и банку с солеными огурцами. Я молча положил на тумбочку кулек с пирожками. Дорогое мироздание, в лице отдельных звезд мирового блюза и рока, ответствуй: ну, сколько можно пить?
Эта мысль, видимо, отчетливо читалась на моем лице, потому что Васильев назидательно произнес:
- Не пьянства окаянного ради, но исключительно душевного здоровья для, - и протянул стаканчик с водкой.
- Спаивание Распутина, а также появление в его постели неких особ, выдающих себя за кого-то иного, видится мне частью кампании по приведению действительности в соответствие со слухами, - как ни в чем не бывало, не замечая противоречия, продолжил Васильев после принятия противошокового. К слову, действительно слегка полегчало. – Точной информации нет и у нас, но выходит так, что с помощью дискредитации неуместного при августейших особах человека, - то есть вас, - какие-то силы пытаются скомпрометировать саму царскую семью. Этим совершенно точно занимаются немцы, и их интерес более чем понятен. И этим же почти стопроцентно достоверно занимаются Юсуповы и другая аристократия в интересах великих князей и, прежде всего, Александра Михайловича.
- Юсуповы? Позвольте, но я пробыл у них несколько дней, они знают всю мою историю и, более того, дальнейшую историю России!
- Простите, Григорий Павлович, вот отсюда давайте подробно. С кем и о чем именно вы говорили? – жандарм, что называется, «подобрался». Вместо располагающего к себе дядьки-балагура передо мной сидел очень жесткий профессионал-силовик.