Надоевшая (СИ)

Я даже старалась не поднимать глаз на ребят, за ним сидевших, просто записывая заказы. Я по голосу и так могла определить, кто что заказывал, а даже если и забуду — всегда можно вежливо уточнить. Забавно, они, кажется, были моими ровесниками. И могли себе позволить спустить по тысяче-две с носа на праздник в кафе. Который им, к тому же, было с кем провести. Зависть, зависть. Неприятное чувство, должна сказать. Куда как лучше, чем боль и тоска, поглощавшие меня в школе, но все же неприятное.
Как выяснилось, не зря я не поднимала глаз. Когда я приносила салат «Цезарь» забыв, кому конкретно из молодых людей он был предназначен, и спросила об этом, меня узнали. Я, кажется, уже упоминала о том, что ненавижу за это маленькие города?
— Девушка? — обратился ко мне незнакомый темноволосый парень. — Вас случайно не Владой зовут?
— Да, я Влада. А что? — я удивленно посмотрела на парня, потому что сегодня забыла свой бейдж, и имени на мне нигде написано не было. Вся компания замолчала, и теперь на меня смотрело восемь пар глаз. Было весьма неуютно.
— Каштан? — с подозрением уточнил парень.
— Да, она самая. Мы знакомы? — несколько раздраженно поинтересовалась я. На мое счастье, никто из начальства меня не слышал, потому что за такой тон в общении с гостями я запросто могла схлопотать выговор. То, что этот парень допытывался до информации, которая его никоим образом не касалось, это самое начальство вряд ли заинтересует.
— Нет, но вам просили передать записку, раз уж мы решили праздновать здесь. Вот, — парень протянул мне сложенный вчетверо листок бумаги. — Да и салат мой, спасибо.
Я забрала записку, убрала ее в карман передника и убежала на кухню за следующим заказом. В перерыв посмотрю. Хотя кто может присылать мне записки с абсолютно незнакомыми людьми? Догадываюсь, кто. Только вот, что ему теперь от меня надо? Вроде бы, все, что хотел, он от меня получил. Или что-то еще осталось, кроме моей девственности, чести, достоинства, хорошего настроения и веры в людей? В этот момент я больше ненавидела Макса, чем жалела себя. Хм, разнообразие!
Заказов оказалось неожиданно много, и я весь день бегала, словно белка в колесе. Света, наш менеджер, отпустила меня только на полчаса, потому что кроме меня у нее было только две девушки, а нужно было человек шесть, причем еще три часа назад. Пятница, будь она неладна. Пятница на пятницу, конечно, не приходится, но больше всего народу у нас обычно в нее и в субботу. Сегодня, впрочем, мы били все рекорды. Это радовало. Времени думать у меня не было, боль в уставших ногах отвлекала от душевной, да и обильные чаевые не могли не греть душу: хоть фруктов нормальных куплю матери. Вряд ли она оценит, но мне так будет значительно спокойнее.
К тому же, настроение у гостей было превосходным, и нам прощались все задержки заказов и легкая путаница от их обилия. Люди лишь смеялись и замечали, что прекрасно видят: нас тут весьма ограниченное количество, а их — много. Более того, Света сама надела форму официантки и бегала наравне с тремя пигалицами на подработке, то бишь нами, официантками. Словом, мне было не до записки.
Вспомнила я о ней уже перед уходом, когда переодевалась. Записка выпала из передника прямо мне под ноги. Я была вынуждена обратить на нее внимание, а раз уже обратила, то и прочитать. В записке значилось:
Как закончишь — жду тебя на старой детской площадке во дворе кафе. Надо поговорить.
Спайк.
P.S, Только попробуй не прийти, Каштанка. Кстати, на удивление, мне нравится, когда меня так называют.
Почерк был его. Изящный почерк человека, которому специально ставили руку, чтобы любое написанное им от руки письмо пестрело изящными завитушками и легко читалось. Интересно, что ему надо? И что будет, если я «попробую» и не приду? Соблазн проверить просто феноменально велик. Ненавижу. Ох, что-то меня кидает из крайности в крайность. То себя жалею, то его ненавижу…
Я одевалась. Рассудок сосредоточенно взвешивал все «за» и «против». Выбирая из двух вариантов: «пойти» и «не пойти», я в итоге склонилась к первому. Не потому, что Белоусов мог еще что-то мне сделать. Не мог. Убить, если только, но на это он не пойдет, да и меня это ничуть не пугало. Я решила встретиться с ним, потому что мне стало банально интересно, что ему от меня нужно так скоро, когда еще даже нанесенные им душевные раны не успели зарубцеваться. Чтобы я продолжала делать за него домашку? Самоубилась? Родила кому-нибудь троих детей? Варианты в голове были только самые абсурдные. Следовательно, придется прийти на встречу, и после нее закономерно превратиться в ноющий кисель, коим я была сегодня днем. Видимо, я теперь буду превращаться в него всякий раз, как увижу Максима. Это только на работе мне ничего о нем не напоминает. Он туда никогда не приходил.
 
Так, ладно. Соберись, тряпка! Да, после того, как вы поговорите, тебе снова будет очень плохо, а самоубийство покажется хорошим выходом из сложившейся ситуации. Но при нем-то ты можешь «держать лицо»? Можешь. Вот и держи. Великая вещь — самовнушение, потому что под такие мысли я сумела дойти до площадки. Не замечая ничего вокруг, правда, но если бы не небольшой аутотренинг, я бы, скорее всего, вообще позорно сбежала домой. Только бы его не видеть.
Максим ждал меня, небрежно привалившись к проржавевшей насквозь детской горке. Видимо, ему эта поза казалась выгодной, иначе я не могу объяснить, к чему портить свои вещи ржавчиной, что непременно на них просыплется. Я старалась идти как можно тише, так что до того, как он обратил внимание на мое появление, успела его рассмотреть. Как и раньше, на наглой физиономии не было и следа раскаяния. Да и одет он был примерно так же, как и всегда. Наглухо застегнутая черная кожаная куртка, модные зауженные джинсы, и явно дорогие спортивные кроссовки, тоже черные. Держу пари, если бы на дворе не было полумрака, обеспеченного заходящим солнцем, он бы еще и солнечные очки надел. Сразу видно: в жизни этого человека ничего не изменилось. Почему, черт возьми, от этого более чем очевидного факта мне снова пришлось сдерживать подступающие слезы?..
Я хотела собраться с духом, прежде чем заявить о своем присутствии, но он, словно почувствовав мое состояние, заметил меня сам:
— Ты думаешь, у меня дел больше нет, кроме как ждать тебя на улице в течение сорока минут? — язвительно проговорил парень, подходя ближе ко мне. С большим трудом, но я заставила себя стоять на месте.
— Почему сорока? — я попыталась заговорить ему зубы. Не знаю даже, зачем. Видимо, чувствовала, что мне не понравится то, что он хочет мне сказать.
Он закатил глаза, а яда в голосе стало еще больше, чем до того. Если такое вообще возможно, конечно.
— Потому что ты заканчиваешь работу ровно в десять вечера, а сейчас двадцать два сорок, очевидно. Не надо пытаться заговорить мне зубы, будь добра. Лучше объясни-ка, какого хуя я последнее время все чаще вижу рядом с тобой Агатова? Что у вас с ним, неземная любовь?
Почему Денис крутится около меня — я и сама не знала, но наглость этого человека, которому я когда-то доверяла, просто поразила меня. С чего вдруг я должна перед ним отчитываться, с кем я общаюсь и почему?!
— По-моему, это тебя больше не касается, — мрачно процедила я. — Я имею полное право общаться с теми, с кем сочту нужным, и совершенно не обязана тебе докладывать, почему я это делаю.
Теперь Белоусов выглядел крайне раздраженным. Словно он так и думал, что из меня придется вытягивать информацию клещами. Придется. Как же иначе-то? Видимо, он тоже понимал, что иначе не получится, потому что после того, как он махнул рукой, я почувствовала железную хватку его обожаемого дружка. Мезенцев заломил мне руки за спиной и шепнул на ухо:
— Вот никогда ты не хочешь по-хорошему. Это что, врожденная склонность к мазохизму?
Отвечать ему я не стала, и теперь намеренно смотрела мимо Спайка (в конце концов, если уж он сам себя так называет, то и я могу). На небо, где совершенно не было видно звезд, и только тонкий едва заметный серп луны намекал, что на дворе практически ночь, а я стою во дворе кафе, где в такое время нет ни души, в компании двух совершенно недружелюбно настроенных парней, и отказываюсь отвечать на их вопросы. Наверное, в глубине души я — суицидница.