Ювелиръ. 1807 (СИ)

План был готов. Но, осознав его полностью, я почувствовал холодный ужас. Он был безумен. Чтобы его осуществить, мне оставалось меньше трех недель. За это время мне нужно было сделать то, на что у целой артели уральских мастеров ушел бы год. Мне нужно было с нуля изобрести и построить станок для прецизионной резки камня. Разработать технологию «бесшовной» мозаики. Провести сотню микрохирургических операций, распиливая и ограняя почти сотню мельчайших алмазов.
  
Оболенский ждал от меня шедевр. А я подписался на невозможное.
 Глава 8 
Дерзкий план был готов. Я сидел в своей новой, идеальной мастерской, и на бумаге передо мной была выстроена вся логическая цепочка будущего шедевра. Но между этой идеей и ее воплощением лежала технологическая пропасть.
Я подошел к верстаку. Мой главный враг — время. Три недели. И начинать нужно было с фундамента — с алмазной пыли, без которой мой камнерезный станок был просто бесполезной грудой дерева и металла.
Я не стал сразу хвататься за молоток. Я — ученый. И я начал с эксперимента. Я взял самый твердый инструмент, который у меня был — резец из лучшей шведской инструментальной стали. Закрепил в тисках самый неказистый алмаз из россыпи. И, используя свою лупу, с силой провел резцом по его грани.
Результат был предсказуем, но от этого не менее удручающ. На полированной поверхности резца осталась глубокая царапина. На грани алмаза — ни следа. Я провел серию тестов. И каждый раз результат был один: все, что у меня было, пасовало перед абсолютной твердостью этого кристалла.
Меня охватывает отчаяние. Приплыли. Мой гениальный план разваливается, столкнувшись с простейшим законом физики.
Я подошел к окну, пытаясь привести мысли в порядок. Окно выходило на хозяйственный двор. Там, у стены, сидел на корточках мальчишка лет двенадцати. Прошка, сын кухарки. Я его уже приметил. Шустрый, черноволосый, с острыми, любопытными глазами, которые, казалось, были везде одновременно. Он был одним из тех дворцовых «невидимок», которые носили еду, убирали мусор, все видели, все слышали, но которых никто не замечал. Сейчас он был занят важным делом: пытался расколоть большой кусок кремня, ударяя по нему булыжником. Он бил, бил, но кремень лишь соскальзывал. Наконец, отчаявшись, он взял второй, такой же кремень, и с силой ударил их друг о друга. Раздался резкий щелчок, и от одного из камней отлетел острый осколок. Прошка радостно поднял его — видимо, он мастерил себе наконечник для стрелы.
Я смотрел на эту простую, житейскую сцену, и меня озарило.
Не расколоть. Истереть.
Решение было не в силе. Оно было в свойстве самого материала. Ничто не может повредить алмаз, кроме другого алмаза. Это был единственно возможный вывод, вытекающий из законов физики.
В этот момент я заметил, что Прошка смотрит на меня, в окно. В его глазах был суеверный ужас. Видимо он уже не первый раз наблюдает за мной. За моей странной работой, за моими необычными инструментами. Для него я был колдуном, наверное. Загадочным барским любимцем, запертым во флигеле.
Наш обмен взглядами прервал грубый окрик. Один из гвардейцев, дежуривших у моей двери, заметил мальчишку.
— А ну пошел отсюда, щенок! Что высматриваешь?
Он схватил Прошку за ухо и потащил в сторону кухни, откуда уже доносились предвестники хорошей порки. Я на мгновение заколебался. Вмешиваться — значило нарушать установленный порядок. Но оставить все как есть…
Я открыл окно.
— Оставь его, — сказал я спокойно, но властно. — Он мне не мешает. Принеси-ка лучше воды.
Гвардеец, опешив от прямого приказа, машинально отпустил мальчишку и нахмурился. Прошка, не веря своему спасению, бросил на меня быстрый, благодарный взгляд и шмыгнул на кухню. Я закрыл окно. Я только что приобрел своего первого союзника в этом дворце.
Я вернулся к верстаку. Теперь я знал, что делать. Это был адский, сизифов труд. Мне нужно было создать механизм, который будет с микронной точностью и постоянным давлением тереть два крошечных, неудобных камня друг о друга. Часами. Днями. Чтобы получить жалкую крупицу серой пыли. Мне нужно было приспособление, машина, которая будет делать эту монотонную, изнурительную работу за меня. И ее тоже предстояло сначала изобрести.
Вечером, когда Прошка принес мне ужин — холодную говядину, белый хлеб и кувшин с квасом, — он поставил поднос и не уходил.
— Спасибо, барин, — прошептал он, не поднимая глаз.
— Не за что, — ответил я и отломил половину своего хлеба, протягивая ему. — Держи.
Он испуганно посмотрел на хлеб, потом на меня, быстро схватил его и выскользнул за дверь.
Я остался один. Впереди была долгая ночь.
Когда дворец погрузился в сон, а гвардеец у моей двери начал клевать носом, я приступил к реализации первой части своего плана. Мне нужна была алмазная пыль.
Я мог бы, конечно, пойти к Оболенскому, изложить ему свою теорию и попросить выделить людей и ресурсы для постройки сложной машины. Но я интуитивно чувствовал, что это была бы ошибка. Моя главная валюта в его глазах — это мой «дар», моя загадочность. Он ценил результат, а не процесс. Если он увидит, что мое «чудо» рождается в результате адского, грязного, монотонного труда, магия исчезнет. Гений-самородок превратится в простого упорного, ремесленника. Аристократу нужен фокусник, а не чернорабочий. Поэтому «кухню» моего ремесла он видеть не должен. Работа должна была оставаться тайной. Чуйка говорила, что так будет лучше. А за долгие годы, я научился доверять ей.
Я отбросил идею постройки сложной машины. Пока. Мне нужен был быстрый, «грязный», но рабочий метод, чтобы получить хотя бы первую партию абразива. Доказательство работоспособности концепции.
Я взял два самых крупных и самых дефектных алмаза из ларца. Моей задачей было заставить их тереться друг о друга с постоянным и значительным усилием. Использовал то, что было под рукой. Основой для моего «агрегата» стали тяжелые слесарные тиски. Я намертво закрепил в них один из алмазов, подложив свинцовые прокладки. Второй алмаз я закрепил на конце длинного дубового бруска, используя прочную проволоку и клинья. Этот брусок стал моим рычагом, на который я подвесил груз из тяжелых гирь. Простая эффективная система, создававшая постоянное давление.
Под место их соприкосновения я подложил идеально чистый лист плотной бумаги.
И началась работа.
Я взялся за дубовый рычаг и начал двигать его вперед-назад. Медленно, монотонно. Я слышал едва уловимый, сухой скрежет — звук уничтожаемого алмаза. Это был адский, изнурительный труд. Через полчаса плечи и спина горели огнем. Пот заливал глаза, но я не останавливался.
Прошел час. Я остановился и с трепетом заглянул на лист бумаги. Результат был удручающим. Крошечная, едва заметная серая пылинка. Одна. За час работы. При таком темпе мне понадобится год.
Нужно было что-то менять. Я проанализировал процесс. Проблема была не в давлении, а в характере движения. Простое трение «вперед-назад» было неэффективно. Нужно было добавить колебательные или вращательные движения. Нужна была модернизация.
Следующую ночь я потратил на усовершенствование своего примитивного станка. Я смастерил из дерева и кожи простой эксцентрик, который прикрепил к рычагу. Теперь, когда я двигал рычаг, он совершал сложные, эллиптические движения. Это было убогое, кустарное подобие планетарного механизма, зато это был шаг вперед.
  
Я снова взялся за работу. Теперь дело пошло быстрее. Ненамного, может, вдвое, но это уже была победа. Я работал каждую ночь, от заката до рассвета. Днем я отсыпался, изображая слабость и творческие муки, чтобы Оболенский меня не трогал. Хотя на его месте я бы пинал такого работягу, что спит. Но, видать, чаша терпения у него большая.
Вечером третьего дня Прошка принес ужин. Он поставил поднос и замер, глядя на мои руки. Я только что закончил ночную смену, и руки, не привыкшие к такой работе, были сбиты в кровь.