Ворожей Горин – Посмертный вестник (СИ)

— Ладно, ворожей. На сегодня хватит, думаю. Завтра нам еще одного мертвяка упокоить придется. Уже есть наводка.
— Что за наводка?
— А что ты мне только что показал?
Вот те раз! А я думал, что образ, пришедший ко мне откуда-то из глубин подсознания, был попросту мною выдуман.
— Слушай, я как раз насчет этих мертвяков хотел спросить… — мне пришлось поспешно встать и догонять отца Евгения. Тот, видимо, обиделся на мою шутку с отрубленной рукой и шагал теперь через две ступеньки, поднимаясь по винтовой лестнице из подвала, где мы обычно проводили свои тренировки по ворожбе. — А вам не кажется странным, что полиция не занимается этими делами?
— Кто тебе сказал, что они ими не занимаются?
Отец Евгений вышел во двор, щурясь на закатное солнце.
— Ну, мы же первыми их находим. Почему?
— Оставь, Григорий, полицию саму разбираться в этих делах. Мы не обучены за маньяками гоняться. Это их дело.
— Вы не ответили на вопрос.
— Я и не собирался.
— Я просто подумал, что вместе мы могли бы…
— Вместе? — священник резко остановился и посмотрел мне в глаза. — Хочешь сказать, что нам с тобой следует нагрянуть в убойный отдел и доложить о пяти упокоенных душах, которых ты на тот свет проводил?
— Как минимум, рассказать об их существовании. А вообще я имею в виду, что мы могли бы им здорово помочь.
— Чем, например?
Я пожал плечами.
— Ну, хотя бы тем, что мы первыми эти трупы находим. Точнее, вы находите. И все еще не ответили, как именно к вам попадает эта информация.
— Много вопросов ты, Григорий, задаешь. Есть вещи, о которых ни ты, ни я знать не должны.
— То есть работать, считай, за просто так и отправлять этих «гавриков» за кромку я могу, а поинтересоваться, что да как, уже нет? Мы с Василием, между прочим, не нанимались к вам задарма работать!
— Задарма? — взгляд священника вспыхнул недобрым огоньком, он вдруг сделал шаг мне навстречу и ткнул в грудь пальцем. — Задарма, говоришь? А кто тебя сутками напролет сопровождает? На работу, с работы… Кто у сестры твоей сутками дежурит? Не подскажешь? Пелагея обязалась лишь тебя не трогать, о твоей сестре или, скажем, соседке речи не шло. Мы взяли на себя ответственность за твою душу и жизнь, мы заботимся о безопасности близких тебе людей, а взамен просим лишь то, чем тебя бог наградил — упокоить зверски убиенных да неприкаянных.
— Меня не бог этим даром наградил, а бабка Семенова. Ворожея. Одна из тех, с кем ваша организация, так сказать, конфликтует.
— Не конфликтуем мы ни с кем. Мы ведем учет и контроль — это разные вещи.
— И вас за то ненавидят и ворожеи, и ведьмы, и другие обитатели мира Ночи.
— И что нам с того? Они есть, значит, то попустил Господь. Не нам решать, как и где им жить. Но мы единственные, кто держит их всех в узде. И на то нам государством даны полномочия, права и обязанности. Даже в стране Советов это понимали, оттого и не зарубили церковь на корню.
— О каких правах и обязанностях речь? — я уставился на своего недавнего спасителя, понимая, что со стороны мы, должно быть, странно смотримся — священник в рясе, спорящий на повышенных тонах с мирянином с разбитым носом. — А кто позаботился о моем праве просто жить, как раньше? Кто-нибудь контролировал процесс передачи мне этой дурацкой силы? Или же вы о правах и обязанностях вспоминаете только тогда, когда это выгодно вам? А когда речь о нас, простых смертных, то ответ прост и непреклонен: «На то была воля Божия».
— Не мели чепухи! — раздраженно ответил отец Евгений. — Ты получил свой дар не просто так. И выжил ты после этого тоже не просто так. Ты видишь в этом проклятье и наше попустительство, а может, и попустительство Господа нашего. Я же вижу в том Его длань, Его промысел и Его покровительство.
— И на чем же строится твоя вера?
— На простом факте, Григорий, — отец Евгений взял меня за руки, сделал два глубоких вдоха, словно пытаясь унять бушующие в нем страсти, и тихо продолжил. — Те ворожеи-мужчины, о которых я давал тебе информацию, были природными ворожеями. Они были рождены с силой. Они — ее порождение. Ты же, Гриша, единственный мужик, выживший после передачи этой силы извне.
    
Глава 3
 
С каждым прожитым днем голос становился все навязчивей. Так уже бывало. Кирилл знал, что именно последует за этим ласковым вкрадчивым шепотом. Знал и заранее предвкушал единственно возможную развязку. Сперва он будет сопротивляться этому, ведь глубоко внутри себя Кирилл понимал, что все это неправильно. Затем он вступит с голосом в полемику, а после нескольких бесплотных попыток «договориться» все-таки сдастся и сделает то, что просит от него голос. Да-да, пока он только просит, но чем сильнее Кирилл будет сопротивляться ему, чем дольше будет игнорировать, тем серьезнее будет его натиск. Давление станет настолько сильным, что Кириллу будет не выстоять.
Так было и в прошлый раз. Он тогда твердо вознамерился сопротивляться до последнего. Держался почти три дня. Когда же голос перешел к откровенным угрозам, Кирилл пристегнул себя наручниками к торчащей из стены арматуре в надежде пересидеть опасное время в подвале дачного домика своих родителей. Ключ от наручников проглотил. Он полагал, что власти голоса не хватит на то, чтобы преодолеть эту физическую преграду, думал, что голос способен лишь зудеть в его голове, донимать одними словами, сводить с ума. Ведь всем известно, что голоса в голове по определению не могут быть реальными, если, конечно, это не твой собственный внутренний голос. Мужчина ошибался во всем. Голосу хватило власти сломить моральный дух своей жертвы и вызволить добровольного затворника из собственной ловушки. Когда же покалеченный, но все еще дееспособный Кирилл вышел из подвала, он почувствовал себя другим человеком. Он уже не был тем забулдыгой, каким знал его этот мир. Он уже не чувствовал себя зависимым от родителей, зависимым от наркотиков. Он был иным, он стал орудием голоса, его дланью, его карающим мечом. И да, Кирилл знал, что после главного действа он будет убиваться и сожалеть о содеянном. Но то будет после. В момент же самого деяния Кириллу будет хорошо. Нет, это неправильное слово — Кирилл будет утопать в блаженной неге в момент совершения этой гнусности.
Воля наркомана и без того слаба, а под воздействием непреодолимой силы голоса были растоптаны последние ее остатки, и в целом самого Кирилла такой расклад устраивал. В кои-то веки он стал кем-то значимым, прикоснулся к миру, о котором большая часть людей и не подозревает. Лишь одно беспокоило наркомана — промежутки между визитами голоса стали значительно короче. Если между первым и вторым эпизодами прошла почти целая вечность — месяц без голоса в голове именно так и тянулся, то между последним, пятым эпизодом и нынешним появлением прошло всего три дня. Пару дней Кирилл давал себе на раскачку. Это был максимум, на который он способен. Затем сопротивление будет сломлено, и голос возьмет над ним верх.
— Значит, в субботу, — сам себе сказал Кирилл, глядя на обшарпанный бетонный потолок своей каморки.
Абсурдность ситуации заключалась в том, что одна его половина все еще пыталась сопротивляться этому, а другая этого же жаждала. То, чем платил голос за работу, и рядом не стояло с простыми земными удовольствиями вроде секса или алкоголя. Даже эффект от наркотиков мерк перед этим блаженством. Попроси Кирилла кто-нибудь описать это чувство, он бы просто не смог, поскольку был уверен на сто процентов — нет таких слов, какими можно описать состояние «вознесения», что дарил голос за правильно выполненную работу.
Это был тот крючок, с которого уже не слезают. С каждым новым эпизодом, с каждой новой дозой Кирилл проваливался в эту зависимость все глубже. В конце концов мужчина уже и сам не знал, чего именно он хочет — остаться тем, кем он был на самом деле, или же довериться голосу и отдать ему всего себя. Жить прежней жизнью было нестерпимо больно, голос же предлагал бесконечное блаженство, единственном условием которого было полное и безоговорочное подчинение.