Кровь, которую мы жаждем (ЛП)

Паркую свой автомобиль старой модели, чувствуя себя неполноценным по сравнению с Кадиллаками и другими роскошными машинами, которые стоят неподалеку. Посмотрев на телефон, я вижу, что опоздала на несколько минут, и мой выбор ограничен тем, чтобы остаться в машине или выйти из нее. Учитывая, что я довольно любопытная личность, я выбираю первое.
Мои неуклюжие желтые дождевые ботинки издают звук, похожий на шлепок, когда попадают в лужу воды и мое лицо сразу же встречает ощущение теплого дождя на моей коже. Я смотрю вверх на серебристые облака, плотные и сердитые.
Вместо того чтобы войти внутрь огромного величественного дома, я обхожу его сбоку, пытаясь сосчитать все окна на ходу, дохожу до тридцати одного, когда наконец добираюсь до заднего двора.
Я смогла увидеть это место лишь мельком, боясь быть пойманной за подглядыванием, но теперь, когда меня пригласили, я чувствую, что могу по-настоящему все рассмотреть.
Здесь нет ни бассейна, ни теннисных кортов, ничего, что кричало бы о роскоши или массовом богатстве.
Только цветы.
Огромный зеленый двор простирается на многие мили, и кажется, что каждый квадратный дюйм усыпан розами, вплоть до самой линии деревьев красные, розовые, желтые и белые лепестки украшают пространство.
В центре стоят прочные вертикальные колонны, по верху которых проходит шпалера. Вьющиеся розы змеятся вокруг колонн, ползут вверх, пока не образуют клумбу вдоль решетки.
Высокие белые арки нежно обвивают лианы. Есть мраморные статуи, одетые в одни лепестки, ряды ярких кустов, переполненных живыми цветами. Рядом с задней частью находится фонтан, и он тоже украшен колючим растением.
Аромат настолько силен, что кружится голова, а глаза не могут решить, на чем сосредоточиться в первую очередь, настолько тщательно все сделано, несмотря на то, что небо окрашено в серый цвет, а воздух немой, лишенный всех красок.
Цветок — как дыхание жизни в жесткое тело, лишенное духа.
Мое тело послушно движется по пространству. Я двигаюсь медленно, вглядываясь в то, как лианы и лозы роз обвивают бока дома. Проходя под колоннами, я понимаю, что, должно быть, на это ушли годы.
Протягиваю руку вперед, захватываю лепесток между большим и указательным пальцами, потираясь о мягкость цветка и чувствую, как дождь промокает сквозь мой кардиган, но меня это не беспокоит. Кончики моих пальцев касаются колючки, моя плоть осмеливается уколоть меня.
— Ты не найдешь здесь Тэтчера. — Элегантный голос, гладкий, как мед, заставляет меня обернуться. — Практически полностью избегает этой части дома.
Пожилая женщина в белой шляпе и садовых перчатках смотрит на меня, поправляя цветы в корзине. Глядя на нее, я испытываю искушение поверить в слухи о вампирах, которые клянутся, что семья Пирсон бессмертна.
— Я была... ух, ваши цветы прекрасны, — заикаюсь я, указывая на цветы позади меня. — Простите, я Лира. Я...
 делала паузу. Кем именно я являюсь для Тэтчера? Студентка? Ученица? Определенно не друг.
— Друг? — предлагает она, выгнув одну темную бровь в мою сторону с таким знающим выражением лица. Это заставляет меня задуматься, как много она знает обо мне.
— Да, можно и так сказать, — бормочу я, облизывая внезапно пересохшую нижнюю губу. — Извините, что побеспокоила вас. Если вы просто направите меня к...
— Ерунда. — Она отмахивается, прерывая меня щелчком своего запястья. — Прошли годы с тех пор, как другая женщина добровольно пришла в этот дом и я устала от тестостерона.
 Я не борюсь с мурашками, которые проходят по моей коже, понимая смысл ее слов. Женщины не были в этом доме, потому что они знают историю. Они знают, какая участь постигла женщин много лет назад.
— Вы мама Тэтчера?
Смех, теплый и юношеский, эхом вырывается из ее груди. Вдалеке каркают вороны, парящие в небе. Она продолжает смеяться, на ее лице улыбка.
— Нет, дорогая, я его бабушка. Не уверена, пытаешься ли ты просто завоевать меня или нервничаешь, но в любом случае я приму комплимент.
Не думаю, что это большая удача — догадаться, что она выглядит моложе своих лет. Отсутствие морщин и укладка в низкий пучок весьма обманчивы. Полагаю, Пирсоны просто хорошо стареют, как и большинство вещей.
 
Ее тепло помогает мне немного расслабиться, зная, что она, очевидно, знала о моем сегодняшнем появлении. Я чувствую, как мои плечи освобождаются от напряжения.
— Ваш дом прекрасен, — говорю я беззаботно, снова проводя пальцем по розам. — Вы прожили здесь всю свою жизнь?
Изящным движением она снимает шляпу с головы, кладет ее в корзину, которая висит у нее на руках, а затем медленно снимает перчатки. Отблеск скрытого солнца ловит увесистое кольцо с бриллиантом на ее пальце, когда она нежно массирует свои руки.
— В основном да, — вздохнула она, оглядывая просторное помещение, словно мечтая о воспоминаниях, которые все еще живут здесь. — Я вышла замуж за Эдмонда, дедушку Тэтчера, когда мне был двадцать один год, хотя он с благоговением спрашивал об этом почти каждый день с тех пор, как мы познакомились в шестнадцать лет. Но я была волевой, хотела закончить колледж и сделать себе имя. Я отказывалась быть очередной женой Пирсона, вознесенной на пьедестал из слоновой кости. Мы съехались, как только он возглавил компанию своего отца — своего рода обряд перехода. Все мужчины Пирсон идут по одному и тому же пути. Колледж, семейный бизнес, переезд в поместье. Отец и мать Эдмона переехали на пенсию во Францию, оставив здесь только нас, пока у нас не родился Генри.
На чертах ее лица проступает глубокая печаль, впервые показывающая ее возраст в печали, которая живет в ее костях. Не могу себе представить, как трудно продолжать любить ребенка, которого ты родила, но сожалеть о человеке, которого ты создала.
Все книги и теории спорят о природе и воспитании. Действительно ли психопатия — это то, с чем человек рождается с рождения, или внешние влияния влияют на его путь к нормальности. По какой-то причине я не могу представить, чтобы эта женщина причинила Генри настолько сильный вред, чтобы превратить его в того, кем он стал.
Монстры создаются из других монстров, а если это не так, может быть, правда гораздо страшнее?
Иногда самые страшные существа вообще не создаются. Они просто рождаются такими. И никакая любовь или терапия никогда не изменит того, что заложено в них природой.
— Ты носишь свои мысли на лице, девочка, — напевает она. — Тебе следует помнить об этом, если ты хочешь продолжать дружить с моим внуком.
Я безучастно моргаю, не зная, как исправить свое лицо, чтобы не показать эмоции, которые плавают под ним.
— Мы с Эдмондом съехали, как только Генри стал хозяином дома, но вернулись обратно, когда Тэтчеру было восемь лет, чтобы присматривать за ним. Нам не понравилась идея перевезти его фонд после ареста Генри. Сейчас компанию держат давние сотрудники, терпеливо ожидая, пока Тэтчер закончит обучение, прежде чем вступить в должность.
Я не смогла бы остановить вопрос, даже если бы попытался.
— Каким был Тэтчер? После того, как все... — Я взмахнул рукой, сокрушаясь о своей прямоте. — — случилось.
 — Ты имеешь в виду после того, как мой единственный сын был осужден за серийное убийство? — смело говорит она. — Тебе не нужно ходить вокруг меня на цыпочках, девочка. В этом городе назойливых людей и так хватает.
Я киваю. — Не хотела обидеть.
— Знаю это, дорогая. — Она наклоняется к одному из кустов роз, отрезая одну из них от лозы. — Тэтчер не изменился после ухода Генри. Все тот же умный и харизматичный мальчик, каким он всегда был. Он был все так же холоден к ласке и не любил, когда к нему прикасались. Врачи сказали нам, что он был здоров и не было никаких признаков физического насилия. Терапевт сказал нам, что у него может быть посттравматическое стрессовое расстройство, но Тэтчер отказался говорить с кем-либо о своем отце. И до сих пор отказывается. Хотела бы я сказать, что это последствия изменили его, но я думаю, что Генри сделал это задолго до того, как уехал.