Летний свет, а затем наступает ночь
Он зевнул, и Бенедикт зевнул, фермеру за тридцать, живет один, жена ушла три года назад, зовут Лоа, родом из Акранеса, не вынесла деревенской бессобытийности; господи, говорила она, телефонный звонок уже новость, едет машина из другой деревни — это такое событие, что мы все бросаемся к окнам с биноклями, терпеть этого не могу. Лоа отнюдь не преувеличивала, однако на самом деле все не так просто, наша жизнь вообще штука непростая. Иногда Лоа могла часами смотреть на Бенедикта, обожала его широкие шаги, и красивее его узкой грудной клетки для нее ничего не было, но иногда его походка казалась ей неуклюжей, он сам — тощим, ей было жестко лежать у него на груди, она отчетливо слышала биение его сердца, но доступа к нему так и не получила. Изредка он не хотел никуда идти, некоторые вечера проводил сидя на диване и никого к себе не подпускал, кроме собаки, смотрел на жену так отстраненно, будто находился на огромном расстоянии, даже на другой планете. Как-то в начале октября Бенедикт отвез жену в Акранес, четыре сумки в багажнике, прицеп, груженный разным скарбом, который обычно у нас накапливается, Лоа обняла бывшего мужа на прощание, пусть у тебя все будет хорошо, сказала она бодро, но с трудом сдерживала слезы, когда он садился в машину, такой одинокий, брошенный на произвол судьбы, чего-то явно не хватало в его темных глазах, затем он поднял руку, улыбнулся или, вернее, попытался улыбнуться и уехал. С тех пор прошло три года, она все еще посылает ему осенью шерстяные носки, рождественские открытки, а как-то весной отправила футболку BOSS с короткими рукавами. Бенедикт изредка ей звонит, ты должен познакомиться с хорошей женщиной, говорит ему Лоа, я так не думаю, отвечает он. Однако не для того, чтобы его пожалели, в таких делах ничего нельзя сделать, ему судьбой предназначено жить одному.
Бенедикт редкий гость на тусовках, но тут вдруг оказался на последнем новогоднем балу, был самый разгар ночи, на сцене «Хорошие сыновья», когда Турид, она работает в медпункте, вытащила его на танцпол, они полчаса потанцевали, он несколько раз наступил ей на ноги, а она его поцеловала, обхватив рукой затылок, вероятно, чтобы не отвернулся, не ускользнул в силу своей застенчивости. Затем они отошли с танцпола к двери, ведущей в большой вестибюль, постояли там несколько минут друг напротив друга, сильная музыка и бурлящее море танцпола, наверху мужик успокоился рядом с большим цветочным горшком, никакой возможности поговорить, если не пододвинуться ближе, что Турид и сделала, она пододвинулась ближе, ее губы коснулись его левого уха, вздохнув, она сказала, у тебя такие красивые, но грустные глаза, Бенедикт. И что он мог на это ответить? Но было так хорошо чувствовать ее близость; затем откуда-то появился доктор Арнбьёрн, Турид упорхнула с ним в водоворот танцпола, а Бенедикт остался, одинокий и беззащитный. Он вышел на улицу, спустившись по ступенькам общественного центра, и сел в такси, вези меня домой, сказал он таксисту, сказал, не думая, не приняв никакого решения. Таксиста звали Антон, он недавно познакомился с польской девушкой и в ожидании пассажиров перебрасывался с ней эсэмэс-ками. Ее зовут Эстер, поделился Антон с Бенедиктом, который сидел на переднем пассажирском сиденье, смотрел в ночь и никак не мог разобраться в собственных чувствах. На следующий день он много размышлял о Турид, о ее губах, горячем дыхании, голосе. Мы были пьяны, она сделала это из жалости, сказал он своей собаке; и я также думаю, что между ней и доктором что-то есть.
Некоторым нравится жить в одиночестве, в компании чашки кофе, телевизора, книги, тишины, больше им ничего не нужно, однако в случае с Бенедиктом это не так или, по крайней мере, не совсем так. Мы не можем объяснить и не вполне понимаем, но иногда вершина блаженства для него — быть одному с собакой, а иногда его накрывает такое одиночество, что нет слов, только руки на кухонном столе, и время идет, или, как говорится в стихотворении: «есть раны настолько глубокие и совсем рядом с сердцем / так что даже дождь на кухонном окне может стать смертельным».
И вот он на складе у Давида и Кьяртана, притворно зевает, чтобы скрыть дискомфорт, который может охватить его вблизи людей, думает, они меня дразнят. Здесь внутри творится что-то странное, наконец говорит Кьяртан. Что ты имеешь в виду, резко спрашивает Бенедикт. Кьяртан делает глубокий вдох, затем очень осторожно спрашивает: а ты веришь в привидения? Бенедикт фыркает: это сказочки для детей и туристов. Кьяртан бьет по столу, Давид едва не падает со стула, ты совершенно прав, рокочет Кьяртан, охваченный порывом радости; это просто эмоциональная путаница, я так и знал! Боюсь, что нет, вздыхает Давид, но Кьяртан поднимает створку прилавка, наполовину втягивает Бенедикта внутрь, какой темперамент, ты смышленый малый, говорит он доверительно и крепко обнимает Бенедикта за плечи, тот сопротивляется, хочет вырваться из крепких рук Кьяртана, все еще уверенный в том, что приятели над ним подтрунивают, но Кьяртан сжимает хватку, тебя не одолевает смятение, как Давида, на тебе нет черных грехов, как на мне, ты живешь один, ты знаешь темноту и понимаешь, что это лишь отсутствие света, ничего более, знаешь, что мертвое мертво, никогда не оживет и больше не шевелится. Я это, естественно, тоже знаю, но нервы у меня не совсем в порядке, видимо, плохо питаюсь, недостаточно разнообразно, вот желудок и барахлит, а это сказывается на нервах, ты же знаешь, Бенедикт, что наука нам об этом говорит. Но хотя я и сам знаю и даже в это верю, здесь явно творится какая-то чертовщина, подъемник не едет, мы слышим разные звуки, кого-то видим, а в последнее время вообще ни в какие ворота не лезет… как бы то ни было, мне нужен здесь такой человек, как ты, без причуд, и тогда я приду в себя. После этих слов Кьяртан остановился и отпустил Бенедикта. Ну ладно, вздохнул Бенедикт, с тобой туда идти вроде как безвредно, тогда идем, ответил Кьяртан, однако не так басовито, как обычно, Бенедикт что-то пробормотал, и они исчезли в темноте.
Давид довольно долго смотрел им вслед, затем встал, пошел в директорский кабинет, после того как Торгрим забрал свои вещи, в нем было пусто, но там остался телефон, Давид снял трубку и позвонил в службу времени. Когда тебе неспокойно, возможно, одиноко, возможно, боишься темноты, роскошная идея позвонить в службу времени, услышишь рядом голос, более того, он убедит тебя в том, что время, вопреки всему, еще существует, с ним все в порядке и в разочаровании нет причин. Надо было рассказать об этом Бенедикту. Или Бенедикту даже лучше позвонить в 112 и попросить о помощи, хотя из этого вполне могло бы ничего не выйти, его бы только разнесли в пух и прах, оштрафовали, мол, горячая линия исключительно для тех, чья жизнь в опасности, для терпящих бедствие на море, переживших остановку дыхания, попавших под машину, а вы сидите дома, на уютной кухне; какая же в этом опасность для жизни? Давид положил трубку, вернулся за стол, уставился на часы на стене, с тех пор как Кьяртан и Бенедикт исчезли в кладовой, прошло семь минут. Такие долгие минуты, подумал Давид, если бы я превратил их в бечевку, ее хватило бы до Луны. Он сел на стул, откинулся, прикрыл глаза, на него снизошел покой, сознание словно затуманилось, он сам будто превратился в отдельный звук бытия, только отдельный звук и ничего больше; а потом они вышли. Кьяртан поддерживал Бенедикта, тот обо что-то споткнулся и упал, поцарапал лоб и был немного не в себе, под черными волосами кровь, красный источник жизни. Давид принес аптечку, промыл рану, Бенедикт просидел у них час. Давид нацарапал на листке «Закрыто до полудня», приклеил снаружи на дверь. Кьяртан налил кофе в чашки, Бенедикт держал свою, так и не притронувшись к содержимому, и чувствовал, как чашка холодеет в руках. Они болтали, Бенедикт не произнес ни слова об одиночестве, но иногда выпадал из разговора, забывался и смотрел перед собой, лицо смягчалось, взгляд становился чувственным или грустным. Они говорили о кладовой, вспоминали историю о руинах, существует несколько версий, Кьяртан сказал, что ясно мыслить в полной темноте трудно, сразу представляешь себе разные вещи, а когда начинаешь что-то представлять, теряешь самообладание. Дай мне это узнать, сказал Давид, я никогда ничего не замечал, однако не решался выходить в гостиную по ночам, всегда ожидал найти сидящим на диване кого-то из покойников, поэтому оставляю ночью свет.