Велесова ночь (СИ)

— Ах ты старая мразь, — прорычал я. — Твою ж…
— И твою, между прочим, тоже. Представления не имею, как так вышло, но даже мать у нас в некотором роде одна. И как же мне тебя называть? Братом? Или, может, по имени?
Колдун провел ладонью по лицу, и мертвая маска, когда-то принадлежавшая князю Геловани, исчезла. И не только она. Я видел, как сквозь пальцы осыпаются, превращаясь в труху, чужие жизни, и сквозь них проступает истинная сущность. Не древнее чудище, не жуткий старец, не хрестоматийный антагонист с мефистофельской язвительной физиономией и подкрученными кверху черными усиками. И уж точно не абсолютное зло как оно есть.
Просто человек — уже давно не молодой, больной и очень-очень усталый.
Над ним изрядно потрудилось время. Не прожитые века, а последние несколько лет, которые колдун отдал силе, которую так и не смог по-настоящему обуздать. Взятая взаймы мощь Таланта исковеркала его, состарив раньше срока и превратив самое обычное лицо в воплощение уродства. Но я все равно узнал черты.
Потому что видел их тысячи и тысячи раз — с тех самых пор, как люди придумали зеркало.
— Чего я бы только не дал, чтобы узнать, откуда ты пришел, — прокаркал колдун. — Вместе мы могли бы… Впрочем, стоит ли жалеть? Разве могла наша встреча закончиться иначе — если уж тебе было угодно прожить целую вечность и остаться упрямым солдафоном?
— А тебе было угодно прожить целую вечность и остаться самоуверенным болваном, который решил на досуге заняться евгеникой, — отозвался я. — Знаешь, я тоже не в восторге.
Острота оказалась удачной: колдун рассмеялся — и тут же закашлялся, буквально повиснув на трости.
— И это цена победы? — поинтересовался я. — Уничтожить половину города, чтобы перед смертью немного побыть царьком без короны?.. Сколько тебе осталось, как думаешь?
— Полагаю, года три или четыре. — Колдун выпрямился и тыльной стороной ладони вытер выступившую на губах кровь. — Не так уж много, но все же достаточно, чтобы навести порядок.
— Три или четыре? — Я украдкой подтянул ожившие ноги. — Сильно сомневаюсь. Слишком паршиво выглядишь.
— Страна требует жертв. — Колдун пожал плечами. — Та самая, которую ты, между прочим, поклялся защищать.
— Как именно? Наполнив столицу кровожадными уродцами?
— Уж тебе ли не знать, что перемены всегда требуют великих потрясений. Осмелюсь даже предположить, что будь ты хоть немного дальновиднее — сам бы смог заглянуть на несколько лет вперед и понять, что нас ждет. — Колдун на мгновение смолк, снова навалившись на трость, но потом все-таки нашел силы продолжить: — Старуха-Европа не желает жить спокойно. Начнется война, и на этот раз такая, что по сравнению с ней грызня с японцами покажется сущей мелочью. И без сильных Владеющих мы ее проиграем. И тогда Российская Империя падет. Может, не сразу, но…
Я мог бы возразить. Мог бы рассказать, что у меня есть будущее, за которое можно и нужно сражаться. Что на смену Империи придет другая, куда сильнее и крепче предыдущей, а за нею и третья — не лучше и не хуже двух других. Что огромная страна, занявшая одну восьмую часть суши на планете Земля, уже гибла, уже восставала буквально из пепла и, если придется, сделает это снова. Что великие потрясения порой случаются сами по себе и их уж точно не следует создавать своими силами.
О да, я определенно много чего мог рассказать.
Но, собственно, зачем?
— Переубедить друг друга у нас все равно не получится. Так что предлагаю сразу перейти к мордобою. Можешь еще разок-другой показать свои фокусы, если есть желание. — Я стиснул зубы и кое-как поднялся на ноги, прихватив тяжелый камень из мостовой. — А потом я пробью тебе башку.
Колдун отступил на шаг. И я почему-то не увидел в его глазах удивления, только неподдельное уважение и… нет, даже не страх — скорее мрачное понимание, что второй раз вышибить из меня дух Талантом, пожалуй, уже не выйдет, а блестящая партия вполне может прямо сейчас обрести весьма неожиданный финал.
Во взгляде напротив не было и ненависти. Мое исковерканное и несчастное альтер эго ничуть не злилось, что одна маленькая промашка и чересчур затянувшийся разговор могут стоить и жизни и, что куда важнее, бесценной и годами вынашиваемой затеи перекроить родную страну по собственному плану. Колдун, в сущности, не имел против меня ничего личного. Только понимание, что обратно в Петербург, пока еще принадлежащий людям, вернется лишь один из нас. А непреодолимый и непримиримый конфликт интересов закончится чьей-нибудь головой, размазанной по черным камням мостовой.
 
И никак иначе.
— А ты крепкий. И упрямый… Что ж, как пожелаешь. — Колдун подобрался и перехватил трость так, будто действительно собирался использовать ее в бою. — Постараюсь не испортить лицо. Оно мне еще понадобится.
  
Эпилог
 
Долго он жил. Немыслимо, не по-людски долго, даже по меркам наделенных Талантом могучих старцев, которые и сами порой разменивали вторую сотню лет. Менял имена и личины. И документы менял — с тех пор, как они вообще появились. Сражался на каждой из войн, что грызли его страну еще с тех времен, когда ее столица располагалась в далеком отсюда городе Киеве.
Но в генералы никогда не рвался. Держался среди простых солдат да обер-офицеров, а порой и в одиночку в бой ходил — благо, силы позволяли. Поэтому и проживал простые и порой совсем короткие жизни, намертво врастая в каждую новую персоналию. Нет, свое настоящее грозное имя он — то самое, что навсегда осталось в былинах и сказаниях — он не забыл. Однако всякий раз пользоваться новым. И даже сейчас о себе думал исключительно в третьем скромном лице. И всерьез считал не легендарным древним воителем, а Игорем Никитиным, отставным фельдфебелем лейб-гвардии Сибирского полка.
А простому вояке положено свое дело делать. Даже когда падает на мостовую последний солдат из отряда, а их благородия буквально силой утаскивают рвущегося в бой императора подальше от свалки. Даже когда не торопится подкрепление, а винтовка в руках становится скользкой от вонючей и едкой черной жижи, которая заменяет нечисти кровь. Когда уже нет ни сил, ни патронов, штык у самого основания сломан, а твари все продолжают и продолжают идти.
И уж тем более — когда победа близка, а за спиной вновь просыпаются смолкшие пулеметы, и свинцовый ливень в мгновение ока выкашивает ряды врагов, которые уже совсем не кажутся страшными и непобедимыми.
А еще солдату положено выручать товарища, пусть даже для этого придется рискнуть собственной шкурой. Не стал Игорь дожидаться, пока Владеющие офицеры и примчавшиеся на зов государя капелланы выжгут всю дрянь в крепости, а сразу же и бросился к Прорыву. И повел бы остальных, да только вести оказалось уже некого — все гвардейцы из Георгиевского полка среди порубленной нечисти лежать остались, а хмурые «преображенцы» только пожимали плечами. И уж точно не спешили лезть туда, куда нормально человеку лезть и вовсе не полагается, путь даже и по важному делу.
Вот и пришлось Игорю идти одному. Подобрал с мостовой винтовку, закинул за плечо, набил карманы патронами, сунул «наган» за пояс, взял в руки саблю острую — да и пошел. Шагал по мертвечине, рубил наотмашь, если кто из Леших и Упырей навстречу попадался. Не торопился — знал, что в таком деле спешка только навредит, а Прорыв, хоть бы и неплохо оно, сам собой никуда не денется.
А как подошел на десять шагов — так и встал. Мертвым грузом повисла винтовка на ремне, потянул к земле «наган» за поясом. А сабля в десять пудов весом показалась, будто вся сила враз куда-то подевалась. И как ни старался Игорь, вперед хоть бы и на волос не двинулся.
Словно сама мать-земля крепко ноги держала. И говорила: не твое это, сынок, дело. У друга твоего с недругом свой разговор, особый. Который никому другому ни видеть, ни слышать не положено. И уж кому суждено с той стороны вернуться, тот и придет. Сами порешают.
Двое дерутся — третий, выходит, не мешай.