Тоже Эйнштейн
Нови-Сад, СербияЭлен в порыве восхищения сжала мне руку. Наши дети бегали по площади перед кафе «Королева Елизавета», где мы сидели, потягивая слабый кофе. Юлька, в полном восторге от этой игрушечной погони, возглавляла ее, за ней бежала Зора, а последним, на еще нетвердых ножках, Ханс Альберт. Они лавировали в толпе прохожих, а я то и дело подавляла в себе желание вскочить и подхватить сына, чтобы он не упал, хотя и знала, что Альберт где-то неподалеку.
Я взглянула на свою подругу. Она щурилась от яркого летнего солнца. Между тяжелыми темными бровями пролегли глубокие вертикальные морщины, отчего Элен казалась старше своих лет. Несмотря на тревогу, которую выражали эти брови, ее серо-голубые глаза были такими же мягкими и добрыми, как всегда.
Я сжала ее руку в ответ и сказала:
— Эти дни с тобой были настоящим подарком, Элен.
— Я согласна, дорогая моя подруга, — ответила Элен со счастливым вздохом. — Я так рада, что ты уговорила нас поехать с тобой в Нови-Сад.
Еще два дня назад мы с ней стояли и плакали на берегу Плитвицкого озера в крошечной курортной деревушке Киево. Мужья и дети стояли рядом, ничего не понимая: мы ведь только что провели блаженную неделю вместе.
— Почему вы плакали? — спросила маленькая Юлька. Мы с Элен объяснили, что нам тяжело расставаться. Но не сказали, что длинные тягучие дни на Плитвицком озере, с плещущейся у ног водой, в окружении невысоких красных холмов и зеленых полей, усеянных голубыми барвинками, дни, когда мы наслаждались компанией друг друга и легким непринужденным общением, были почти неправдоподобно идеальны. В сравнении с этим наша жизнь на Крамгассе в Берне и на улице Катаничева в Белграде казалась унылой. Жизнь, состоящая из работы по дому и пустых взглядов других домохозяек, считавших нас странными и слишком учеными, чтобы включать в свой круг.
Я предложила Элен побыть с нами подольше, и ее не пришлось упрашивать. Приглашение поехать вместе в Нови-Сад было принято с радостью, за что я теперь была ей благодарна. Присутствие Элен, Миливое и их детей смягчило неловкость встречи Альберта с моими родителями в их доме в Нови-Саде. Мама с папой постепенно примирились с Альбертом — на расстоянии, но подавать руку человеку, который сделал ребенка их дочери и ни разу не навестил их бедную покойную внучку, — совсем другое дело. Присутствие Элен с мужем и детьми, а также восторг моих родителей при виде Ханса Альберта несколько сгладили это трудное положение.
— Я вспоминаю, как мы каждый день беззаботно гуляли вместе по Платтенштрассе в Цюрихе. Тогда я еще не понимала, как это чудесно, — проговорила Элен с таким выражением лица, словно она была где-то далеко.
— Понимаю. Я часто представляю, как снова сижу за книгами в своей комнатке в пансионе Энгельбрехтов. Не странно ли, что мне так часто хочется вспоминать то время?
— Не странно, — ответила Элен с задумчивой улыбкой. — А ты когда-нибудь жалела, что мы с тобой нарушили тот договор?
— Какой договор?
Не успев договорить, я тут же вспомнила. У нас с Элен был только один договор, просто я уже давно не думала о нем.
— Посвятить себя науке и никогда не выходить замуж, — напомнила она.
Казалось, что это было так давно, и заключала этот договор какая-то совсем другая женщина.
Та, которая еще не знала, как тело рвется пополам — от боли в родах и от неутешного горя после потери ребенка. Та девушка была такой невинной. Она стояла на пороге безграничных возможностей в блаженном неведении, не зная, что ей придется перекроить всю себя и пожертвовать своими честолюбивыми стремлениями, чтобы выжить в этом мире.
Я пристально посмотрела на Элен.
— Я бы солгала, если бы сказала, что ни разу об этом не пожалела. Конечно, были черные дни, когда я была беременна Лизерль и вне себя от ужаса. — На глаза навернулись слезы. Элен была единственным человеком на свете, с которым можно было открыто говорить о Лизерль. — Но, несмотря на весь страх и боль, я бы никогда не пожелала, чтобы моей красавицы Лизерль не было на свете. Пусть даже ее жизнь оказалась такой короткой.
Мы взялись за руки — молча, понимая друг друга без слов. Затем, указав на смеющихся детей, я сказала:
— И к тому же, если бы мы не нарушили наш договор, у нас бы никогда не было вот этого.
— Верно, — ответила Элен с широкой улыбкой.
В этот момент Ханс Альберт, который в свои год и два месяца только начинал как следует держаться на ногах и часто напоминал юного моряка на раскачивающейся палубе, — упал на землю и заплакал. Я инстинктивно вскочила на ноги, но не успела. Альберт вскочил из-за соседнего столика, где беседовал о физике с группой местных студентов, подбежал к Хансу Альберту и усадил его на плечи.
— У Альберта на плечах должно быть двое детей, Элен. Лизерль сейчас было бы три с половиной.
Я смотрела, как Альберт вышагивает по площади с заливисто хохочущим сыном.
Элен крепко сжала мою руку.
— Как только ты это выносишь, не знаю.
— Никак. Только выдастся минутка радости с Хансом Альбертом, и тут же во всю комнату разверзается черная пропасть, потому что Лизерль нет рядом. Я стараюсь направлять энергию на работу.
Я рассказала Элен о той работе, которой мы занимались с Альбертом, о статьях, которые мы писали, и о теории, на которую меня натолкнула смерть Лизерль. Рассказала, какое у нас сложилось научное партнерство, заполнившее пустоту, которая образовалась после всех моих профессиональных неудач. Я уже готова была поделиться предстоящей радостью по поводу публикации моей статьи в солидном журнале «Annalen der Physik» (через каких-то несколько недель — мне самой с трудом в это верилось), но смолчала. Не хотелось, чтобы Элен, у которой не было такой отдушины, несмотря на ее диплом по истории, стало обидно.
Я взяла свою чашку кофе, сделала глоток и перевела разговор на другое:
— А ты, Элен? Ты жалеешь, что мы нарушили тот договор?
Элен безраздельно обожала своих детей, и я ожидала от нее категорического «нет». Но она ответила:
— В последнее время — да, хотя я ни за что на свете не пожелала бы расстаться со своими девочками. Видишь ли, у нас с Миливое не все гладко.
— Не может быть, Элен! — воскликнула я, слишком резко опуская чашку и расплескивая черный кофе по мраморной столешнице. — Ты ни словом не обмолвилась об этом за все время, что мы вместе.
— Миливое всегда был поблизости и мог услышать, Мица. Или девочки. Я должна быть осторожной.
— Что случилось?
Она прошептала дрожащим голосом:
— Мы как-то отдалились друг от друга.
Перед помолвкой Элен с Миливое в Цюрихе мы с Миланой и Ружицей строили разные догадки об их союзе, сомневаясь, сможет ли грубоватый Миливое надолго сделать счастливой нашу мягкую, интеллигентную Элен. Но решили оставить свои опасения при себе и ничего не говорить ей. Видно, зря мы тогда промолчали.
— О нет, Элен! Что же ты будешь делать?
— Что же тут поделаешь?
Она посмотрела на меня сквозь слезы и пожала плечами.
Я не ответила. Что я могла сказать? Я, так же как и Элен, знала, что они с девочками зависят от Миливое и что она никогда не сделает ничего такого, что могло бы поставить под угрозу благополучие детей. И беда не только в том, что Элен трудно было бы одной прокормить себя и девочек. На разведенную женщину ложилось чудовищное позорное пятно. Нет, конечно, должен быть какой-то другой выход!
Я лихорадочно перебирала в голове всевозможные варианты и уже хотела предложить Элен с девочками переехать в Берн, пожить некоторое время у нас, но тут к нашему столику подошел папа. Мы с Элен так увлеклись разговором, что я не заметила, как он переходил площадь. Он был не один. С ним была госпожа Десана Тапавица Бала, жена мэра Нови-Сада.
Торопливо отодвинув черные металлические стулья, мы с Элен обменялись с госпожой Бала книксенами и приветствиями. Та оглядела меня с ног до головы, оценивая так же беспристрастно, как мама оценивала бы кусок говядины на рынке, и сказала: