Лакей и я

– Я только что от леди Кранберри, – объявила миссис Уинфилд. – Она подтвердила, что сэр Реджинальд Фрэнсис непременно посетит загородный прием Клейтона на следующей неделе.
Фрэнсис переглянулась с младшей сестрой, сидевшей напротив. Абигайль было всего шестнадцать, и она еще не выходила в свет, в то время как самой Фрэнсис уже исполнилось восемнадцать и в этом сезоне состоялся ее дебют. Мать решила, что сэр Реджинальд Фрэнсис будет для нее подходящей партией, но почему – Фрэнсис понятия не имела. Да, он рыцарь, но в то же время громогласный чванливый осел, не говоря уж о том, что его фамилия: Фрэнсис – совпадала с ее именем. Девушка не могла себе представить, как ее будут звать после свадьбы: Фрэнсис Фрэнсис. Нет, это уже слишком.
  
– Я не очень хорошо себя чувствую, мама, и не уверена, что смогу посетить прием в загородном доме Клейтона. – Фрэнсис драматическим жестом прижала ладонь ко лбу и прикрыла глаза, постаравшись изобразить нездоровье. Впрочем, она не обладала актерскими навыками, хоть иногда ей и удавалось произвести впечатление на мать, но явно не в этот раз.
– Чепуха! – решительно отрезала миссис Уинфилд. – Ты здорова как лошадь. Но даже если бы тебя свалила чума, я бы все равно приказала слугам отнести тебя в загородный дом Клейтона.
Фрэнсис хмуро покосилась на мать.
– Как бы я хотела там побывать! – мечтательно проговорила Абигайль, прижав тыльную сторону ладони ко лбу и томно вздохнув.
С актерскими навыками у младшей сестры явно было лучше, чем у старшей. Почему-то спектакли Абигайль казались куда правдоподобнее. Фрэнсис решила, что надо будет выяснить у сестры, как ей это удается.
– Тебе еще рано! – заявила мамаша.
– Да, к сожалению, – простонала Абигайль, всем своим видом показывая, как несчастна.
Фрэнсис взяла на заметку, что надо больше стонать.
– Но так хочется посетить загородный прием, где будет множество красивых джентльменов, – мечтательно промурлыкала Абигайль.
– Множество красивых джентльменов и сэр Реджинальд, – пробормотала Фрэнсис.
Миссис Уинфилд одарила старшую дочь красноречивым взглядом, явно указывавшим на то, что она не находит ее шутку забавной, и заявила, упрямо вскинув брови:
– Мне не дано понять, почему ты настроена против сэра Реджинальда!
Фрэнсис скрестила руки на груди и принялась нервно барабанить пальцами по локтям.
– Ну, во-первых, он вдвое меня старше.
– Сорок лет не старость! – отрезала баронесса.
– Во-вторых, он напыщен как индюк, – добавила Фрэнсис, не переставая барабанить пальцами по локтям.
Мамаша взмахнула платочком.
– Все титулованные джентльмены такие и твой отец не был исключением, когда я его встретила.
– Он мне совершенно неинтересен, – заявила Фрэнсис и почесала щеку.
– Не понимаю, откуда столь предвзятое отношеие.
Фрэнсис тяжело вздохнула.
– При нашей прошлой встрече он битый час рассказывал о том, как играл в вист четыре года назад, как проиграл… причем со всеми подробностями. Не скажу, что меня это особо впечатлило.
– По-моему, ты слишком привередлива. – Миссис Уортон возвела глаза к потолку с видом великомученицы и, прижав платочек к горлу, перешла на шепот, словно их кто-то мог подслушать: – Ты должна помнить, что при столь ничтожном приданом и – прости – отсутствии неземной красоты вряд ли правильно быть слишком уж привередливой.
– Спасибо за поддержку, мама, – ответила Фрэнсис, прилагая воистину героические усилия, чтобы не расхохотаться.
– Я вполне серьезна, – не унималась благоверная. – Сэр Реджинальд проявил интерес. Возможно, это лучшее предложение, на которое ты можешь рассчитывать.
– Если нудный рассказ об игре в карты четырехлетней давности есть проявление интереса, то, полагаю, ты права, мама. Но я уже говорила тебе и могу только повторить: пусть мое приданое заберет Абигайль и, возможно, сделает хорошую партию. А меня вполне устраивает мое положение.
Склонность отца семейства к игре крупные проигрыши, особенно в последнее время, ввергли их в немалые финансовые трудности. Только Фрэнсис никак не могла понять, почему мать не желает проявить благоразумие и удвоить приданое Абигайль. Это было бы в данной ситуации единственно правильное решение. Очевидно, у миссис Уортон не все в порядке с головой.
– Это безумие! – воскликнула дама, взмахнув платочком.
– Вовсе нет, – спокойно ответствовала Фрэнсис. – Абигайль пригодится мое приданое, а я вовсе не собираюсь замуж. – Разговор на эту тему мать заводила не раз, чем доводила Фрэнсис до бешенства, потому что категорически не желала понимать, как это девушка может не хотеть замуж.
– Перестань говорить глупости, – раздраженно заявила мать, тряхнув головой. – Я бы пригласила к тебе врача, если бы у нас были деньги для таких излишеств.
Фрэнсис поморщилась. Нет. Спорить с ней бесполезно: с ее точки зрения хорошая партия – это единственное, что важно, о чем ей следует думать. У баронессы Уинфилд не было сыновей, поэтому она и беспокоилась о будущем своих дочерей и особенно – о выборе для них мужей. Для Фрэнсис не было тайной, что она не самая завидная дебютантка сезона. Ее отец всего лишь барон, приданое приличным не назовешь, и потому она бо́льшую часть мероприятий прошедшего сезона провела, подпирая стену. Если же и появлялся потенциальный ухажер и приглашал ее на танец, она быстро отпугивала его своими рассказами о борьбе за права бедных. Для начала, по ее мнению, следовало не допустить, чтобы парламент принял ужасный закон о занятости, который будет рассматриваться в начале осенней сессии.
Фрэнсис было лет десять, когда отец взял ее на прогулку в Гайд-парк и они увидели группу бедняков, устроивших пикет у дома какого-то политика. Разгневанные, потные, вооруженные вилами, они выкрикивали свои требования и угрозы. Отец попытался поскорее увести ее прочь, но Фрэнсис не двинулась с места: стояла и слушала.
В поведении толпы не было ничего возмутительного, а вот услышанное ее так потрясло, что она поклялась, когда вырастет, сделать все возможное и невозможное, чтобы помочь этим людям. Будучи дебютанткой, она, разумеется, никак не могла повлиять на политику, тем не менее ей удавалось при случае привлечь внимание некоторых влиятельных членов палаты лордов. Во время танцев она позволяла себе высказывания вроде: «Знаете ли вы, лорд Шартон, что бедняков нередко облагают штрафами, которые они не могут выплатить, а за неуплату бросают в тюрьму?» – или: «Лорд Абермарль, известно ли вам, что права бедных заключенных никто не соблюдает? Разве можем мы утверждать, что живем в цивилизованном обществе, если допускаем подобное?»
На лице ее партнера по танцам, как правило, появлялось выражение, как у зайца, попавшего в ловушку, он спешил вернуть ее на место к стене в тот самый момент, когда музыка замолкла, и больше никогда даже не смотрел в ее сторону.
Мать не раз предупреждала Фрэнсис, что такое поведение ничем хорошим не кончится. Она, конечно, выбрала иное выражение, заявив, что девушка не должна вести себя столь нелюбезно, но дочь упорно стояла на своем. Поиски мужа не интересовали ее. Зато, добившись, чтобы ее услышали влиятельные члены парламента, она чувствовала себя полезной. Она продолжала быть «нелюбезной» весь сезон, в результате чего почти все подходящие джентльмены стали ее избегать. Стоило ей войти в бальный зал, и вокруг нее образовывалась пустота.
Сэра Реджинальда Фрэнсиса, как выяснилось, почти весь сезон не было в стране. Миссис Уинфилд утверждала, что он настолько богат, что готов не обратить внимания на ее жалкое приданое, поэтому считала его удачной партией, и была исполнена решимости любыми способами убедить ее поехать на прием в загородный дом лорда Клейтона.
  
– Ты должна пообещать мне, что будешь приветливой и милой, – напутствовала дочь миссис Уинфилд и погрозила пальцем.
– Когда это я была неприветливой? – проворчала Фрэнсис, подмигнув Абигайль за спиной матери.
– Ты знаешь, что я говорю о твоих выходках на балах, – уточнила та и вытерла лоб платочком.