Игроки и жертвы (СИ)

Мы сели за стол, и я заставила себя поддерживать разговор, улыбаться, смеяться вместе с ними. Но где-то в глубине души всё было иначе. Там бушевала ледяная метель, свирепый, неумолимый вихрь страха, ненависти к себе и отвращения.
Уложив Аринку в кроватку, я прошла к себе в малюсенькую комнату и села на диван. Слёзы лились сами собой, и я не могла их остановить. Они текли беззвучно, обжигая кожу, пока я лежала там в тишине, одна со своей болью. В голове всё ещё не укладывалось произошедшее. Словно разум отказывался верить в то, что моя жизнь вот так, в одночасье, превратилась в череду грязных сделок и унизительных компромиссов.
Зачем? Зачем Богданову понадобилось так жестоко играть со мной? Да, я знала, что в мире политики и бизнеса мужчины часто забывают, что они всего лишь люди. Ослеплённые властью, деньгами, ощущением вседозволенности, они мнили себя богами, наслаждаясь своим влиянием и силой. Но Богданов… Я зажмурилась сильнее, и очередной поток слёз вырвался наружу. Его хищная улыбка, его слова эхом звучали в голове, снова и снова, как приговор, от которого не сбежать. Я была лишь пешкой в его игре, и он знал, что я не смогу отказаться. Отчаяние, страх и отвращение переплелись между собой, выжигая меня изнутри.
Утром встала поздно. По негласному договору мои девочки давали мне выспаться каждую субботу, тихо готовя на кухне завтрак. Это было нашим маленьким ритуалом, одним из тех, что позволяли нам жить дальше в течении этого кошмарного года.
Я лежала на подушке, мокрой от слез, и не хотела поднимать тяжелой головы. Хотела лежать и ни о чем не думать, но у меня были свои обязательства.
- Агата, - бабушка Маша внезапно взяла меня за руку, когда после обеда я лепила с Ариной. – Можно тебя на минуту?
- Да, - я с любовью посмотрела на свекровь, - что такое бабуль?
- Что с тобой? – серьезно спросила она. – Что происходит?
Я застыла, и на мгновение слова застряли в горле. Я не могла так легко солгать ей, но и правду рассказать не могла. От её прямого взгляда я почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слёзы. Она видела меня насквозь, чувствовала, что что-то не так, и это было больно, потому что она всегда так заботилась обо мне.
- У меня… - я откашлялась, - неприятности на работе. Мне…. Мне придется выйти сегодня в ночную смену… Поставили дежурить….Не хочу уходить от вас, но я весь год отговорки находила, а теперь…. Меня уволить могут, если я откажусь…. – привычка блефовать уверенно не умерла, хоть я и давно не пользовалась этим навыком.
Бабушка Маша внимательно смотрела на меня, её взгляд был полон сомнения, и я могла сказать, что моя ложь не совсем её убедила.
— Ах ты моя девочка… — вздохнула она, а её голос был полон заботы и тревоги. — Ты всегда так много на себя берёшь. Мы справимся, не волнуйся. Главное, чтобы ты была в порядке.
- Спасибо, - и снова голос прозвучал, словно бы не мой, чужой. Спокойный и полный любви. – Пойду собираться.
Я повернулась и медленно пошла в свою маленькую комнату, чувствуя, как ноги подгибаются подо мной. Руки дрожали, когда я открывала шкаф, выдвигала ящики и брала одежду. Все движения были механическими, словно я стала марионеткой, управляемой неведомой силой. В голове стоял густой туман, и я едва соображала, что делаю. Мысли путались, и перед глазами всплывали обрывки воспоминаний: лицо дочери, встревоженные глаза бабушки Маши, а затем — жесткий взгляд Богданова, его хищная полуулыбка и слова, от которых по спине пробегал холод.
Что надеть на такую встречу? Что можно выбрать для чего-то столь унизительного и страшного? Какую одежду наденешь, когда идёшь на сделку с дьяволом? Я понятия не имела. Мои руки на автомате вытаскивали вещи из шкафа и тут же бросали их обратно. Ничто не казалось подходящим, всё выглядело слишком дешёвым или слишком вызывающим, и это только усугубляло моё состояние.
В конце концов, я остановилась на простом платье темно-синего цвета. Оно было скромным, закрытым, и, надеясь, что хоть немного смогу сохранить своё достоинство, я натянула его, чувствуя, как каждая складка ткани царапает мою кожу, напоминая о том, что мне предстоит. Длинные волосы тщательно расчесала, чтоб волосок лежал к волоску и закрутила в тугой, тяжелый узел на затылке.
  
Я смотрела в зеркало, на бледное лицо и затравленный взгляд моих глаз. Это была я, но совсем другая. Женщина, которую я едва узнавала. Ту, что когда-то была уверенной и сильной, заменило это существо, пытающееся удержаться на плаву в море боли и отчаяния.
У меня не было мужчины вот уже полтора года. Последний раз меня касался тот, кого я любила всем сердцем, кто был основой моей жизни, моим стержнем и моей силой. Его руки и губы, от одного воспоминания о них мое тело начинало гореть огнем боли и желания. Никто и никогда не сможет заменить его. Его любовь была моей крепостью, моим домом, и теперь, когда его не стало, я чувствовала себя сломанной и потерянной. Никто не сможет снова обнять меня так, как он. Никто не сможет снова зажечь во мне ту же искру. И именно поэтому предстоящее испытание казалось ещё более мучительным, ещё более жестоким.
Я знала, что придётся пережить это, позволить чужим рукам коснуться меня, и от одной этой мысли меня выворачивало наизнанку. Павел был единственным, кого я хотела рядом, но его больше не было, и теперь мне приходилось делать выбор, который разрывал мою душу на части.
Когда без пяти восемь завибрировал мой телефон, оповещая о прибытии машины, в животе у меня похолодело. Но внешне я выглядела абсолютно спокойной и даже веселой. Поцеловала дочку и бабушку и вышла на улицу, чувствуя, как холодный, злой ноябрьский дождь сразу окатил меня, пронизывая насквозь. Он хлестал по лицу, будто хотел смыть с меня остатки смелости, которая держала меня на ногах. Ветер бил в лицо, запутываясь в моих волосах, и каждое его прикосновение обжигало меня, напоминая, что впереди меня ждёт ночь, которую я бы предпочла никогда не проживать.
Перед домом стояла чёрная машина с тонированными стёклами, свет фар резал сумерки, и мне показалось, что этот автомобиль олицетворяет саму тьму, которая постепенно затягивала меня. Я сжала руки в кулаки, сделала глубокий вдох, чтобы унять дрожь, и пошла к машине, чувствуя, как каждый шаг отзывается болью в груди.
Ехали мы долго, попав в пробку на выезде из моего района. Водитель начинал нервничать и его настроение передавалось и мне, хотя я сидела с непроницаемым лицом.
Вдруг резко зазвонил телефон, и водитель вздрогнул, словно от удара. Он быстро глянул на экран, потом, выругавшись себе под нос, ответил на вызов.
— Будем через пятнадцать минут, Кирилл Алексеевич, — отрапортовал он с подчеркнутой вежливостью, но в его голосе сквозило раздражение. Сказав это, он тут же сдал назад и, вопреки всем правилам, вырулил на обочину, разогнав машину. Мы летели мимо стоящих в пробке автомобилей, и мне стало не по себе от этой рискованной езды. Но ещё больше беспокойства мне приносило имя, которое он только что произнёс.
Кирилл Алексеевич ждал. И каждый миг приближал меня к неизбежному.
Остановились мы около высотного здания, в котором я узнала одну из самых дорогих гостиниц города, и не смогла сдержать ехидной улыбки – куда еще меня могли привезти. Не домой же!
Водитель вышел и открыл мне двери. Меня тотчас проводили в роскошный просторный холл, где всё дышало деньгами и властью. Высокие потолки, сверкающие люстры и безукоризненно отполированный мраморный пол. Внутреннее убранство поражало своей изысканностью, и это только усиливало чувство моей неуместности. Я была здесь как чужая, как что-то, что не должно было касаться этих стен.
— Кирилл Алексеевич ожидает вас в ресторане, — равнодушно сообщил мне водитель, указывая рукой направление. Его лицо было непроницаемым, и в его глазах не было ни сочувствия, ни интереса, только профессиональное равнодушие.
Я кивнула, не говоря ни слова, и направилась в указанную сторону. Шаги по мраморному полу эхом отдавались в моём сознании, словно предвещая то, что должно было произойти дальше. Я чувствовала, как страх и отвращение снова сжимаются в тугой ком в животе, но шла вперёд, потому что отступать было некуда.