Время любви

– Кажется, вы забыли, что мы находимся на войне, а я не председатель благотворительного общества.
По правде говоря, генерал всегда относился с неким подозрением к этому юноше, сыну родного брата своей жены, который, по сути, не являлся его прямым родственником. Несмотря на огромный рост, парень был слишком нежен и впечатлителен. Берна приводили в замешательство утонченность молодого человека, его врожденная деликатность.
Вот и сейчас, разговаривая по телефону, генерал вдруг поймал себя на мысли, что Марк напоминает ему одинокий побег тростника, который так легко сломать. И вообще он был слишком хрупок для офицера прославленной Пятой армии.
Положив трубку на рычаг, генерал снова взглянул на племянника и спокойным тоном произнес:
– На войне нередко случается, что низшие чины получают… ммм… неправильные команды. Вы принимаете свой неточный приказ слишком близко к сердцу.
Марк упрямо тряхнул головой.
– Я не имел права его отдавать. И если уж на то пошло, дело вовсе не в моем необдуманном приказе.
Брови Берна сошлись на переносице, голос посуровел.
– Объясните, майор! – приказал он. – И позвольте напомнить, что лейтенант Парзини не понравился мне с первого взгляда. Тот еще тип, по-моему.
– Я понимаю, сэр, что с моей стороны не очень красиво обращаться за помощью к вам, используя в какой-то степени ваши добрые чувства к моему отцу, брату вашей жены. Прошу за это прощения, но…
Генерал хотел было отмахнуться, однако Марк все-таки закончил:
– …Но я набрался смелости напроситься к вам на прием только потому, что перед лейтенантом Парзини я в неоплатном долгу.
– Если уж вы затронули эту тему, готов признать, что я бы вас и не принял, не будь вы моим племянником. У меня и без того много дел. Однако продолжайте, майор, и извольте на сей раз высказаться более определенно.
Стараясь говорить как можно более спокойно и сдержанно, Марк поведал дяде всю правду. Завершая рассказ, он объяснил, что, если бы не его идиотский приказ, сержант Маллиган был бы сейчас жив, что смерть сержанта была ужасна и мучительна, а сам он, майор Картрайт, впал в такую панику, что, словно малое дитя, позволил младшему по чину офицеру провести себя по тому проклятому полю. И еще Марк признался, что им в тот момент владело лишь одно чувство – страх.
Забыв о сдержанности, он обхватил руками голову и зажал ладонями уши.
– Боже мой, я до сих пор слышу кошмарный вопль Маллигана. Даже не вопль – звериный вой…
Долгое время генерал хранил молчание.
Не в силах больше сидеть в звенящей тишине, Марк ткнул пальцем в медаль на своей груди и убежденно проговорил:
– Я не заслужил эту награду. Ее по праву должен был получить Винченцо Парзини, а не я.
– И вы можете привести веские доказательства? – В ожидании ответа генерал сощурился.
– Нет, не могу, – признался майор. – Винченцо и есть доказательство… А потом я снова совершил трусливый поступок: не признался, что получил медаль не по заслугам, подло смолчал, когда надо было заявить, что награждать за храбрость нужно Винченцо…
Внезапно Марк обмяк, откинул голову назад и зарылся пальцами в густые волосы. Жест был непроизвольный, но такой характерный для всех представителей семейства генеральской супруги, что в свое время даже стал объектом шуток.
Лицо генерала смягчилось. В конце концов у парня было совсем другое призвание. Выпускнику Гарварда вовсе не требовалось вырабатывать военную выдержку и жесткость характера. И все же… Такой высокий, стройный, Марк выглядел сейчас каким-то маленьким, сломленным…
– То ли форма твоя сшита не по фигуре, то ли ты сам съежился. – Генерал откашлялся. – Ну-ка, мой мальчик, выпрямись, будь достоин своего отца. Ты должен быть настоящим Картрайтом!
Марк встрепенулся на своем стуле и выпрямил спину. То, что суровый генерал упомянул его отца, безусловно, было проявлением симпатии, а это хороший знак.
– Неправильные приказы, как правило, являются результатом обманчивых рассуждений, – неожиданно заявил Тимоти Берн. – А обманчивые размышления приводят к ложным выводам. – Он коротко рассмеялся. – Ты слишком благороден в своих помыслах, и это тебе только во вред.
 
После недолгой паузы он продолжил.
– Кстати, майор, хочу, чтобы вы знали: я бы и так освободил вашего Парзини, раз уж вы меня об этом попросили. Но то, что только ради помощи приятелю, оказавшемуся самым обыкновенным насильником, вы пошли на такую изощренную ложь и не побоялись предстать передо мной в плохом свете, выше моего понимания, хотя и… достойно похвалы.
Генерал поднялся из-за стола, показывая, что аудиенция окончена.
– Завтра я издам необходимый приказ, а сегодня у меня очень много другой работы. Вся эта писанина отнимает массу времени.
Марк вскочил со своего места, четко отсалютовал и громким голосом произнес:
– Не могу выразить свою благодарность, сэр, но…
– Вот и не надо ее выражать, – сдержанно ответил генерал и жестом указал племяннику на дверь.
Однако не успел Марк взяться за ручку, как Тимоти Берн окликнул его.
– Между прочим, я рад, что в этой истории принимает участие отец Доннелли. Этот человек великолепно себя зарекомендовал. Если бы он сам обратился ко мне, я бы с большим удовольствием выполнил его просьбу. Мудрый старик помог спастись одному моему человеку – капитану Формсби. – Генерал мрачно усмехнулся. – Получается, что капитан Формсби обязан своей жизнью отцу Доннелли.
Когда Марк покинул по-военному суровый кабинет генерала, на него навалилась жуткая апатия. Словно из него выкачали все жизненные силы. Напряжение ушло, тело расслабилось, как бывает в первые мгновения после акта любви. В состоянии полной прострации Марк бродил по улицам, не замечая ни мертвенно-бледных нищих, дергающих его за рукав, ни прекрасных цветов, пробивающихся сквозь трещины тротуара.
Наконец он очутился в великолепном парке, в центре которого стояли две статуи – Гарибальди и его грустноглазой супруги Аниты. Парк этот был заложен в честь павших в борьбе против французских захватчиков, осадивших Ватикан.
– Вот так всегда и бывает, – тихо пробормотал он, – надо умереть, чтобы в твою честь заложили сад, где будут нежиться на солнышке те, за кого ты отдал жизнь…
Эти люди погибли шестьдесят лет назад. Тогда уже жил на свете его итальянский дедушка, который впоследствии так часто рассказывал о них совсем маленькому внуку.
Очнувшись от размышлений, Марк взглянул на часы. Надо поторапливаться, не то можно опоздать на встречу с отцом Доннелли. Марк быстрым шагом направился к церкви Святой Сесилии на Трастевере.
Войдя в храм, майор опустился на колени перед мраморным изваянием святой Сесилии, и на него снизошло чудное спокойствие, какого он не знал никогда раньше. Вспомнилась простая белая церквушка возле родительского загородного дома в небольшом местечке Престен в штате Коннектикут. Построена она была сравнительно недавно, но, казалось, стояла вечно, будто вросла в тамошнюю землю.
Само собой вспомнилось крещение в этой церкви новорожденного сынишки, потом в памяти всплыло сияющее лицо Фрэн, кормящей первенца, ее налитая грудь…
Не поднимаясь с колен, Марк вытащил из нагрудного кармана фотографию жены и, глядя на нее, погрузился в глубокую задумчивость.
Внезапно он почувствовал, что за его спиной кто-то стоит, оглянулся и вскочил на ноги.
– Ах, это вы, отец Доннелли! – с облегчением воскликнул Марк.
– Вы молились, сын мой?
Марк снова бросил взгляд на фотографию Фрэн.
– Если бы вы знали, как мне хочется молиться, святой отец, но что-то плохо получается.
– Желание равносильно самой молитве, уверяю вас.
– Возможно. – Марк положил фото в карман.
– Мне надо кое-что передать вам, сын мой. Для того я сюда и пришел. – Глаза священника за стеклами очков сверкнули. – Готовы ли вы выслушать меня?
– Конечно!
– Я буду краток. Завтра в полдень я смогу передать вам ответ Сесилии. Приходите ко мне.