Летний свет, а затем наступает ночь

[Мы продолжаем добавлять истории, нам трудно остановиться, но, вероятно, мы поступаем так, потому что тот, кто рассказывает о жизни, склонен плести длинную сюжетную нить, — все, что мы делаем, тем или иным образом связано с борьбой против смерти. Итак, Маттиас вышел из автобуса, через пару дней склад открылся под его руководством, там все было организовано, как никогда прежде, продуманно и со вкусом: лампочки в кладовке горели, подъемник ездил по главному коридору, на столе Маттиаса стоял компьютер, «Макинтош Перформа», обслуживали теперь стремительно, и все спокойно, ничего необычного, никаких привидений, ничего необъяснимого. Конечно, былые происшествия в кладовке не выходили у нас из головы, мы расспрашивали Давида и Кьяртана, даже Бенедикта — Сигрид, правда, не решились докучать, — однако к разгадке так и не приблизились. Что это тогда было: разыгравшееся воображение, невроз Давида и Картана или действительно привидения? Мы многого не понимаем, и нам свойственно задавать вопросы, которые обнажают нас перед миром.
Маттиасу удалось переломить ситуацию, изменить то, что мы считаем самоочевидным и обыденным в иррациональности и абсурдности. Привидения, говорит он, почему бы нам не предполагать их, есть много более безумного, чем привидения, приведу несколько наглядных примеров: миллионы, десятки миллионов людей верят в то, что белые американцы средних лет — элита среди народов мира, — эти воинственные люди, слепые к тонким нитям человеческого бытия, опасные для хрупкого будущего Земли. Но мы хвалим их вместо того, чтобы бороться с ними.
В этом он не так уж неправ.
Вы ведь тоже знаете, что многие здесь, мы имеем в виду — в Исландии, здесь, на этом кусочке земли под бездонным зияющим небом, ничего не хотят больше, чем сидеть на плечах у таких людей, чувствовать тепло у них в горле. Вы бы могли нам это объяснить, мы сбились с пути, у нас из-под ног ушла земля, нас держит только пустота, и эта мысль нам неприятна. Вы также знаете, что, если мы продолжим жить так, как в последние десятилетия, — и теперь мы говорим обо всем человечестве, — если не изменим нашу жизнь, саму повседневность, для нас наступит конец света. Мы сами лишим себя жизни. Мы одновременно судья, расстрельная команда и привязанный к столбу. И продолжаем жить, словно ничего не случилось. Бессмысленно. Однако иногда мы об этом думаем: о нелепых событиях, нелепых происшествиях, нелепых обстоятельствах, нелепой жизни.
Совершенно ясно, что мы не получили четкого объяснения происходившему на складе, вероятно, его просто нет, вероятно, мы найдем его в сновидении Луллы, хотя немногие захотят его принять, по крайней мере вслух, а может быть, ответы на все наши вопросы кроются в рассказе главы поселения. Но Симми и Гуннар обновили всю проводку: старые провода совершенно непригодны, просто чистая удача, что не случилось пожара, — и с тех пор, как Маттиас возглавил склад, товары больше не размещают на полу над руинами, вдобавок они с Кьяртаном частично сняли пол и поставили крест — немного безумно, но красиво, однако только при дневном свете: когда начинает смеркаться, открывается портал в бесконечную тьму. С наступлением сумерек на складе стараются не задерживаться, так что от победы над тьмой мы далеки, будь она внутри нас, под нами или снаружи.]
  
Высшая степень блаженства
 
Как это возможно, чтобы водитель грузовика был настолько счастлив и ничто не омрачало его счастья?
Когда Симми и Гуннар отремонтировали проводку на складе, Маттиас с Кьяртаном сняли пол в кладовке, поставили крест. Маттиас произнес несколько слов, исходя из того, что принято говорить у могилы, — мы, правда, не уверены, что он делал это по чистосердечию или из особой учтивости, — и затем объявил Кьяртану и Давиду, что их общий долг — вежливо обходиться с покупателем, заботиться о том, чтобы ему было хорошо, даже если тот приходит просто поговорить; думая о нас, добавил он, люди должны испытывать умиротворение, так мы внесем свою лепту в то, чтобы сделать мир хоть чуточку лучше. Мы охотно подписываемся под этими словами, некоторые даже взяли за правило придумывать себе какие-то дела, чтобы к ним зайти; Бенедикт приезжает дважды в неделю поиграть в шахматы, и Маттиас иногда приглашает его на обед. А в первый день после открытия склада Маттиас попросил водителя грузовика Якоба привезти оставленный в Рейкьявике багаж, скарб, накопленный за шесть лет скитаний: статуэтку из Франции, чучело тарантула из Амазонии и так далее. Возможно, Кьяртан думал для начала снять небольшую квартиру, посмотреть, выдержит ли он жизнь в деревне, но Элисабет сказала: ты можешь жить у меня, пока я тебя люблю. Элисабет регулярно бывает на складе, часто проводит там много времени; Элисабет заботилась о Давиде, когда он был ребенком, она его близкий друг и знает о Харпе, только она и знает. Давид не обращает никакого внимания на то, как она одета, не то что Кьяртан: желтая кофта, думает он, черное платье, думает он, и волосы спадают на плечи. Но иногда они собраны, и тогда Кьяртан, вероятно, отдал бы один, два, три пальца за то, чтобы их распустить. Маттиасу нет нужды жертвовать пальцами, она входит к нему в офис с собранными волосами, распусти, просит он, и она распускает. Волосы, темные и длинные, восхитительные или дьявольские, падают вниз, и падают они так, что могут убить. Потом она оглядывается вокруг и смотрит на пол, где Маттиас приклеил огромную карту Южной Америки: карта покрывает весь пол в его двенадцатиметровом офисе, и Элисабет говорит: Маттиас, я хочу заняться этим в Перу. И мир такой красивый, что распирает грудь, когда Элисабет говорит это с пылкой страстью. Когда она так говорит, на ней узкое черное платье, расширяющееся книзу от талии, и, как он знает, под ним нет трусов. Арекипа, шепчет она, потому что город Арекипа как раз у левого уха Маттиаса, который лежит на спине, она же в горах на юге Перу, на высоте двух с половиной тысяч метров, и когда он начинает медленно поворачивать голову направо, Элисабет берет ее в руки, прижимается к нему так, что ее волосы закрывают их лица, и бормочет: любимый, любимый мой славянин.
 
Иногда Элисабет заходит к Астроному, этой зимой он приобрел новый компьютер, вероятно самый мощный в нашей деревне, такое сокровище, вероятно, нужно ему, чтобы охватить небо, латынь, конец света и венгерку. Подъезжая с компьютером к обшитому гофрированным железом дому, Якоб просигналил, словно хотел сказать: я привез компьютер. Вы никогда не спутаете водителя грузовика Якоба с другим Якобом из деревни, водопроводчиком, который давным-давно получил производственную травму и с тех пор живет на пособие по инвалидности, хотя некоторые говорят, что все дело в его лени, необузданном желании спать в свое удовольствие, до глубокой ночи разгадывать кроссворды, биться над сложными пазлами, бродить от дома к дому в надежде выпить чашку кофе, узнать сплетни и новости. Водопроводчик высокого роста, крепкого сложения, с широким мужественным лицом, сильными руками и низким голосом, слушать такой голос одно удовольствие, он внушает доверие, в нем сила убеждения: Якоба даже агитировали выдвинуть свою кандидатуру на выборах или вести программу на телевидении; когда мы здороваемся с ним рукопожатием, его сильные руки превращаются в песок, который почти незаметно струится между нашими пальцами. А водитель грузовика Якоб не похож на своего тезку: он счастлив, его жизнь наполнена смыслом и свободна от сомнений. Вы, конечно, удивитесь, как это возможно в то время, когда от нашей культуры исходит горький запах: когда, садясь на поезд или самолет, мы не можем избавиться от страха быть взорванными; когда за улицами следят камеры; когда все меньше остается возможностей выбирать и демократия загнивает с ног, — как это возможно, чтобы водитель грузовика был настолько счастлив и ничто не омрачало его счастья?
два
Немногое в этом мире может сравниться с вождением грузовика.
Якоб был номером один в нашей деревне начиная примерно с 1980 года и, более того, водил большой грузовик в Рейкьявик и обратно, тогда дорога в одну сторону занимала в лучшем случае четыре с лишним часа, сегодня легковушки пробегают ее за два, а грузовик плетется меньше трех, настолько сжался мир, но расстояние между людьми короче не стало. Видели бы вы нас, когда три года назад открыли новую дорогу, прямую и широкую, вместо узкой старой, которая извивалась, то поднимаясь, то спускаясь, петляла, совершенно не заботясь о том, чтобы привести к конечному пункту, а зимой ее заваливало снегом, — как же мы радовались! В общественном доме устроили бал, мы вдрызг напились, женщины накрасили губы, и трава благоухала. Якоб был единственным, кто не радовался, когда впервые поехал по новой дороге: в его душе порвались струны — там, где раньше требовалось пятьдесят минут, теперь хватало и четверти часа, а старая дорога извивалась в никуда высоко над новой, на полпути к небу. Якоб, однако, не из тех, кто позволяет печали омрачать свои дни, он просто стал ездить медленнее, ведь, повторим, немногое в этом мире может сравниться с вождением грузовика, а потому торопиться — чистейшая глупость. Якоб в восторге от поездок, от движения машины: он выезжает из деревни и радуется мягкости руля, форме рычага переключения передач, мощности мотора, особенно когда идет дождь, ибо нигде нельзя почувствовать одновременно усердие и нежность, кроме как в прикосновениях дворников к стеклу, за которым сидит счастливый Якоб и держит руль. Раньше он ездил три раза в неделю — извилистая дорога, крутые склоны, четыре с лишним часа, насыщенных блаженством, — но хотя путь так незадачливо сократился и появился асфальтированный туннель, последние лет пять Якобу приходится ездить каждый день: нам нужно все больше и больше для жизни. Больше пачек печенья и скейтбордов, более тонких колготок, более современных телевизоров, мы уже не довольствуемся чтением газет двух- или трехдневной давности: мир меняется каждый день, и вчерашняя газета теряет смысл, равно можно пойти в библиотеку и почитать о девятнадцатом веке. Просто поразительно, насколько раньше время шло медленнее: когда мы смотрим фильм семидесятилетней давности с Хамфри Богартом, нас не отпускает ощущение, что в те дни минута длилась существенно дольше, между событиями проходило больше времени и поэтому было легче найти опору в жизни, даже ружейная пуля летела мед-леннее. Теперь все проходит быстрее. Фильмы и передачи монтируют так быстро и с такой скоростью меняется ракурс, что мы практически перестали моргать из страха что-либо упустить, и что же тогда нам делать со вчерашней газетой? Но наше нетерпение увеличивает счастье Якоба: он совершает рейсы на юг пять раз в неделю, выезжает из деревни рано утром: если еще зима, солнце крепко спит, а темнота настолько густая, что мы иногда сомневаемся, хватит ли солнцу силы вообще подняться из бездны над покрытыми льдом горами, чтобы разбудить в наших душах доброту и сострадание. Якоб направляется на юг, въезжает в столицу, освобождает машину от того, от чего нужно освободить, затем наполняет всем тем, без чего мы не можем жить. К полудню грузовик загружен, Якоб водит аккуратно, передвигается по столице, из природной застенчивости объезжая главные улицы, паркуется около автовокзала, обедает, в основном налегая на отбивные, беседует с другими водителями; некоторым везунчикам предстоит двенадцатичасовой путь домой, хорошо еще, что Якоб ни о чем таком думать не решается. Они ругают политиков, не жалеют пренебрежительных слов, говоря о министре транспорта, презрительно фыркают в адрес какого-то футбольного тренера, обсуждают женщин, но чаще всего машины, запасные детали, какой сервис лучше, но никогда не упоминают о ласковых щетках стеклоочистителя — не обо всем в этом мире люди склонны говорить, не хотят сглазить. Потом Якоб едет на запад. Иногда ему приходится ждать товар, тогда он отправляется в путь позже, в вечерних сумерках, а на запад приезжает, когда уже совсем темно: горы сливаются с темнотой, которую рассекает яркий свет передних фар, он перемещается по дороге, и за ним неотступно следует машина. Человек всегда должен идти за светом.