Оленин, машину! (СИ)

— Хватит уже, — рыкнул я, отпуская его руку и отступая на шаг. Но он не унимался, снова поднимаясь на ноги.
Его следующий удар был силён, но медлителен. Я уклонился, пропуская мощную руку мимо, и провёл маваши-гири — круговой удар ногой в бок. Здоровяк охнул и пошатнулся, теряя равновесие, и сделал несколько шагов назад.
— Да ты… — прохрипел он, пытаясь собрать силы для нового удара.
— Успокойся! — приказал я, вставая в стойку и готовясь к следующей атаке. — Ты пьян и не соображаешь, что делаешь.
Но он не слушал. Его движения стали всё более неуклюжими, но всё же опасными из-за большой физической силы. «Раскормили кабанчика!» — подумал я. Он кинулся на меня, но я провёл ещё один бросок, используя дзюдоистский приём о-госи, и снова уложил его на землю.
На этот раз молодой остался лежать, тяжело дыша и корчась от боли. Я вытер пот со лба и огляделся. Те двое изумлённо перешёптывались, явно впечатлённые увиденным. Но прийти на помощь товарищу не спешили. «Хреновые у тебя приятели, пацан», — подумал я.
Здоровяк, наконец, пришёл в себя и сел, потирая ушибленные места. Его взгляд был теперь менее агрессивным и более задумчивым.
— Ладно, — пробормотал он. — Твоя взяла, старшина.
Стало непонятно: получил сполна, чтобы запомнить урок надолго, или же придуривается, чтобы восстановиться, а потом устроит новую подляну? Кто ж его знает! Здоровяку, конечно, досталось крепко, но я знал, что он поправится. Возможно, этот урок пойдёт ему на пользу.
Парень медленно поднялся. Стиснул зубы и поковылял куда-то. Те двое, что должны были ему помогать, поплелись следом.
— Алёша? — послышался знакомый женский голосок, и я встрепенулся. От студера, который прошуршал неподалёку, ко мне приближалась Зиночка. — Добрый вечер. Вы здесь какими судьбами? Что-то нужно на складе?
— Да я, собственно… к тебе, — сказал и широко улыбнулся.
— Ко мне? — удивилась девушка и сразу немного покраснела. — А я тут ездила… по делам. Ну что ж, заходите…
— Может, перейдём на «ты»? — пошёл я в наступление. — Вроде мы с тобой свои люди.
— Хорошо, — как-то неуверенно ответила Зиночка.
Она открыла склад, вошла внутрь, зажгла свет, положила холщовую сумку рядом со столом.
— Чай будете? Ой… будешь? — спросила.
— С удовольствием, — ответил я и снова пожалел, что даже не постарался узнать: может, есть тут магазин какой поблизости? Конфеток там купить, шоколадку или ещё что. Сам бы от сгущённого молока не отказался. С юности его обожаю.
Девушка быстро раскочегарила керогаз, стоящий в отдельном от склада закутке, поставила на него закопчённый чайник. Потом быстро нарезала хлеб, сало, на блюдце рафинад, выложила всё это на стол, предварительно застелив его пергаментной бумагой. По её чётким, верным движениям я понял, что Зиночка — отменная хозяюшка, и в руках у неё всё спорится.
— Прямо целое пиршество, — сказал я, и девушка снова застенчиво улыбнулась. — Не хватает только…
— У меня есть. Принести? — подскочила Зиночка.
— Нет, я так, к слову, — улыбнулся в ответ на её готовность, хотя губа и впрямь свистела, особенно от ощущения близости к симпатичной девушке. — Мне ж нельзя, завтра или даже сегодня мало ли что случиться может.
— Да-да, конечно, я понимаю, — ответила девушка и разлила по алюминиевым кружкам ароматный чай.
Потом мы сидели, ели бутерброды. Зиночка не старалась особо, может, поела недавно. Во мне так аппетит проснулся. Срубал всё, что на тарелке было, а после даже принялся хрумкать рафинадом, что твой конь. Причём так споро, аж стыдно стало. Отложил недоеденный кусочек обратно.
— Давно ты здесь? Ну, при складе? — спросил я, чтобы избежать неловкой паузы.
— Третий месяц. В июне, сразу после окончания курсов, сюда направили, — рассказывает Зиночка, а я смотрю на неё и откровенно любуюсь. Особенно нравится эта её манера шевелить при разговоре только нижней губой. У неё они пухленькие, мне такие приятны. И как произносит девушка слова, напоминает одну мою пассию. Эх, давно дело было, но та, из прошлого, будоражит кровь поныне.
  
Зиночка что-то ещё лопочет про курсы, добровольную отправку в армию, а мне интересно другое: откуда она родом? Так и спрашиваю.
— Из Сталинградской области, — отвечает.
— Чего? — изумляюсь, но тут же гашу пламя эмоций, поскольку Алексей Оленин — ленинградский, а волгоградский тут я, который в его теле оказался.
— Ой… — смущается Зиночка. — Я что-то не так сказала?
— Нет-нет, — улыбаюсь. — Всё хорошо. Просто… у меня родня там. А откуда ты?
— Из Безродного.
— Прости… не припомню. Стоп. Это, кажется, Волжский?
Зиночка поднимает брови.
— Ну… — я снова влип. Волжским это село станет только в конце 1950-х годов, когда последних его жителей переселят в новостройки вновь возникшего города. Как же это Зиночке объяснить? — В общем, понятно. То есть ты сельская. Да? — перевожу тему.
— Точно, — широко улыбается девушка. — А ты?
— Ну, я городской. Из Ленинграда, — отвечаю, а сам думаю, как бы впросак не попасть.
— Ой… Это так замечательно, — романтично произносит девушка. — Город Ленина, колыбель нашей Великой Октябрьской социалистической революции. Всегда там мечтала побывать. Даже больше, чем в Москве. Увидеть Смольный…
— Приглашаю в гости, — говорю, немного дурея от собственной наглости.
— Правда⁈ — глаза у Зиночки становятся огромными, и тем они прекраснее.
— Конечно! Вот война кончится, и я тебе в Ленинграде такие места покажу…
— Какая война? — не понимает моя собеседница.
— Э… ну… с японскими милитаристами.
— Разве она будет?
Думаю несколько секунд, а потом твёрдо отвечаю:
— Конечно!
  
Глава 12
 
Глядя на изумлённые, а оттого ставшие более выразительными глаза Зиночки, я ощущаю в себе вдруг прилив такого адреналина пополам с желанием обнять девчонку и жарко поцеловать в её чуть припухлые губы, что приходится положить левую руку на колено себе и вцепиться в него, чтобы не превратиться в дикого алчущего любви зверя.
Но и просто так продолжить наш разговор не могу. Не хочется выглядеть в глазах девушки пустобрёхом. Потому решаюсь на крайнюю меру. Наклоняюсь к ней чуть ближе через стол и говорю загадочным голосом.
— А ты знаешь, Зиночка, что моя бабка по материнской линии была ведуньей?
— Как это? — таким же таинственным тоном отвечает девушка, продолжая смотреть на меня с интересом и затаённым страхом. — Это ведьмой, что ли?
— Ну при чём тут ведьма. Ты же комсомолка? — спрашиваю.
— Конечно!
— Я тоже. Правда, мне давно уже пора в партию вступать… ну ладно. В общем, комсомольцы во всякую эту потустороннюю ерунду не верят. Правда же?
— Ага!
— А ведунья — это та, что видит будущее. Не гадалка, не предсказательница. Она просто… Ну вот бывает такое: словно затмение какое на неё находит. Сядет у себя в комнате, кота чёрного на колени положит, посидит так часок-другой. Потом выходит и говорит: «В следующую среду Митька-тракторист с Васькой-механизатором подерётся. Из-за Ленки, а победит Васька, у него под рукой лопата окажется». Всё.
— Что всё? — спрашивает Зиночка поражённо.
— Так и сбудется, представляешь!
— Ох… — она глядит на меня, потом чуточку щурится и тянет уголок рта в сторону, усмехаясь едва заметно. — Это вы всё шутите так, да, товарищ старшина?
Меня так и тянет сказать ей: «Вот те крест!» и осенить себя знамением, но вовремя спохватываюсь:
— Честное сталинское!
Зиночка перестаёт улыбаться.
— Конечно, бывало, что бабка и ошибалась. Но очень редко и по мелочи. Так вот, я всё это к чему веду? Мне её дар передался. Могу рассказать, например, что будет послезавтра. Только тс-с! — приложил палец к губам. — Это сейчас самая что ни на есть главная государственная тайна. Если расскажешь кому — всё.
— Что всё? — дрожащими губами спросила Зиночка.
— Расстреляют, вот что, — сказал я, и девушка побледнела так сильно, что стало заметно даже при тусклом свете лампочки. Поняв, что перебрал с впечатлением, я быстро взял кружку и протянул ей. — Ну-ка, глотни чайку. И сахарку погрызи. Полегчает. Чего разволновалась так? Думал, ты девушка не болтливая. Или ошибся?