Мудрость толпы
И тут до Шоули дошло: девчонка, должно быть, Фюрнвельтова дочка! Вот как долго он ждал. Надо было бы прикончить старого мерзавца на месте, но Шоули хотел, чтобы тот знал, кто его убил. Поэтому он шагнул через порог и приподнял шляпу.
– Дамы, приветствую! – проговорил он, ухмыляясь своему отражению.
Они обернулись, обескураженные. Еще не испуганные. Это еще впереди. Шоули не мог припомнить ее имя, но Фюрнвельтова дочка выросла настоящей милашкой. Вот что бывает, когда растешь, имея все эти преимущества. Преимущества, которые по праву должны были принадлежать ему.
– Шоули? – Фюрнвельт вскочил с кресла. По его лицу разливалось восхитительное потрясенное выражение. – Кажется, я говорил тебе никогда не возвращаться сюда!
– Ты мне много чего говорил. – Шоули позволил топорику выскользнуть из рукава и ухватил его за рукоять. – Старый лицемерный говнюк!
И он ударил богача сбоку по голове.
Тот успел поднять руку, отражая удар, но лезвие все равно задело череп. Кровь брызнула через комнату.
Фюрнвельт смешно ойкнул, пошатнулся и выпустил бокал, разбившийся об пол.
Молодая швея завопила, роняя изо рта булавки. Дочка Фюрнвельта уставилась на него, на ее бледных босых ногах проступили сухожилия.
Во второй раз Шоули врезал Фюрнвельту аккурат промеж глаз – топорик со звонким хрустом вошел в череп.
Швея снова завопила. Черт, ну и противный же голос!
Фюрнвельтова дочка рванула из комнаты, проворная, как хорек, особенно если учесть, что на ней по-прежнему болталась эта недошитая тряпка.
– Проклятье! – Надо было бы достать и ее тоже, но топорик крепко засел в Фюрнвельтовой черепушке, и как Шоули ни тянул, вытащить не получалось. – А ну вернись, с-сука!
* * *Лилотта неслась со всех ног. В голове не было ни единой мысли. Охваченная ужасом, она миновала прихожую, подстегиваемая воплями портних. Трясущимися руками отперев замок, промчалась сквозь сад, выскочила за ворота. Она бежала, сжимая в руках подобранный полупрозрачный подол свадебного платья, шлепая босыми ступнями по мокрому булыжнику.
Площадь. Люди повсюду. Ошеломленные, торжествующие, любопытные, рассерженные. Незнакомые люди, охваченные эмоциями незнакомой для нее интенсивности, превратившими их бледные искаженные лица в звериные маски. Откуда они все взялись?
На деревянном ящике стоял человек и вопил что-то насчет голосования. Ухмыляющиеся рабочие поддерживали его одобрительным ревом. Какая-то женщина с всклокоченными волосами прыгала на плечах здоровенного громилы, потрясая мечом и изрыгая ругательства в бледное небо. Сперва Лилотта собиралась закричать «На помощь!», но инстинктивное чувство заставило ее прикусить губу и прижаться к стене. Она стояла, переводя дыхание, не понимая, что происходит. Ломатели – вот это кто! Наверное, это ломатели.
Однажды ей довелось побывать на их собрании. Она держалась в задних рядах, укрывшись шалью, позаимствованной у горничной. Ей казалось, что это такой отважный поступок, она ожидала встретить гром и молнии, шум и ярость… какую-то опасность. Однако все, что она услышала, звучало так разумно! Честная зарплата. Справедливый график работы. Уважительное обращение. Даже непонятно, почему их все так боятся. Позднее, раскрасневшаяся и возбужденная, она повторила услышанные аргументы своему отцу – и услышала, что у нее нет никакого представления о сложностях управления рынком труда. Что то, что кажется ей абсолютно разумным, для некоторых ушей может прозвучать как измена. А также что благовоспитанной даме, какую он пытается из нее сделать, никогда не понадобится беспокоиться о подобных вещах.
По крайней мере, в отношении последнего пункта он жестоко ошибся.
Прихрамывая, Лилотта шла по заполоненной людьми улице. Солнце зашло за тучи, подул зябкий ветерок, начал снова накрапывать дождь. Кто-то пиликал на скрипке чересчур быструю мелодию; люди танцевали, вскрикивая и хлопая в ладоши, словно гости на какой-то особенно буйной вечеринке, а совсем неподалеку поверх ограды свисал хорошо одетый труп, капая кровью из разбитого черепа в канаву внизу.
Неужели ее отец мертв? Лилотта тихо застонала и прикусила костяшку пальца, чтобы не закричать.
И ведь были предупреждающие знаки. От поварихи она слышала, что цены на хлеб и мясо неуклонно растут. От Харбина она знала, что лояльность войск неуклонно падает. Потом было это восстание в Вальбеке. Смутная озабоченность, что могут быть новые мятежи, когда бунтовщики высадились в Срединных землях. Вести о победе короля принесли некоторое облегчение. Но потом дошли слухи о том, что к Адуе приближаются ломатели. Потом ввели комендантский час. Потом инквизиция начала аресты. Потом Закрытый совет начал устраивать показательные повешения.
Она предлагала отложить свадьбу, но ее отец был глух к ее доводам так же, как раньше к аргументам ломателей. Он и слышать не хотел о том, чтобы отсрочить счастье своего единственного ребенка из-за каких-то бандитов. Харбин высмеял идею о том, что крестьянская армия может взять столицу, так что Лилотте пришлось тоже выдавить из себя смешок – ведь молодой даме пристало во всем соглашаться с будущим мужем, во всяком случае, до свадьбы. Так они убедили себя, что этого не может произойти.
На этот счет они также жестоко ошиблись.
Она почти не узнавала улиц, на которых выросла, – их затопили обезумевшие люди, увлекаемые незримыми течениями веселья и гнева. Она ужасно замерзла. Хоть она и не плакала, из глаз и носа текло не переставая. Ее голые плечи были холодными и влажными от мороси; ее босые ноги были сбиты безжалостными булыжниками мостовой. Дыхание вырывалось перепуганными всхлипами, кожу под недовышитым жемчужным корсажем покрывали мурашки.
Лишь сегодня утром ей казалось так важно, чтобы все гости получили приглашения! Чтобы они с Харбином не спутали слова клятвы. Чтобы подол ее платья был подшит на нужной высоте. Теперь подол ее платья был черным от дорожной грязи, и, помогай ей Судьбы, в бурых пятнах крови ее отца… Все перевернулось с ног на голову и вывернулось наизнанку.
Лилотта продолжала ковылять вперед, сама не зная, где находится и куда направляется. Ее платье зацепилась непришитой оборкой за сломанную изгородь, и она едва не полетела на землю от неожиданного рывка. Кто-то засмеялся, еще кто-то захлопал в ладоши. В любой другой день доведенная до отчаяния босая девушка в забрызганном кровью свадебном платье привлекла бы к себе некоторое внимание. Но сегодня в этом не было ничего примечательного. Весь город, весь мир сошел с ума.
Над крышами промелькнул парапет Цепной башни – самой высокой башни в Агрионте, – и Лилотта застонала от облегчения. Но когда она, запыхавшаяся, выбежала на каменный тротуар возле рва, ее радость сменилась ужасом.
Через этот мост она лениво переходила счастливыми летними днями, вместе с другими богатыми отдыхающими, направляясь в парк Агрионта, чтобы посмотреть на людей и показать себя, поаплодировать фехтовальщикам на летнем турнире… Она вспомнила, как улыбалась при виде утят, чинной цепочкой плывущих следом за матерью, как они с Харбином считали зеленые, красные и лиловые листья водяных лилий в тот день, когда он сделал ей предложение. Все было так живописно!
Теперь ворота были закрыты. Перед ними теснились люди, колыхался отчаянный лес рук, к надвратной башне летели вопли с просьбами впустить. Пожилая женщина в изысканном платье скребла по дереву ногтями. Лилотта, пошатываясь, перешла мост и присоединила свой голос к остальным. А что еще ей оставалось?
– Помогите! – верещала она. – Помогите!
Бледный человек в красном шарфе смотрел куда-то за ее спину, и она обернулась, следуя за его взглядом. Вся ширина Прямого проспекта была заполнена приближающейся толпой. Над головами колыхались транспаранты, блестели наконечники копий и доспехи.
– О нет, – прошептала Лилотта.
У нее больше не было сил бежать. Ей больше некуда было бежать. Неподалеку горел дом; клубы дыма выкатывались из верхних окон в брызжущее дождем небо.