Степан Разин (СИ)

— Не будет ничего, — подумал я, почему-то не страшась происходящего.
Я посмотрел на атамана, Тимофей глянул на меня.
— Молодец! — сказал он. — Не испужался?
— Страха нет, один задор, — проговорил я, скривившись. — Не станут они нападать.
— Отчего уверен? — удивился Тимофей.
— Давно бы уже напали, или с ружей побили, если бы хотели. Ждут кого-то.
— И то…
Народ с площади постепенно стал истекать сквозь стрелецкий «фильтр», но вскоре стрельцы расступились и, образовав коридор, пропустили сквозь него дородного, богато одетого человека, подошедшего по этому живому коридору до нашей группы. Это было так театрально, что я непроизвольно фыркнул.
— Кино и немцы, бля, — тихонько, сквозь зубы буркнул я. — Римский патриций, нафиг.
Человек и вправду держался прямо и надменно. Одет он был, не смотря на жару, в соболью шубу, покрытую парчой и высокую меховую шапку, называемую тут «боярской» или «горлаткой».
— Кто из вас Разин Тимофей? — спросил лучше всех одетый и старше всех выглядевший стрелец.
— Ну, я, — сказал атаман, и казаки разом раздвинулись, тоже образуя нечто вроде коридора. — Кто спрашивает и зачем?
— Наместник Астрахани князь Репнин Борис Александрович пришёл посмотреть на тебя и твоих казаков.
— На меня? Посмотреть? — удивился атаман. — А что на меня смотреть? Чай не девка красная…
Казаки рассмеялись.
— Пригласил бы, сам бы пришёл. Чего сапоги богатые бить?
— Не твоего ума дело! — грубо прервал атамана стрелец. — Стой смирно и отвечай по делу, коли спрашивать станут.
— У ты какой грубый! — удивился атаман. — Аки бычий хер на морозе.
Казаки от смеха «покатились», припадая руками на колени.
— Да я тебя, — шагнул вперёд стрелецкий голова.
— Постой Никифор Ильич, — остановил того Репнин.
— Целый наместник, — удивился мысленно я. — Даже не воевода, а наместник?
— Ты почто такое войско собрал? Куда и зачем идёте?
— Собрал? — деланно «удивился» Тимофей. — Войско Донское не надо собирать. Оно всегда собрано. А идём мы воевать за Персов, ибо войн рядом нет. Азов, что мы взяли, московскому царю не надобен оказался, а поиздержались мы изрядно. Голодаем на Дону.
— Тут калмыки вот-вот соберутся напасть. Прислал меня в Астрахань царь-батюшка Михаил Фёдорович, дабы уберечься от них. А тут вы уходите помогать персам. Может останетесь? Сколько вас? Слышал, десять сотен?
— Остаться? Калмыков бить? — задумался Тимофей и к моему удивлению «выдал». — Не все из казаков у Персов останутся. Провожу их и вернусь в Царицын. С тамошним воеводой сговорились. Тоже ждёт калмыкцев.
— С Василием Андреевичем? С Горчаковым? Так не откажет он мне. Общее дело делаем. Сколько ты ему обещал?
  
Глава 11
 
— Обещался я ему поставить пятьсот сабель. И меньше не могу, коли обещал. Да и меньше — это не сила против калмыкцев. Не стану дробить я войско.
— И мне бы столько не помешало бы, — поморщился наместник. — Может, оставишь ещё столько же?
— Сказал ведь, что не волен я приказывать казакам, что им делать. Сами они выбирают. Рыба ищет, где глубже, а казак, где лучше. Дашь хорошую цену, попробую уговорить.
— Молодец атаман, — подумал я. — Знает, что полна казна у наместника, как и у царицынского воеводы.
— И за какую цену? Сколько Горчаков платит?
— То наш с ним уговор. С тобой — другая цена. Персия — лакомый кусок. Много оттуда казаки богатств привезут. Смотря сколько заплатишь, столько и останутся. Много не обещаю. Персидскому хану обещано.
Тимофей и впрямь собирался пятью сотнями раскинуть лагерь на Волге, подальше от Царицына, и одной рукой «чистить» реку от ушкуйников, а другой рукой грабить караваны. А может быть и одновременно, «отбивая» караваны от «налётчиков» своими лихими наскоками. Сам с собой решил бороться Тимофей. О том, слышал я, и сговаривались с Фролом.
— Поговорю с казаками, позову.
— Сам-то пойдёшь к хану? — спросил Репнин.
— Сказал же, что в Царицын пойду. Решил уже. Хану обещал казаков привести, вот и приведу. Сам вернусь на Волгу Горчакову помогать порядок наводить. Говорит, что воров на Волге много.
  
— А ты, значит не вор? — скривился наместник.
— Как можно? — «обиделся» Тимофей. — Я для царя вашего на Литву ходил католиков бить и православных выручать.
— Сам-то, о-ли крещёный? — с сомнением спросил Репнин.
— Магометанской мы веры, — сказал Тимофей. — С иноверцами Персидский хан за один стол не сядет.
— А ты с шахом за одним столом сидел? — с сомнением спросил наместник.
— Сидел и даже его дочь в жёнки взял. Вон наследник растёт.
Тимофей вытолкнул меня вперёд. Я ошалелый вышел и чуть склонил перед наместником голову.
— Это какого же шаха он внук? — нахмурился Репнин.
— Аббаса, какого ещё? Правда, умер уже тогда Аббас, когда я свою Дилрас Бану ханум из Персии вывез.
Ренин смотрел на меня, прищурив глаза, словно кот на мышь.
— Насколько я знаю, у Аббаса Великого прямых наследников не осталось. Сафи — его наследник был его внуком. А это, ты говоришь, сын его дочери Аббаса? Как так получилось, что её шеи не коснулся меч шахских палачей?
Тимофей огляделся вокруг.
— Базар — не лучшее место для разговоров на такие темы.
— Так пошли ко мне в Кремль, — предложил наместник.
* * *
— Дело в том, наместник, что у меня и бумаги есть, что женились мы с Дилрас Бану Ханум официальным браком в самом Исфахаме, что тогда был столицей Персии. А в тех бумагах прописано, чья именно она дочка.
— Исфахан и сейчас столица Персии, — задумчиво произнёс Репнин. — Значит твой сын — дядя шаху Аббасу Второму? И сколько, говоришь ему лет, твоему сыну?
— Моему сыну тринадцать лет.
— Хм. Аббасу только десять. Силён был Аббас Великий. Покажи бумаги. Ведь везёшь же их с собой в Персию?
— Не покажу наместник. Не везу. Не чего им там, тем бумагам, делать. А и были бы с собой — не показал.
— Почему? — удивился Репнин.
— Потому, что хвалиться родством с шахами в Персии — себе дороже, а здесь — нет резона.
— Зря ты так, — обиделся Репнин. — Почему это «нет резона»? Очень даже есть резон. Царь Михаил Фёдорович привечает царевичей. Да и предыдущие цари тоже привечали. Черкасовы вон, как продвинулись. А дети ногайских ханов? А тут целый персидский шахзаде. Нет-нет. Тебе обязательно надо ехать к царю.
Мы сидели за столом во дворце первого воеводы, сейчас для пущей важности названного царём наместником. Мы, это, конечно же мы с отцом и братьями. Удивительная получалась картина. Хе-хе… Вроде как я за столом самый младший, а значит и не к чёмный, а все как-то поглядывали на меня, кто искоса, а кто, как Репнин, просто пожирал меня глазами.
— Что я ему-то? Зачем? Какая ему, воеводе, выгода? — думал я, а душа моя обмирала от предвкушения и ожидания чуда, словно велосипеда на день рождения в раннем детстве. — Не уж-то и впрямь меня отправят в Москву?
— Он мой сын и будет возле меня, а не возле царского трона, ошиваться, — хмуро выдавил Тимофей и я понял, что «велосипеда не будет». — У меня на него свои резоны.
— Да и пусть! — не унимался Репнин. — Твои резоны с тобой и останутся. Покажешь царю-батюшке. Тот может и одарит чем. Может, Дон тебе отдаст в управление.
— Дон — свободная земля. Дон — казачья воля, — возмущённо сказал атаман. — Нет над ним власти.
— Да, как нет? То русские земли. Вся земля Русская. Даже Литва. Знаешь ли, что она единой была раньше. И звалась Великой Русью. Так и вскоре будет. Не слышал разве, что на верхнем Доне вскоре царь поставит войска? Да и вы сами звали царя Азов принять под его руку. А это значит и Дон весь.
— Донская земля останется вольной, — не очень уверенно буркнул Тимофей.
— А здесь сейчас разве неволя? –вопросил наместник. — Налог берут? Так нельзя без налога. Хлеб вы откуда получаете? А огневые припасы? А откуда их взять? Значит с кого-то собрать надо. Ежели оставить вас, так вы же грабить станете. Не начнёте хлеб сами растить. Вот ведь и сейчас идёте свои животы отдавать за кусок хлеба.