Аландский крест (СИ)

Особенно сильно горевали приближенные нашего незабвенного родителя, прекрасно понимавшие, что их время кончилось, и новое царствование непременно поднимет к сиятельным вершинам новых людей, оставив стариков доживать свои дни в воспоминаниях о давно забытых победах.
Зато ближе к окраинам светлый праздник брал свое. Были и балаганы вместе со снежными городками. И скачки на тройках с рождественскими колядками, а также все прочие увеселения, какие всей душой любит наш народ. Что же касается отношения к почившему императору… странное дело, но при жизни его не то, чтобы не любили, но боялись и при этом, пожалуй, что, уважали.
  
Когда же он умер, некоторые облегченно вздохнули, другие обрадовались, но большинство все же искренне оплакивало. И лучше всех причину этой запоздалой любви выразил один нищий, постоянно стоявший у Исаакиевского собора, ответивший на провокационный вопрос какого-то картавого студента о причинах его горя — «Боюсь, барин, как бы хуже ни стало!»
Впрочем, у вашего покорного слуги не было времени ни для скорби, ни для радости. В сутках всего двадцать четыре часа, а дел навалилось столько, что иной раз хотелось бросить все и бежать без оглядки на окружавшую меня действительность.
Что хуже всего, большая часть усилий тратилась на то, чтобы преодолеть инерцию этой самой действительности. Что простой народ, что купцы и дворяне живут сейчас крайне неспешно. Люди не привыкли торопиться и даже чай пьют не иначе, как из ведерного самовара. Молятся истово, радуются и печалятся искренне, и также без удержу гуляют. Причем, это сейчас речь про деловой и чопорный Петербург, а уж что творится в патриархальной Москве, не говоря уж о провинции…
Для меня же этот неспешный уклад и всеобщая невозмутимость, как кость в горле. Сформировавшись как личность в куда более динамичную эпоху, я спешу сам и не даю ни минуты покоя окружающим, то и дело подгоняя их, чтобы быстрее шевелились.
К счастью, вокруг меня медленно, но верно формируется ядро из людей нового склада. Офицеров, инженеров и толковых управленцев, вроде того же Путилова. Хотя нет, Николай Иванович такой один, но, глядя на него, невольно подтягиваются и остальные. Проявляют разумную инициативу, душой болеют за дело, а если случаются ошибки, стараются их исправить, а не скрыть, как это делали их предшественники. Таким людям уже можно доверять, не изнуряя мелочной опекой, а самому сосредоточиться на более важных вещах.
В первую очередь, это конечно Морское ведомство. Если раньше я, несмотря на всю свою самостоятельность, был постоянно вынужден оглядываться на отца, окружавших его советников и обладающих большим авторитетом заслуженных адмиралов, то теперь все. Ретрограды и рутинеры, включая практически всех директоров департаментов, дружно отправились в отставку, на их место пришли новые люди, открытые свежим веяниям и готовые трудиться не покладая рук. Ну, во всяком случае, мне так кажется.
Другая не менее важная проблема — мой царственный брат. Новоиспеченный император Александр, которому еще только предстоит стать «Освободителем», еще не слишком уверенно чувствует себя на престоле и потому крайне нуждается в моей поддержке. Хотя выглядит это иной раз довольно своеобразно.
Дело в том, что Сашка хоть и упрям, но при этом практически не умеет настаивать на своем. Из-за чего наткнувшись на противодействие, склонен искать компромисс. Когда же договориться не получается, августейший братец использует меня как пугало. Дескать, не хотите слушаться, назначу в ваше министерство великого князя Константина, бодайтесь тогда с ним! Не Бог весть какая хитрость на самом деле, но пока работает.
Очередной «зов о помощи» настиг меня в Кронштадте, где я вообще-то занимался делом. Нужно было определиться, на какие именно батареи будут поставлены начавшие прибывать новейшие пушки Маиевского, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении для кораблей слишком тяжелыми.
Проведенные испытания показали, что их мощности даже при обычном заряде достаточно, чтобы пробить 4,5-дюймовую железную плиту уже с шестисот шагов. Лучше них в этой дисциплине пока только нарезные «Баумгарты», которые на самом деле, конечно, Пэрроты, но имени суперинтенданта Вестпойнтского литейного завода Роберта Паркера Пэррота в России никто не знает.
Но вызов царя, это вызов царя, поэтому после прочтения телеграммы пришлось все бросить и мчаться на тройке по льду Финского залива в сторону Питера. После чего, не заезжая домой, прямиком отправился к брату.
— Где горит? — поинтересовался я, с любопытством оглядывая увешанные картинами стены, лепнину на потолке и притаившуюся между двумя колоннами кушетку, на которой уютно устроился один из любимцев императора — пес Моксик.
— О чем ты? — сделал вид, будто ничего не понял Саша.
— Да так, о своем, о девичьем…
— Ты, верно, сердишься, что я тебя так сдернул? — перестал притворяться брат. — Прости, пожалуйста, но дело и впрямь срочное.
— Я весь внимание!
— Сегодня утром у меня был Долгоруков, с которым состоялся не слишком приятный разговор. Кажется, ты был прав, у нас крайний недостаток во всех видах военного имущества.
— Какая неожиданность!
— Кроме того, он говорил о твоих Морских полках, о том, что покойный папа не зря приказал упразднить их и передать в состав настоящей пехоты.
— Молодец какой! Навел полный порядок в своем министерстве, теперь хочет помочь другим…
— А ты бываешь зол.
— Да! Потому что у меня много дел и мало времени, а идиоты вроде князя Долгорукова у меня его отнимают!
— Я говорил ему, что Аландская бригада нужна для испытания новейших видов вооружения и выработки новой тактики, но…
— Дай угадаю. Он сказал, что для выработки уставов нужны опытные генералы, которые лучше знают, что хорошо для русского солдата?
— Верно… но откуда
— Я это знаю? Господи Боже, да эти старые пеньки прожужжали мне все уши подобными глупостями. Дай им волю, они так и будут гонять солдат строем на вражеских стрелков, потому как, извольте видеть, пуля дура, а штык молодец!
— Ты, Костя, оказался как всегда прав, — вздохнул Александр. — Чем долее мне приходится работать с князем Василием Андреевичем, тем менее я им доволен.
— Аллилуйя! Но что ты хочешь от меня?
— Видишь ли, немного поразмыслив обо всем этом, я пришел к выводу, что ты единственный из моих министров, к которому у меня нет претензий! Во всем, что касается флота или обороны Балтийского побережья, не говоря уж о недавнем твоем руководстве войсками в Крыму, все устроено если и не в самом лучшем виде, то вполне хорошо. А дурное если и есть, то по мере сил исправляется.
— Мягко стелешь, любезный брат, — ухмыльнулся я, начиная понимать, куда тот клонит.
— Отнюдь! — ничуть не смутившись, продолжал император. — Все мои похвалы многократно тобой заслужены. И потому я вновь хочу предложить тебе принять руководство не только Морским, но и Военным министерствами!
— Саша, скажи мне честно, с кем еще ты поделился этой в высшей степени «гениальной» идеей?
— Долгорукову я ничего не говорил!
— Угу. Но судя по тому, как он бесится, все это секрет полишинеля.
— Так что ты скажешь?
— Помнишь, я рассказывал тебе об обезьяне, которая никак не могла решить к кому ей присоединиться, к умным или к красивым?
— Да, — засмеялся Александр, — но к чему это?
— К тому, что мне не разорваться. Максимум, на что я соглашусь, это принять под свое непосредственное командование расквартированные на побережье дивизии. Да и то лишь в том случае, если снова пожалуют союзники.
— Очень жаль.
  
— Ничего страшного. Свет на мне клином не сошелся, и талантами Россия не оскудела.
— В таком случае, ты не станешь возражать, если я предложу пост министра генералу Сухозанету?
— Бывшему директору Военной академии [1]? — вытаращил я глаза.
— Нет, что ты. Его младшему брату.
Уточнил брат, подразумевая кандидатом на должность Николая Онуфриевича Сухозанета, который на сегодня числился начальником артиллерии действующей армии. В отличие от Ивана Онуфриевича, ухитрившегося задолбать своей строгостью к подчиненным даже такого сурового поклонника палочной дисциплины, как наш покойный папенька — император Николай, он слыл человеком справедливым, но отнюдь не злым. На этом, впрочем, его достоинства заканчивались.