Вперед в прошлое 9 (СИ)

— А-а-а! Горе! Горе-то какое! Ваня! Ва-аня!
Стрельцова, что ли, увидела придавленную машину, и голосит? Или что-то с дедом случилось? Этажом ниже хлопнула дверь, донеслись шаги и ругательства. Голос был мужским, значит, с дедом все в порядке. Ну, насколько может быть в порядке с женой-мегерой.
Мы начали спускаться, но встали, как вкопанные, когда услышали сочный мужской бас:
— Ах ты ман**вошка паскуданя! Овца ты драная! Дура безмозглая! Я шо тебе говорил?
Бабка пролепетала что-то в ответ, но это деда еще больше разозлило. И не думал, что этот божий одуванчик способен так разойтись.
— Да вертел я твой маразм, дура! Какой, на, опасно? И шо теперь, пила ты циркулярная?
— Говорили мне не жениться на болгарке, — прошептал я. — Пилит.
Мама нервно захихикала, как девчонка.
Дед извергал ругательства, поносил бабку на чем свет стоит, и мы не спешили выходить, чтобы не попасть под раздачу. Донеслись шаги, затрещали ветки во дворе. Мы с мамой переглянулись, преодолели этаж, пробрались через завалы, частично расчищенные дедом.
— Вот я тебе, вредитель! — взревел дед.
— О-ой! О-ой! — голосила бабка.
Снова что-то затрещало. Когда мы выглянули во двор, дед, вооружившись дрыном, погнал бабку, которая с криком: «Помогите! Убивают!» — ломанулась от него с крейсерской скоростью. Но далеко не убежала, запуталась в выкорчеванных кустарниках, распласталась, как толстая ворона. Мама с тревогой посмотрела на деда Ивана. Он напоминал мирного слоника, который терпел-терпел да не вытерпел и вострубил, сметая все вокруг.
Но по мере приближения к бабке он сбавлял, сбавлял скорость а, когда добрался до нее, просто с сердцах пнул под зад и развернулся к нам, указал на меня пальцем.
— Видишь, прав был парень, а ты — дура!
Переступая через камни и обломки, присыпанные снегом, мы добрались до торца дома, когда дед Иван сел на корточки возле своего «Запорожца» и сжал голову руками.
— Жалко деда, — вздохнула мама. — Может, помочь ему дерево убрать?
— Ты видела ствол, — возразил я. — Мы его не поднимем, а если тащить, только хуже сделаем. Его пилить надо и убирать по частям.
Думал, минут за пятнадцать мы доберемся до дач, но наш недлинный путь превратился в настоящее преодоление: тут перелезть ствол, там обойти, спотыкаясь на наносах — не видно, что под снегом лежит, можно и ногу сломать.
Пятнадцать минут мы только до поворота добирались. Мама держалась мужественно. Вообще не ожидал от нее такого подвига.
Дорога к дачам пролегала сквозь лес, тут повалило больше деревьев, это были серебристые тополя со стволами в два-три обхвата, вырванные из земли вместе с оледенелыми корнями. В одном месте они легли друг на друга, и мы проходили будто в арке. Это были самые легкие метры нашего маршрута. Мама остановилась, огляделась вокруг и выдохнула:
— Посмотри, как красиво!
Я огляделся. И крупные, и мельчайшие веточки были одеты льдом и, соприкасаясь, тихонько звенели. Было так тихо, что собачий лай прозвучал оглушительно и эхом отразился от горы. И наши шаги — хруп-хруп, хруп-хруп.
Дачи находились в ложбине между двумя холмами, пока спускались по склону, было ничего, потому что весь мусор и обломки снесло вниз, на дома. Заборы повалило и разметало, деревянные сарайчики засыпало обломками веток.
— Наша дача! — вскрикнула мама, указывая на подножие.
Я посмотрел туда же и не увидел там ни забора, ни строения, ни мусора.
— Ничего, новый дом построим, капитальный, — ободрил я маму, но она не сильно расстроилась, видимо, морально подготовилась к потерям
— Как же мы проберемся? — сокрушалась она. — Там же сплошная баррикада! Ноги поломаем! Может, залезть куда-то, посмотреть, цел ли дом?
— Со склона его не видно, — сказал я. — Залезть… по ледяным стволам? Ну-ну. Ничего, мы осторожно и медленно.
Показывая пример, я начал спуск, остановился перед завалом в мой рост, откуда торчали ветки, обломки шифера, доски — возможно, останки нашего сарая. Ломиться напролом было глупо, и мы обходили завалы по краям, по лежащим на земле жестяным заборам и чужим дворам.
На чистой площадке одного из дворов я увидел в снегу неподвижную рыжую шавку, которая на меня кидалась, ее задние лапы застряли между досками. Судя по тому, что снега на собаке было немного, она некоторое время оставалась живой и боролась, а потом околела от холода.
— Ой, Люська — жалко-то как! — шепнула мама, подошла к собаке, потрогала ее и покачала головой. — Остыла уже. Как же город покорежило! Когда теперь все восстановят⁈
Ветер налетел с новой силой, закружил поземку, швырнул мне в лицо, напоминая, что он только отдыхает, но в любой момент может проснуться.
— Ма, идем, пока тихо. А то вдруг и правда разгуляется погода-то.
Думал, мы околеем на таком холоде — где уж там! Взмокли, пока пробивались к даче.
Дорога огибала холм, и дом я увидел, лишь когда вышел из-за поворота. Удивительно, но забор устоял, в то время как соседский частично рухнул, открывая взору ухоженный двор. Фонари, что так кстати освещали пятачок напротив моей дачи, разбило. Судя по наносам возле ворот, соседи не выходили со двора.
Расчистив калитку, я потянул ручку на себя, но открыть не получилось — примерзла щеколда. Я глянул в отверстие, куда просовывал руку, чтобы оценить разрушения. Обе черешни выстояли, красной ранней сломало ветви куском прилетевшей жести, он так и остался на ней висеть. Белая не пострадала. А шелковица, растущая в конце огорода, о которой сокрушался Тимофей и просил ее сохранить, не просто пережила непогоду, а, видимо, в благодарность за сохраненную жизнь встала стеной и приняла на себя рухнувший серебристый тополь.
Абрикос-дичка упал, слава богу, не на дом, а поперек, и заблокировал дверь. Даже беседка не пострадала! Как же хорошо, что в доме ставни и что они закрыты! Стекла точно вылетели бы. Летнюю кузню завалило ветками, на нее рухнул забор, но на первый взгляд она вроде тоже целая.
— Ну что? — спросила мама.
— Дом вроде цел с этой стороны, дальше не видно, надо заходить во двор.
Лидия должна была топить печь, но дым из трубы не шел, и это настораживало. Может, уцелел только фасад, а со стороны холма посыпались камни и все разрушили?
— Лидия! — крикнул я. — Света! Ваня!
Ответа не последовало. Мы с мамой переглянулись, и я принялся мелко трясти ручку, надеясь, что собью лед вибрацией, и щеколда поддастся. Тряс ручку я минут пять, пока кисть не заболела. Поняв, что это дохлый номер, поднял кусок шифера, зажал в руке, просунул ее в отверстие и принялся колотить по щеколде, пока она не начала двигаться.
Наконец калитка со скрежетом отворилась, и мы протиснулись во двор. Вместе с нами ворвался порыв ветра, погнал поземку над асфальтом. Кроме абрикосового, все деревья уцелели. Зато сарай растарантинило скатившейся со склона глыбой, хранившиеся под навесом бревна высыпались, и их укрыло снегом. Обидно, столько сушили их!
Я обошел дом со всех сторон: цел! Вот повезло! Но где тогда все? Может, когда все началось, испугались и решили переждать в общежитии? Недальновидно!
— Вдруг они просто спят? — предположила мама, пробралась к окну и постучала в стальные ставни, заметила, что замок на них не закрыт, сняла его и распахнула створки. — Эй, есть кто дома?
— Ничего не понимаю, — сказал я.
Тогда мама затарабанила уже в стекло с удвоенной силой и звонко крикнула:
— Лидия! Дети! Есть кто дома? — Она обернулась ко мне. — Никого.
У меня сердце оборвалось. В голове пронесся вихрь предположений: их убили мародеры, они замерзли насмерть…
И тут тюль шелохнулся, показалась встревоженная Лидия, глянула на маму, увидела меня и расплылась в улыбке.
— Доброе утро! Паша! Надо же, как ты рано пришел. Нас тут завалило.
Светка высунула мордашку, запрыгала. На девочке, как и на Лидии, была зимняя куртка.
— Можешь открыть нам дверь? — спросила Лидия.
— Абрикос упал, дерево большое, пилить надо, мы вдвоем никак не справимся. А если вам через окно выйти?