Сокрушенная империя

– Ты же в курсе, что я чуть тебя не убил?
Я сглатываю ком в горле, смотря на него снизу-вверх.
– Да.
Это единственное, что я могу из себя выдавить, потому что мысли путаются, когда он стоит так близко. Дыхание сбивается, будто воздух вокруг нас густеет. Очевидно, он тоже это чувствует, поскольку его глаза темнеют, пока он рассматривает каждый дюйм моего лица.
– Тогда какого хрена ты хочешь, чтобы я был частью твоей жизни?
Из меня начинает литься правда.
– Потому что я чувствую что-то странное, когда нахожусь рядом с тобой. Что-то, чего не могу объяснить.
Что-то, что не имеет никакого смысла.
Точно я знаю только одно: тяжесть в моей груди исчезает, когда он рядом.
Я вздрагиваю, когда Оукли проводит кончиком пальца по шраму на моей шее. От чистейшей боли в его глазах мое сердце сжимается, словно в него вонзили кинжал.
– Возвращайся внутрь. – Его лицо, находящееся в считаных дюймах от моего, напрягается. – К своему жениху.
Меня словно облили ведром холодной воды.
– Ладно. – Я выныриваю из-под его руки. – Хорошего вечера.
Я касаюсь дверной ручки и говорю:
– Первый корпус, комната 206.
– Что это?
– Моя комната в общежитии.
Резкий звук, полный раздражения, вырывается из его рта.
– Я не передумаю.
Стойко выдерживаю его взгляд.
– Как и я.
Потому что по непонятным мне причинам…
Он нужен мне.
Глава двадцатая 
Бьянка 
Прошлое…
Я бормочу ругательства, когда включаются дворники.
– Черт.
Пытаюсь выключить их, но в итоге начинает складываться крыша.
– Твою мать.
– Что ты делаешь?
Я вскидываю голову, услышав мелодичный голос Оукли.
С той ночи прошла почти неделя, и мы практически не разговаривали все это время. А еще он переехал обратно в гостевой домик.
– А на что похоже?
У меня внутри все переворачивается от его усмешки.
– Похоже, что ты пытаешься водить, но… – Заглянув внутрь машины, он показывает на кнопку рядом с рулем. – Ты не завела машину… нажми на тормоз, а потом на кнопку, чтобы включить зажигание.
Из его уст это звучит очень легко. А еще я чувствую себя идиоткой, потому что совсем ничего не знаю об управлении машиной. Мне показалось, что позволить такой хорошей машине гнить на парковке – это преступление, поэтому я решила навестить ее сегодня.
– Это я знаю, – отвечаю я, пытаясь скрыть свое смущение. – Я не стала включать зажигание, потому что не собираюсь водить эту штуку.
Никогда.
Оукли хмурит брови.
– Ладно. – Он собирается уходить, но вдруг замирает. – Если ты передумаешь и захочешь прокатиться, позови меня.
Черт. Он не может говорить такое и надеяться, что я откажусь. Это словно предложить голодающему обед из шести блюд.
– Правда? – переспрашиваю я, прежде чем успеваю себя остановить.
Оукли выдает очередную усмешку.
– Ага.
Сердце начинает ныть, когда он снова уходит.
– Оукли?
Он останавливается.
– Что?
– Я не включила зажигание, потому что понятия не имею, что делать.
Секунду мне кажется, что он вот-вот засмеется и начнет шутить надо мной, как это сделали бы мои братья, но этого не происходит. Он возвращается к машине.
– Подвинься.
Я, очевидно, растеряна.
– Зачем? – спрашиваю я, двигаясь на пассажирское сиденье.
Оук открывает дверь с водительской стороны.
– Чтобы я мог научить тебя водить.
Мне стоило бы запротестовать и отказаться. Напомнить ему, что я никогда не сяду за руль, ведь смерть мамы была самым ужасным событием в моей жизни, и теперь меня будет вечно преследовать тревожность.
Но я не могу.
Поскольку мысль о том, чтобы провести хоть немного времени наедине с Оукли… стоит того, чтобы попытаться побороть свой страх.
* * *
Сердце выскакивает из груди, а ладони потеют так сильно, что едва не соскальзывают с руля.
 
– Я не могу.
Это была отвратительная идея.
– Можешь, – уверяет меня Оукли. – Убери ногу с тормоза.
– А если я врежусь во что-то?
Он осматривает пустую парковку.
Оукли предложил поехать в Долину Водопадов – то самое место, где он спас меня у оврага, – потому что там находится частный пляж и людей обычно мало. Он оказался прав, но это ничуть не уменьшило мой страх.
– Единственное, во что ты можешь врезаться, это песок и вода, малышка. – Он внимательно на меня смотрит. – И нет, этого не случится… потому что ты молодец.
Мне совсем не кажется, что я молодец… ни капли. Но я не люблю выглядеть слабой, особенно перед ним.
– Ладно, но если я облажаюсь…
Оукли сжимает мое плечо, посылая волну тепла по всему телу.
– Не облажаешься.
Мое сердце сжимается. То, как он на меня смотрит… словно действительно верит, что я могу это сделать… Значит для меня очень много.
С комом, застрявшим в горле, я убираю ногу с тормоза и ставлю ее на педаль газа.
– Вот так.
Оукли одаривает меня своей очаровательной улыбкой. Я задумываюсь о ямочке на его правой щеке и едва не врезаюсь в мусорку. Однако Оукли продолжает улыбаться, будто его это совсем не беспокоит.
– Прибавь газу.
Радость, смешанная с волнением, разливается внутри меня, когда машина начинает набирать скорость.
– Черт. Я вожу.
– Это точно.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не заплакать, ведь действительно делаю это. Дрожащей рукой я дотрагиваюсь до своего кулона.
Если бы только Лиам видел меня сейчас.
Сердце наполняет боль. Я вдавливаю тормоз в пол, бросаю машину и выбегаю из нее, сдерживая слезы. Оукли следует за мной.
– Эй, что случилось?
– Его здесь нет, – задыхаюсь я, теребя кулон. – Он так хотел, чтобы я поборола свой страх… и теперь, когда я пытаюсь… он этого не видит.
Потому что он бросил меня.
Так же, как и она.
Оукли мрачнеет, но, в отличие от остальных, он не начинает подбадривать меня и говорить, мол, Лиам наблюдает за мной с небес. Он просто берет меня за руку.
– Эй.
Пляж здесь небольшой, но золотистый песок и огромные камни, лежащие вдоль берега, делают его идеальным местом, чтобы успокоиться. Я иду за Оукли к скале и сажусь рядом с ним, прижав колени к груди. Солнце начинает садиться, окрашивая небо в нежно-розовый цвет. Над нами, не прекращая, летают чайки, и свежий запах океана наполняет мои ноздри, когда я делаю глубокий вдох.
– Прости, что устроила истерику, – шепчу я, поскольку не желаю, чтобы он подумал, будто я не благодарна ему за то, что он сделал сегодня.
Оук изучает мое лицо, кажется, целую вечность, прежде чем достать из кармана портсигар.
– В мире есть куча вещей, за которые людям стоит извиняться… но чувства не должны быть одной из них.
Я раздумываю об этом с минуту и понимаю, что он прав. Все имеют право чувствовать… и неважно что. Многие попытались бы сменить тему, потому что смерть – особенно самоубийство – заставляет их чувствовать себя некомфортно, но Оукли, кажется, не имеет ничего против того, чтобы позволить мне выговориться.
Это необычно.
– Иногда я скучаю по нему так сильно, что мне становится физически больно.
Скучаю по ним.
Кивнув, он подносит к губам косяк и поджигает его.
– Я понимаю.
Опустив голову, я прислоняюсь губами к коленям, пока меня, словно туман, окружает запах марихуаны.
– Но иногда я так злюсь, просто сгораю от гнева, потому что они сдались и бросили меня. И я ненавижу их.
Оукли глубоко затягивается и говорит сквозь облако дыма:
– И это я тоже понимаю.
Лишь тогда я осознаю, что сказала. Их. Если Оукли и понял, то не подал виду. По какой-то причине от этого мне хочется рассказать ему больше. Но я не стану… потому что не могу.