Игроки и жертвы (СИ)

И я сломалась. Я покорно сломалась под ударами судьбы, лишенная возможности отстаивать свои интересы, потерявшая самое дорогое и любимое. Но даже сейчас, в глубине души, я понимала: если бы я собралась, если бы не сломалась, я могла бы, наверное, найти следы этой грандиозной аферы, которую провернули конкуренты Павла. Я могла бы попытаться вернуть наше имущество, разоблачить всех, кто воспользовался нашей бедой. Вопрос "что, если бы" мучил меня ночами, но в те дни у меня не было сил даже на то, чтобы просто встать с кровати, не говоря уже о том, чтобы вести войну. А сейчас чувство вины и осознание собственной слабости жгло меня каленым железом.
Как ни парадоксально было это признавать, но ночь, проведенная с Кириллом словно разбудила меня. Изломала, уничтожила, растоптала и…. разбудила. Я оглянулась на то, как жила больше года и ужаснулась: может ли разумный человек вести столь жалкое существование?
Эта ночь с Кириллом была катастрофой, но она вырвала из меня все то, что так долго делало меня жертвой, принеся вместо жалости к себе, злость, ненависть и ярость.
Эти чувства бурлили во мне, как расплавленный металл, обжигая изнутри и лишая покоя. Я не могла отделить одно от другого — ненависть к нему, человеку, который воспользовался моей слабостью, и ярость на саму себя, что позволила этому случиться. Они сливались в один раскалённый комок, который питал меня, заставляя снова чувствовать, двигаться, жить.
- Мам, смотри! – Аринка принесла мне свой рисунок, нарисованный с утра. – Это наша семья!
У меня перехватило горло от боли и любви. Вдохнула глубоко и медленно, прогоняя горькую волну воспоминаний, которая подступила к горлу. Смотрела на яркий, немного корявый рисунок Арины, где она с детской непосредственностью изобразила нас троих — меня, её и бабушку Машу. Мы все держались за руки, наши улыбки были такими широкими, что казалось, они способны разогнать любые тучи. Но отсутствие Павла резало глаза и сердце, как невидимый нож.
— Это очень красиво, солнышко, — сказала я, стараясь улыбнуться, и провела рукой по её мягким, рыжим волосам. — Ты у меня настоящий художник.
Арина сияла от похвалы, её глаза блестели от радости, и она обняла меня крепкими, тёплыми ручками, в которых заключалась вся её невинность и любовь. Это простое проявление детской нежности удержало меня на плаву, заставило не расплакаться прямо здесь, в этой комнате, пропитанной воспоминаниями и болью.
— Мам, — шепнула она, прижавшись ко мне, — мы ведь всегда будем вместе, правда?
Я обняла её в ответ, крепко прижав к себе, как будто только так могла защитить нас от всего зла в мире. Моё сердце ещё болело, жгло от утраты и сожалений, но в тот момент я знала: ради этой крошечной жизни, ради её счастья и её уверенности в будущем я должна бороться. Я должна быть сильной.
— Конечно, милая, — прошептала я, уткнувшись носом в её волосы и глубоко вдыхая их детский запах, который всегда напоминал мне о том, что всё ещё есть что-то чистое, что-то стоящее, за что стоит жить. — Мы всегда будем вместе.
Мария смотрела на нас, и в ее лице и улыбке я читала отражение собственной боли.
- Она начинает его забывать…. – тихо покачала головой бабушка, когда дочка убежала из кухни в свою комнату. – Слишком маленькая была….
Я кивнула, кусая губы.
- Не вини ни ее, ни себя, - Маша положила свою сухую руку на мои, лежащие на столе. – Пора и тебе жить начинать, Агата. Ты молодая и красивая… в 35 жизнь не заканчивается…
- Я и живу, бабуль… - слабо ответила я, вытирая непрошенные слезы.
- Нет, моя хорошая, ты – тоскуешь. Винишь себя и за смерть Паши, и за свою слабость…. И даже за то, что… - она замялась, - то, что с тобой случилось пол года назад.
Я дернулась, как от удара.
- Агата, - свекровь покачала головой, - я ведь не дура. Я вижу, как ты мучаешься, как тебе тяжело. И даже если ты мне не рассказываешь, я чувствую твою боль. Но ты должна понять, что держать это в себе — всё равно что жить с занозой в сердце. Оно не заживет, пока ты её не вытащишь.
  
Я сжала зубы, чтобы не разрыдаться, снова кусая губы, чтобы сдержать рвущиеся наружу эмоции. Свекровь, моя мудрая и заботливая Маша, видела меня насквозь. Она знала, что я прячу, что скрываю за своей внешней собранностью.
— Я… не знаю, как всё отпустить, — призналась я, чувствуя, как внутри разрастается ледяная пустота. — Не знаю, как перестать себя винить, как перестать чувствовать, что я всё потеряла из-за своей слабости…
- Начни с малого, Агата…. Разбери вещи Паши, их давно пора… отдать.
— Разобрать вещи… — повторила я, словно пробуя это на вкус, понимая, как непросто даже произнести эти слова. — Я пыталась, бабуль, правда… Но мне кажется, что, если я отдам его вещи, я отдам и память о нём.
Маша вздохнула, её лицо было полным сочувствия и грусти.
— Память не в вещах, Агата, — тихо сказала она, снова поглаживая мою руку. — Она в твоём сердце, в Арине, в тех моментах, что вы прожили вместе. Но вещи… они могут удерживать тебя в прошлом, мешая тебе двигаться дальше. Это не значит, что ты его забываешь, это значит, что ты позволяешь себе жить дальше. Отпусти его, Агата. Отпусти моего сына. Уже пора.
Я закрыла заплаканное лицо руками, позволяя себе эту слабость лишь с той, кто был мне ближе всего в мире.
- Почему сейчас, бабуль? Почему ты сейчас заговорила об этом?
Маша немного замялась, её взгляд был проникновенным и полным заботы. Она осторожно сжала мои руки, словно передавая через прикосновение всю свою поддержку и силу.
— Потому что я вижу, как ты застряла, моя девочка, — тихо ответила она, её голос дрожал от эмоций. — Ты много вынесла за эти годы, и я горжусь тем, как ты держалась ради Арины, ради меня…. Но… Агата… - она с огромным трудом подбирала слова, - я не знаю, где ты взяла деньги на мою операцию, но…. тебя тогда словно разорвало на части. А потом ты рванула вперед. И мне стало страшно от той скорости, с которой ты меняла свою жизнь. А теперь я понимаю, что пора сбросить все якоря… - она замолчала. – Не знаю как объяснить…. Если так будет и дальше, такие рывки… они ничем хорошим не закончатся. Ты должна идти вперед ровно и спокойно…. А не такими отчаянными рывками…. Понимаешь?
— Ты уже всё доказала, моя девочка, — продолжила она. — Доказала тем, что каждый день поднимаешься, заботишься об Арине, поддерживаешь нас. Но жизнь — это не гонка. Это путь, и на этом пути можно позволить себе замедлиться, вдохнуть воздух полной грудью. Позволь себе не только бороться, но и жить. Ради себя. Ради неё. Поэтому мы сейчас уходим в парк, Арина давно просила, ты же остаешься дома…. Коробки в кладовке, Агата. Сделай то, что надо. А после – приходи к нам. Гордой и красивой, такой, какой тебя любил мой сын. Поняла?
Маша аккуратно встала из-за стола, повернулась к двери и позвала Аринку, которая с радостным смехом выскочила из комнаты. Они собрались, и Арина подбежала ко мне, крепко обняв, прежде чем убежать в прихожую.
— Мам, приходи скорее! — крикнула она, светясь от счастья.
— Обязательно приду, — улыбнулась я, проводив её взглядом.
Когда за ними закрылась дверь, я осталась одна в тишине нашей квартиры. Коробки в кладовке... Я знала, что за этим невинным напоминанием скрывается болезненный и неизбежный момент, который я откладывала так долго.
Центральный парк в этот солнечный праздничный день был настоящим оазисом смеха и радости. Люди гуляли с семьями, дети катались на велосипедах и самокатах, играли в догонялки или запускали воздушных змеев, их звонкие голоса разносились по всей территории парка. Повсюду витал аромат уличной еды — сладкой ваты, жареного попкорна, свежих фруктов, которые продавали на ярких лотках.
Я присоединилась к своим через три часа после того сложного утреннего разговора. Вещи Паши теперь были упакованы и сложены в коробки, которые я унесла в ближайшую церковь. Это было очень тяжело – каждая его рубашка, каждый дорогой костюм, каждая футболка все еще хранили его запах, вызывали воспоминания о нежности и любви, о безграничном доверии. Они были символом нашего счастливого, благополучного прошлого, с которым я прощалась навсегда. Плакала, зарываясь лицом в его вещах, и отпускала, сжав зубы. И это чувство грусти и боли всё ещё переплеталось внутри меня, когда я шагала по парку, стараясь впитать тепло и энергию вокруг. Однако было и еще одно чувство – облегчения. Я словно действительно отпустила его, хоть и знала, что любовь к нему будет со мной всегда.