Ты никогда не исчезнешь

— Вот это да!
— Лазарбаль категорически это утверждает. Еще бы, они ведь изучили досье вдоль и поперек. Мадди Либери усыновила ребенка. Одна! Это редкость, поскольку, как правило, детей отдают парам, но одинокие женщины тоже имеют на это право. Мадди Либери пришлось долго сражаться, но она победила. Лазарбаль изучил бумаги, связанные с процедурой усыновления, этим занимались службы помощи детям, досье толщиной с китайский телефонный справочник. Отчеты социальных служб, которые десятки раз к ней наведывались в первые два года, записи психологов... Все было идеально, Мадди Либери стала безупречной матерью-одиночкой!
Савина, дрожа на ветру, слушала разоблачения Нектера и продолжала рассматривать сверху, со своего излюбленного наблюдательного пункта, машины, проезжавшие по шоссе, людей, гулявших по тропинкам. Бы­ло видно даже, как дети на лугу над рекой играют не то в жандармов и воров, не то в таможенников и контра­бандистов. Она узнала Элиота и Адана, вооруженных палками, Энзо и Натана, забравшихся на дерево, и в стороне от всех — одинокого Яниса с непокрытой головой.
— Безупречная мать, — повторила Савина. — По крайней мере, в первые два года.
— Я еще и в булочную заглянул, — без перехода сообщил Нектер.
— «Пекарню Ламии»? Да? Куда Эстебан должен был зайти за багетом?
— Вот именно! Пекарь был весь в тесте, но обещал мне перезвонить.
Вот только этого недоставало — шуточек Нектера. Савина начала замерзать, ее пальцы, сжимавшие телефон, превратились в ледяные палочки.
— На что ты надеешься?
— Понятия не имею. Но это и есть метод Боколома — ни одного следа не упускать, проверять все!
— Тебе виднее. Но Эстебану надо было всего-навсего купить багет.
— Вот именно, багет багету рознь...
Савина больше не могла торчать без движения на вершине и все же не торопилась спускаться, боясь, что сигнал снова пропадет и разговор прервется. Дети убежали с луга или где-то спрятались.
— Только не это! Не вздумай рассказывать мне, что у тебя есть теория насчет людей, которые делятся на тех, кто предпочитает традиционный багет, и тех, кому больше нравится классический.
Она услышала смех Нектера, сидевшего в теплом кабинете в мэрии, — во всяком случае, так она предполагала.
— Все намного сложнее, дорогая моя! Когда булочница спрашивает, традиционный или классический, вот тогда люди и делятся на две группы. На тех, кто понимает, в чем различие, и на всех остальных. Первые выбирают, вторые берут наугад, потому что не решаются спросить, в чем разница, или недостаточно любопытны, или знали, но забыли. Короче, им все равно. Первые — осторожные, они любят все контролировать, понимать до того, как начать действовать, и...
В этот момент в мэрии зазвонил телефон. Нектер тут же включил громкую связь, и Савина слышала все так отчетливо, словно стояла рядом с ним.
— Это «Пекарня Ламии». Вы нам звонили?
Нектер довольно быстро объяснил собеседнице, что его интересует. Уф! Савина подпрыгивала на месте, пытаясь согреться. И речи не могло быть о том, чтобы отойти хотя бы на метр. Девушка на том конце провода сказала, что сейчас позовет хозяина.
Подошел хозяин, и Нектеру пришлось повторить все с самого начала.
Боколом, прошу тебя, побыстрее! Савине казалось, что хозяин чешет в затылке — так это когда было... — и к тому времени, как он произнес: «Я-то был в пекарне, за кассой сидела жена», Савина просто окоченела.
Она уже готова была заорать, и тут свершилось чу­до: оказывается, хозяйка была рядом и слышала весь разговор.
— Помню ли я маленького Эстебана Либери? Конечно, помню, лейтенант! Милый, красивый мальчик. Такая беда. Он каждый день приходил со своей монеткой. Классический багет, не слишком поджаристый... А на тридцать сантимов сдачи он покупал канеле.
— Канеле? — повторил Нектер.
Канеле? — мысленно повторила Савина. Она укрылась за осыпавшейся стеной, стояла на кучке камней и от удивления едва не свалилась вниз.
— Да, — подтвердила булочница. — Так-то мы их по­штучно не продаем, но для мальчика я делала исключение. Он их обожал... Чтобы попробовать наши медовые канеле, люди приезжают из Андая и даже из Испании! 30
 
— Том, быстро домой! И без разговоров.
Мальчик, прихрамывая, прошел во двор фермы. Не знаю, кто его напугал больше — этот свирепый громила или я.
Я так и лежала на тротуаре. Татуированный бородач шагнул ко мне, его ботинки на толстой подошве остановились в нескольких сантиметрах от моего лица.
— А с вами мы поговорим. В спокойной обстановке.
Он и не подумал помочь мне подняться. Даже не взглянул на мою порванную одежду, на исцарапанные руки, просто стоял рядом, точно охранник, задержавший преступницу.
Я медленно поднялась, не отрывая взгляда от незнакомца. Гора мускулов. Руки дровосека и ляжки тяжелоатлета. Голова обрита и едва начала обрастать.
Он тычками погнал меня к ферме. Мне приходилось семенить. Том уже скрылся за дверью. В окне, за соломенно-желтыми занавесками, смутно виднелся непо­движный силуэт Амандины.
Бородач толкнул меня в спину, заставив свернуть с дороги. Серая кошка, дремавшая в пятне солнечного света, вскочила и убежала. Вспугнутые куры взлетели на ржавую бочку, куда, должно быть, стекала дождевая вода. Мы прошли мимо смердящей компостной кучи.
— Сюда, — скомандовал дровосек.
Мы остановились под навесом с просевшей крышей, перед большим серым чехлом, накинутым на что-то вроде садового трактора. Бородач встал перед ним, расставив ноги, словно боец, нетерпеливо дожидающийся моего возвращения на ринг.
Что ж, не будем ждать гонга, первый раунд!
Я провела грязными, исцарапанными, кровоточащими ладонями по щекам, будто нанося боевую раскраску, и напала первой:
— Вы кто такой?
Силач самодовольно ухмыльнулся:
— А вы?
Мне нечего было скрывать.
— Мадди Либери, врач-терапевт из Мюроля. Я лечу Тома...
— Лечите? Суете нос куда не надо! Пристаете к не­му с вопросами. Лапаете его! Крутитесь рядом, будто собираетесь его похитить. Не зря Амандина мне позвонила. Потому что она боится. «Нарвалась на психопатку, — так мне и сказала. — Жо, приезжай скорее, у нас тут шляется чокнутая, высматривает, прячется и шпионит за нами, она больная на всю голову и способна на все». — Глаза цвета стали так и сверлили меня. — И она не ошиблась!
Я выдержала взгляд.
— А вы? Вы...
— Жо. Отец Тома. Еще не дошло?
Черт! Похоже, я совсем отупела. Ну конечно, он же выдернул меня из машины с рыком: «Не лезь к моему ребенку!» Разумеется, у Тома есть отец...
— Рада слышать, что у мальчика есть отец. Нельзя сказать, что он часто вас видит.
— Когда надо, я на месте. И не обязан перед вами отчитываться. Если я скажу, что я тренер по сноуборду, поймете, почему я этой зимой вкалываю в Пиренеях.
Я снова оглядела его. На вид лет тридцать. Мускулистое тренированное тело, но обветренное лицо выдавало явное увлечение спиртным. Выглядел он самоуверенным, волевым, независимым, неглупым, но в целом — козлом.
— Ну хорошо, — снова заговорил Жо, — теперь, ко­гда мы познакомились, что будем делать дальше? Обратимся в полицию? Я видел вас в машине, пацан пытался выйти, а вы его удерживали. — Он вытащил из заднего кармана джинсов телефон. — Я даже заснял.
Еще один апперкот. Я старалась держаться. По крайней мере, ясно, что передо мной тип из тех, с кем надо играть в открытую. Подняла руку: успокойтесь, сейчас я все объясню. Он смотрел на меня недоверчиво, но молчал, ему, видимо, тоже хотелось во всем разобраться. Он ни разу не перебил меня, пока я в общих чертах пересказывала ему свою жизнь: исчезновение Эстебана, черты сходства между ним и Томом. На подробностях внешнего сходства и родимом пятне внимание я особо не заостряла, это было слишком сюрреалистично, и напирала на другие совпадения: синие шорты с китом, каникулы в Сен-Жан-де-Люз, музыка, плавание, боязнь меда и пчел, баскские слова...
Жо прислонился к зачехленному трактору, придавленный грудой фактов. Амандина по-прежнему следила за нами из-за занавесок. Том не показывался.