Бог - не любовь: как религия все отравляет

То же относится и к эпохе Кинга. Церкви Юга после Реконструкции взялись за старое и благословили новые институты сегрегации и дискриминации. Лишь после Второй мировой войны, в разгар деколонизации и борьбы за права человека вновь раздался призыв к эмансипации чернокожего населения. Ответом ему стали новые вердикты (в Америке, во второй половине XX столетия) о том, что смешение разношерстных потомков Ноя противоречит божьему замыслу. Это тупоголовое варварство имело реальные последствия. Ныне покойный сенатор Юджин Маккарти рассказывал мне, как однажды уговаривал сенатора Пэта Робертсона, отца известного телепророка, поддержать умеренный проект закона о гражданских правах. «Я бы с радостью помог цветным, — услышал он в ответ, — да Библия запрещает». По собственному определению, «Юг» состоял из белых христиан. Именно это придавало Кингу его моральный авторитет. Он победил Юг его же оружием. Но если бы религия не пустила столь глубокие корни, Кингу вообще не пришлось бы нести эту тяжелую ношу. Тейлор Бранч пишет, что среди ближайшего окружения и помощников Кинга были и неверующие коммунисты, и социалисты. Десятки лет они удобряли почву для движения за гражданские права и помогали таким отважным добровольцам, как Роза Парке, планировать акции массового гражданского неповиновения. Впоследствии Кингу не раз вменяли в вину эти «атеистические» связи, особенно с церковных кафедр. Что уж говорить, если одним из последствий его кампании стала «ответная реакция» белых христиан-консерваторов, которая по сей день остается столь влиятельной силой южнее линии Мейсона-Диксона.
  
В 1517 году тезка доктора Кинга приколотил свои тезисы к дверям Виттенбергского собора и решительно объявил: «На том стою и не могу иначе». Его поступок — выдающийся пример интеллектуальной и нравственной смелости. Чуть позже, однако, Мартин Лютер (чей религиозный путь начался с того, что в него едва не ударила молния и страшно его напугала) пополни ряды мракобесов и гонителей: он бредил избиением евреев, вопил о чертях и призывал немецких князей расправиться с бунтующей беднотой. Произнося историческую речь на ступенях мемориала Линкольна, доктор Кинг, в сущности, тоже занимал вынужденную позицию. Но он действовал как истинный гуманист, и никто никогда не сможет использовать его имя для оправдания угнетения или насилия. Именно по этой причине наследие Кинга, имеющее очень мало общего с его заявленной теологией, по-прежнему актуально. Чтобы заклеймить расизм, не требовалось ничего сверхъестественного.
Таким образом, всякий, кто оправдывает участие религии в общественной жизни, ставя в пример Мартина Лютера Кинга, должен принять все неизбежные следствия своей логики. Даже краткий обзор истории вопроса говорит в пользу американских вольнодумцев, агностиков и атеистов. Весьма вероятно, что к обличению рабства кого-то вели светские убеждения или вольнодумство. А вот шансы на то, что религиозные убеждения могли подвигнуть кого-то из верующих против рабства и расизма, были статистически ничтожны. В то же время вероятность того, что религиозной верой мог руководствоваться сторонник рабства и расизма, была чрезвычайно высока. Имея это в виду, нетрудно понять, почему победа элементарной справедливости потребовала столько времени.
Насколько мне известно, во всех странах, где до сих пор существует рабство, его так или иначе оправдывают Кораном. В этой связи уместно вспомнить отповедь, которую в самые первые годы американской независимости получил Томас Джефферсон. Рабовладелец Джефферсон явился с визитом к посланцу Триполи в Лондоне, чтобы спросить, по какому праву в Гибралтарском проливе он и его братья-берберы имеют дерзость захватывать и продавать в рабство матросов и пассажиров американских судов. (По современным оценкам, с 1530 по 1780 год таким образом пропало более 1 250000 европейцев.) Вот отрывок из доклада Джефферсона Конгрессу:
Посланник отвечал, что основой тому Законы Пророка, что так написано в их Коране, что все народы, им не подчинившиеся, суть грешники, и что их право и долг вести с ними войну при всякой возможности, а всех пленников продавать в рабство.
Далее посланник Абдрахаман назвал сумму выкупа, стоимость защиты от похищения, и, что не менее важно, свою личную комиссию с этой деловой активности. (Опять религия не может скрыть свое человеческое нутро.) Он, кстати говоря, был совершенно прав в отношении Корана. Восьмая сура, открывшаяся в Медине, немало говорит о праведной военной добыче и подробно останавливается на «муках огненных», уготовленных поверженным неверным по ту сторону могилы. Именно этой сурой всего лишь через два столетия Саддам Хусейн оправдает массовые убийства и переселение курдского народа.
Освобождение Индии от колониального владычества — другое великое историческое событие, в котором часто усматривают благотворную связь между этикой и религиозной верой. Как и в героической борьбе доктора Кинга, на самом деле все было примерно наоборот.
После ослабления Британской империи в результате Первой мировой войны и, что еще важней, после печально знаменитого расстрела индийской демонстрации в городе Амритсар в апреле 1919 года даже тогдашним хозяевам полуострова Индостан стало очевидно, что конец британского правления — всего лишь вопрос времени. Если бы этого не произошло, кампания мирного неповиновения была бы обречена. Иными словами, Мохандас Карамчанд Ганди (иногда именуемый Махатмой в знак признания его статуса индуистского старейшины), в некотором смысле, ломился в открытую дверь. Ничего постыдного в этом нет, но святость Ганди компрометируют его религиозные убеждения. Вкратце: он хотел, чтобы Индия, как и прежде, была по преимуществу сельским и примитивным обществом «духа»; он сильно усложнил создание совместного правительства с мусульманами; он был не прочь лицемерно использовать насилие, когда это его устраивало.
Вопрос о независимости Индии был тесно связан с вопросом единства: станет ли бывшая британская колония независимой страной в тех же границах, сохранив территориальную целостность, и сможет ли она при этом называться «Индией»? В определенных мусульманских кругах однозначно отвечали «нет». При британском владычестве крупное мусульманское меньшинство имело если и не привилегии, то, во всяком случае, определенные гарантии, и некоторые мусульмане не желали вместо этого становиться крупным меньшинством в преимущественно индуистском государстве. Поэтому примирение крайне осложнялось уже тем, что в Индийском национальном конгрессе, игравшем ключевую роль в движении за независимость, тон задавал истовый индуист. Существует мнение (и я его разделяю), что непримиримость мусульман в любом случае сыграла бы разрушительную роль. Но уговорить рядовых мусульман выйти из Конгресса и вступить в Мусульманскую лигу, выступавшую за раздел Индии, было тем проще, чем больше Ганди разглагольствовал об индуизме и чем больше часов он демонстративно посвящал ритуалам и вращению своего прядильного колеса.
Это колесо — сегодня его можно увидеть на флаге Индии — стало символом отрицания современности, которое декларировал Ганди. Он носил собственноручно сшитые лохмотья, ходил в сандалиях, опирался на посох и враждебно относился к машинам и новым технологиям. Он пел гимны индийской деревне, где жизнь человека диктуется извечным круговоротом жизни животных и злаков. Если бы его призывы были услышаны, миллионы людей умерли бы от голода, и миллионы людей продолжали бы поклоняться коровам (изобретательные священники назначили их «священными», чтобы во время засух и голода несчастное невежественное население не могло забить и съесть единственное, что у него было). Ганди заслуживает уважения за критику бесчеловечной кастовой системы, обрекавшей людей низшего сорта на отвержение и презрение, которая, в некоторых отношениях, была еще более абсолютной и жестокой, чем рабство. Но как раз в том момент, когда Индия больше всего нуждалась в современном светском лидере нации, она получила факира и гуру. Этот прискорбный факт стал очевиден в 1941 году, когда армия имперской Японии, захватив Малайю и Бирму, подошла к индийской границе. Полагая (ошибочно), что дни британских сахибов сочтены, Ганди решил бойкотировать политический процесс и направил британским властям печально знаменитый призыв «уйти из Индии». Ее следовало предоставить, как добавил Ганди, «Богу или Анархии», что в сложившихся обстоятельствах означало примерно одно и то же. Тем, кто наивно считает Ганди убежденным или последовательным пацифистом, хорошо бы спросить себя, не хотел ли Махатма переложить свою войну на японских империалистов.