Гридень. Начало

Чужих воспоминаний.
– Десяток то был али поболе половцев? – не отставал любопытный мужик, продолжая меня сверлить своим тяжелым взглядом.
«Все же половцы. Да, это были половцы», – приходит понимание, что за разбойники были тогда.
– А я врага не считаю… – расплывчато ответил я.
Виски снова сжало от воспоминаний. Девочка, неоднократно изнасилованная и уже мертвая. Я впадаю в неистовство и убиваю даже тех, кто просит о пощаде. Я… Он… Мы… Злость и желание убивать – вот что завладело мной. Я понял и осознал, что есть тут, в этом мире, мои враги.
– Ох ты ж! Етить! – посыпались возмущения и реакция людей на то, что со мной происходило.
Я сам понял, что выгляжу устрашающе. Мой лоб наморщился, взгляд стал звериным, готовым преступать все нормы морали и правил, верхняя губа чуть приподнялась и могло сложиться впечатление, что я скалюсь.
– Я же говорю тебе, княжий человек, бес в него вселился, ни в какую дружину ему нельзя… Вона и обет свой порушил. В храм его нужно вести. И пусть силен и велик он, но не воин, – высказал мужик, который был ближе всего ко мне, это тот, что морда кирпичом.
Ратники князя, тоже присутствовавшие здесь, пялились на меня. Я не отворачивал глаза, узнавал некоторых из них.
– Это он, братья – с придыханием заключил Мирон. – Влад, сын Богояра. Никакой не Фома.
– Неа. Путаешь его видать с кем-то, – сказал один из мужиков, прижимая чепчик, или то, что у меня ассоциируется с этим головным убором, к груди. – То дело наше, круговое. Обет нарушил свой же, что немым ходить станет. В храм нужно его, да помолиться, в водице освещенной искупать.
– Розойдись, люд честной, дорогу! – кричали в стороне.
В мою сторону приближался еще один персонаж. Новый пакет данных… Это Илья, местный священник. И… мой мучитель? Сразу же появилось негативное отношение к этому человеку. Захотелось его взять и этим самым слитком серебра, что даровал ратник, по голове приложить.
Илья подошел ко мне вплотную и…
– Ты где, су… Ай, что творишь, бесноватый! – кричал поп.
Возмущение лжепопа, а без приставки «лже» я не мог рассматривать этого человека, было вызвано тем, что он попытался в своем обыкновении дать мне подзатыльник, ну, а я перехватил его руку и заломил ее.
– Тот, того мы отшукали, наш сей отрок, – довольный, вместе с тем несколько озадаченный, говорил Мирон.
– Нашли, не нашли, – задумчиво ответил лжепоп. – В храме рабу божиему, порушившему обет, самое место, знамо быть.
– Ты, Мирон, не слухай, Фомка хлусню, стало быть ерунду говорит. В храме его моем, окропим водицей… – закудахтала баба.
Дюжие руки начали теперь заламывать меня. Я сопротивлялся, но еще не мог нормально управлять своими конечностями. Только это и позволило двум мужикам, бабе Улке, не без помощи и самого лжепопа скрутить меня.
– Э! Руки! – продолжал я возмущаться.
Но тело плохо слушалось и те мои потуги, которые обязательно привели бы к тому, что я бы я вырвался, не сработали.
Княжеские люди схватились было за мечи и топоры, но не рискнули против церкви идти. Был бы свидетелем всего происходящего князь, так обязательно рассудил бы.
– Я князю все поведаю, – подтвердил мои мысли Мирон.
– Так ты и поведай, ратник, то твое дело, а покуда будет Фомка розгами получать за то, что обет нарушил, а еще за то, что к сребру притронулся, что даровано было на храм, – нетерпеливо бурчал мужик. – Уводите его!
Верило. И этого скота я вспомнил.
Было видно, как лицо Мирона изменилось, он побледнел и, лихо вскочив в седло, он уже скакал прочь.
– Рыпнешься, и получишь каленое железо под бок, – зашипел Верила – Чудить вздумал?
Я почувствовал, как тела коснулось что-то острое.
Меня поволокли… Вонь, что слепила глаза от аммиачных смрадов, грубые доски. Люди… Это же нужно было специально искать такие типаж,и и не найдешь в том количестве, что попадались по дороге. Мужики: низкие, но кряжистые, жилистые, как правило, с сильно развитыми плечами и руками. У них еще и ладони у всех мозолистые, такое гримом не намажешь.
Но из тех, кто встречался нам на пути, когда меня волокли к церкви, мне были многие симпатичны вопреки их внешнему виду. Дело было в том, что я получал немало слов поддержки.
  
– Да оставь ты отрока! Илья! Мало ль серебра он принес тебе? – кричали вслед делегации с лжепопом и мной, почти обездвижимым.
– Отлучу! – периодически выкрикивал Илья, но люди продолжали бурчать и говорить нелицеприятные вещи вслед лжепопу.
Бурчали, говорили, но никто не делал попытки помочь мне. В то же время меня вели, как обычно ведут заключенных. Мои руки были вытянуты за спиной и постоянно ощущали давление, заставляя горбиться. Я пока не собирался вступать в противостояние, стараясь оценить последствия, но оставлять такое отношение к себе точно не буду. Еще поквитаемся.
*..............*.............*
Мирон проскакал сто шагов в сторону военного лагеря князя, что располагался за воротами Берлады, и оглянулся вслед странной компании, которая уводила могучего высокого парня. Десятник еще немного сомневался в том, что это Владислав. В последний раз его видели чуть меньше двух лет назад и тогда отрок выглядел несколько иначе…
– Он? – спросил Мирон у Воисила, самого старого воина в его десятке.
– Да это он, сын предателя Богояра. И я не знаю, как поступить. Супротив попа идти негоже, – Воисвет со вздохом развел руками.
– А я не ведаю! Никто еще не ведает, был ли Богояр предателем и кто тогда отправлял вестовых поведать князю Владимирко, что наш Иван Ростиславович сел в Галиче, – Чуть не выкрикнул Мирон. – К тому же князь сказал, что хочет его видеть!
– Не нужно было именем князя покрываться. Князь, мол, разберется, – отчитывал Воисил Мирона. – Кто ж князя без княжеского стола слушать станет? Может, только его дружина и все.
Эта тема была очень болезненной для всей дружины Ивана Ростиславовича. Почти два года назад галичские бояре и купцы запросили Ивана сесть за стол в Галиче, обещая, что станут крепки в своих клятвах верности новому князю, ну, а он, Иван Ростиславович, обещал поборы уменьшить. Да и имел права на галицской стол нынешний князь-изгой.
Но не срослось, и сын бывшего князя Перемышля, Иван, бежал от гнева Владимирко Галичского. То была не трусость. Дружина Владимирко сильно больше была , а галичане так и не помогли тому князю, которого сами же к себе и звали. Нельзя управлять теми, кто тебя предает сразу же при первой опасности.
– Ты же знаешь, что тогда не хватило времени Ивану Ростиславовичу, дабы собрать больше войска и дождаться помощи от киевского князя, укрепить стены Галича, – прошипел Мирон, который и слушать не хотел о поражении, а все случившееся списывал на промысел божий.
– Знаю, что Владимирко, уйдя из города с дружиной надолго, быстро развернулся и прибыл под стены своего же города. А мы отступили из Галича. А вот к Богояру вопросы есть… – припечатал Воисил. – Нету более никого, кто мог предать. Да и когда мы прорывались из Галича, соратники наши из сотни Богояра бились на стороне Владимирко.
– А самого Богояра не было! – настаивал на своем Мирон.
Могло сложится впечатление, что разговаривают или равные в своем статусе люди, или же простой воин старшей дружины, Воисил, указывает своему же командиру, нарушая наряд в дружине. Однако, таков был Воисил – пожилой воин, немало повидавший, многомудрый. К его мнению прислушивались многие, даже старший сотник. А получать назначение Воисил никогда не хотел, сообщая, что он лишь воин, того и хватит.
Для Мирона тема с предательством Богояра была сложна по многим причинам. Здесь и без женщины не обошлось, ну и сотник Богояр был ранее непосредственным командиром Мирона. И десятник сейчас испытывал бурю эмоций, противоречащих друг другу. Это была и ненависть, и признательность, желание убить и желание обнять и простить.
И все же Мирон верил в то, что сотник Богояр, не был виноват, значит, нужно помочь его сыну. Если сотник погиб, что весьма вероятно, то Мирон был готов принять опеку над сыном своего командира, пусть даже другие будут против. К тому же сейчас он выполнял приказ князя.