Степан Разин (СИ)

С посадских слобод ко мне в холопы записалось семьдесят человек. Это я после пересчёта собранного урожая, смог себе столько забрать людей из чёрных слобод. Просилось больше. Любой посад, в том числе и Московский, делилсяна белые и чёрные слободы. Различие состояло в том, что население белых слобод являлось феодальнозависимым, платило оброк и повинности своим феодалам (в основном патриарху, крупным монастырям, знатным боярам), но при этом не несло тягло — отсюда и название «белые», то есть свободные от государственных податей.
С течением времени белые слободы разрослись и зачастую насчитывали больше жителей, чем сами посады. Ремесленники и торговцы, измученные государственной податью, переселялись в белые слободы, что еще более увеличивало тяжесть тягло, которое ложилось на все меньшее количество плательщиков.
Однако вконце-концов царь запретил переселяться из чёрных слобод в белые и даже жениться на «белой» невесте и оставаться в примаках в её семье. Вот ремесленники и отдавали себя в холопы, чтобы уйти от тягла.
Я про это читал в своё время и помнил, что в одна тысяча шестьсот сорок девятом году «белые слободы» запретят, как запретят и городским жителям посадов добровольно «закладываться» в холопы, запретят и уходить из посада. И всё это под страхом смертной казни. А пока правила такого не было, в холопах жить было выгоднее, так как те податей не платили, и люди с «руками» уходили на службу к землевладельцам.
Изб, в нашем понимании, мои холопы не ставили. Углублялись в землю метра на полтора, укладывали в яму сруб, чтобы над землёй лежало венца четыре. Печь вырезали из глины при откапывании. Трубу не ставили. Крышу крыли дранкой, края которой упирались прямо в землю, чтобы дождь не затекал под сруб. Я приветствовал такое строительство, так как в таких жилищах люди почти не болели эпидемическим заболеваниями типа моровой язвы, от которой такие города, как Москва вымирали многажды раз.
Об одном таком море рассказывал патриарх Антиохийский Макарий, приезжавший в Москву в начале шестидесятых. По его словам Москва была пуста.
А пока Москва «бурлила» и жильцами, и гостями. Было очень много голландцев. Они отличались от русских иностранным платьем и бритыми бородами. Однако и многие дворяне подражали им, как, например, Никита Иванович Романов. И таких, я был удивлён, в Москве было изрядное количество.
Кстати о Никите Ивановиче Романове и о нашей с ним сделке… К моему удивлению и восхищению Никита Иванович не приехал ко мне в Измайлово ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Мы иногда встречались с ним в Кремле в Теремном дворце, но он никогда не заговаривал со мной. Ну и я не проявлял инициативы. Зато ко мне проявили интерес некоторые голландцы и местные дворяне.
  
Глава 25
 
Молва о том, что казачий атаман Тимофей Разин обеспечил порядок и безопасность торгового судоходства по Волге хотя бы для своих караванов, облетела Москву и привела к тому, что в Измайлово с марта поехали ходоки от всяких разных купцов. В том числе и голландских.
На проводке караванов судов за сезон сорок четвёртого года мы с Тимофеем заработали двадцать тысяч рублей, обеспечив практически еженедельный трафик. Казаков у нас было много, судами с пушками мы прирастали в геометрической прогрессии, потихоньку грабя купцов на каспийском море, а денег у голландцев было много. Они зарабатывали на торговле русским зерном у себя на родине десятикратно, а потому вкладывали в торговлю с Персией много. Вот на Волге и на Каспии Тимофей их и «бомбил» весь сезон сорок третьего года, ни в коем случае не трогая самих персов. О чём с Аббасом Вторым у Разина была особая договорённость. Аббас тоже почему-то не любил голландцев.
Товар голландских купцов вместе с кораблями казаки продавали на Каспии. В основном это был текстиль.
Потерпев значительные убытки от пиратства в Каспийском море, голландцы отправили к Аббасу Второму посольство. Посольство по каким-то причинам разругалось с персидским шахом, который запретил им торговать в Персии и голландцы пришли ко мне. Сначала гости были дерзки и узнав о том, что мне ещё нет пятнадцати, откланялись и уехали.
  
Я же отнёсся внимательнее на товар, перевозимый русскими купцами в Астрахань. Исключив голландский текстиль из транзитной перевозки, мне удалось добился повторного визита голландской купеческой делегации. Оказалось, что голландцев персидский шёлк не интересует. Их интересует персидское золото. Меня тоже интересовало Персидское золото. Предложив голландцам за их текстиль серебро, я, видимо, их оскорбил и купцы ушли поджав губы.
После этого приехал Морозов и пытался надавить на меня своим авторитетом. Но я сделал удивлённое лицо и сказал, что они сами мне предлагали купить их текстиль. Я давал хорошую цену серебром. Им моё предложение не понравилось. Я-то что могу поделать? Золотом платить не собираюсь. С какого рожна? Пусть везут в Персию и торгуют!
— Не принимает их шах Аббас. Возьми их суда под свою охрану.
— Не хочу! Они обидели меня два раза. Первый раз я их простил, так они второй раз нагрубили. Тебя, вон, побеспокоили.
— Так ты и тех купцов, что везут их сукно, не берёшь в караван.
— Как же им торговать?
— Что? На одном мне свет клином сошёлся? Пусть нанимает охрану и плывёт по Волге. Вон, стрельцы дурака валяют, ходят без дела побираются от голода.
— У тебя струги с пушками и казаки с добрыми мушкетами.
— Как и голландцев и мушкеты добрые, и пушки имеются. Ведь торгуют же снами и тем и другим!
— Кхм! — кашлянул Морозов. — Почему-то именно голландцев грабят ногайцы на привалах. Ты не знаешь, почему? Иных купцов не трогают.
— Пусть охрана ставит город правильно и не спит по ночам. И чего ты, Борис Иванович, за их радеешь? Они хлеба вывозят столько, что скоро тебе ситного печь не из чего будет.
— Они из казны зерно покупают.
— Ой-ли⁈ А мне сказывают, что тайные склады у них на Вологде имеются, откуда мимо казны им зерно продают.
— Врёшь⁉
— С чего мне врать. Сам не видел, а что слышал, то и говорю.
— От кого слышал?
— Сами голландцы и говорили. Они же не знают, что я их лай понимаю. Вот и лаялись между собой, что не на что купить то зерно. Что надо продать мне сукно и взять с меня серебро.
— Кхм! Ты о том зерне говорил кому? — со странным выражением лица спросил Морозов и я понял, что это он продаёт зерно мимо казны.
Я не стал юлить и напрямую спросил.
— Так это твоё, что ли зерно, крёстный? Ты мимо кассы торгуешь?
Морозов даже поперхнулся и, выпучив глаза, уставился на меня. Пауза непрелично затянулась и я решил разрядить обстановку.
— Да, ладно, Борис Иванович. Ты ведь мой крёстный отец, как я про тебя могу донести царю? Не переживай. Не раскрою твой секрет.
Тут Морозов закашлялся основательно, да так сильно, что из его глаз ручьём потекли слёзы.
— Не моё это зерно, — наконец проговорил боярин.
— Ну и ладно, — пожал плечами я.
— Я скажу им. Пусть за серебро продают сукно. Завтра пришлю их.
— Пусть приезжают.
Морозов, когда садился в свою повозку, долго испытывающе смотрел на меня, а на прощанье сказал:
— Ты, паря, держись меня. Есть в тебе деловая хватка. Что надо, спрашивай. Подскажу, помогу. Я много, что решаю.
— Так я и так тебя держусь, Борис Иванович. Ты мне, как отец родной.
— Не-е-е… Ты, я смотрю, паря, сам с усам. И не спросишь и не просишь ничего. Могу тебя с голландцами сдружить? От них много проку может быть. Знаешь, что они корабль в Нижнем Новгороде построили, чтобы в Персию плыть по морю. Вот-вот поплывут. Ажно тридцати саженей в длину. С двумя мачтами. Хочешь, вместе съездим, посмотришь? Ты, тоже ведь хотел большие корабли строить… Или перехотел?
— Не то, чтобы перехотел, — сказал я. — Мелка Волга. Даже перекаты присутствуют. Морские корабли не пройдут. Только по весне плыть по ней легко можно. Да и то. Острова тонут в паводке, становятся мелями. Думаю ещё, как строить. Видел мой струг, что я сделал?