Цветение необыкновенной орхидеи
Уэллс Герберт
Цветение необыкновенной орхидеи
Герберт Уэллс
ЦВЕТЕНИЕ НЕОБЫКНОВЕННОЙ ОРХИДЕИ
Покупка орхидей всегда дело несколько рискованное. Перед вами темный комок каких-то высохших тканей, а в остальном вы должны довериться, смотря по вкусу, или собственному выбору, или уговорам аукционщика, или просто счастливому случаю.
Растение может оказаться или почти совсем мертвым, или оно может оказаться покупкой, в которой вы не раскаетесь, хотя только-только оправдаете затраченные деньги. Иногда же - сколько бывает и таких случаев! - покупателю посчастливится, и перед его восхищенными глазами каждый день начнут раскрываться всё новые прелести; богатство нежных красок, причудливый изгиб невиданных лепестков, неожиданная мимикрия... Всего один тонкий зеленый стебель, а на нем цветут и гордость, и красота, и доход, и может быть - даже бессмертие. Ведь этому чуду природы понадобится особое имя, а что лучше имени владельца? Например, "Джонсмития"?! Что ж, бывают названия и похуже.
Может быть, именно надежды на подобное счастливое открытие побудили Уинтер-Уэддерберна стать постоянным посетителем цветочных аукционов, а возможно что ему решительно нечего было делать и ничто на свете его не интересовало. Застенчивый, одинокий, по натуре бездеятельный, он был достаточно обеспечен, чтобы не нуждаться, но недостаточно энергичен, чтобы искать занятий, требующих усилия. Он мог бы, пожалуй, коллекционировать марки или монеты, или переводить Горация, или переплетать книги, или открывать новые разновидности диатомовых водорослей. Но случилось так, что он выращивал орхидеи, гордясь своей единственной оранжерейной.
- У меня предчувствие, - сказал он как-то за утренней чашкой кофе, что сегодня со мной должно что-то случиться.
Говорил Уэддерберн не торопясь, так же медленно как двигался и думал.
- Не надо так говорить, - сказала экономка (она приходилась ему дальней родственницей). В ее понимании "что-то случится" имело только один, и притом самый печальный смысл.
- Вы меня не так поняли. Я не имел в виду ничего дурного, хотя... вряд ли я сам знаю, что имел в виду. Сегодня, - продолжал он, помолчав, - у Питерса будут продавать партию растений из Индии и с Андаманских островов. Поеду-ка и я взглянуть на них. Может, случайно мне и попадется что-нибудь хорошее. Вот и оправдается мое предчувствие.
Он протянул экономке пустую чашку.
- Вы говорите о цветах, собранных несчастным молодым человеком, о котором вы мне как-то рассказывали? - спросила она, наливая ему кофе.
- Да, - задумчиво ответил он, с ломтиком поджареной булки в руке. Никогда со мной ничего не случается, - размышлял он вслух. - Почему бы это? Чего только с другими не бывает! Возьмите Харвея: на прошлой неделе - в понедельник он нашел шестипенсовик, в среду все его цыплята заболели вертячкой, в пятницу возвратился из Австралии его родственник, а в субботу Харвей сломал ногу. Какой вихрь переживаний! А у меня?..
- Пожалуй, я бы обошлась без такого вихря, - сказала экономка, - да и вам это было бы вредно.
- Возможно, что такие переживания и не всегда приятны Но со мной, увы, вообще ничего не случается. Когда я был мальчишкой, со мной не бывало никаких происшествий. Когда вырос, ни разу не влюблялся. Никогда не был женат!.. Даже не представляю, как люди себя чувствуют, когда что-нибудь случается, что-нибудь действительно необыкновенное... Этому собирателю орхидей, когда он погиб, было всего тридцать шесть лет - он был на двадцать лет моложе меня. А он успел два раза жениться и один раз развестись, четыре раза переболеть малярией и раз сломать бедро. Однажды он убил малайца, и раз сам был ранен отравленной стрелой. В конце концов погиб от пиявок в джунглях... Само собой, всё это беспокойно, но зато как интересно! Кроме, пожалуй, пиявок...
- Я уверена, - убежденно вставила экономка, - ему это было вредно.
- Может быть! - Уэддерберн взглянул на часы. - Двадцать три минуты девятого. Я поеду поездом одиннадцать сорок пять, так что времени еще много. Я думаю надеть легкий пиджак - ведь еще совсем тепло, - серую фетровую шляпу, коричневые туфли. Думаю...
Он взглянул в окно на совершенно ясное небо, на залитый солнцем сад, затем - с легким сомнением - на лицо своей родственницы.
- Мне кажется, - сказала она твердо, - раз вы едете в Лондон, надо взять зонтик. Погода быстро меняется, а до станции отсюда далеко.
Из Лондона Уэддерберн возвратился несколько возбужденный.
Он приехал с покупкой! Редко случалось, чтобы он сразу решался, но на этот раз решился сразу и купил.
- Это Ванды, - перебирал он купленные орхидеи, - вот это Дендробиум, а здесь - несколько видов Палеонофиса.
Пока ел суп, он с нежностью посматривал на свои покупки. Растения были разложены перед ним на белоснежной скатерти, Уэддерберн медленно ел и всё рассказывал и рассказывал о них экономке. У него давно вошло в привычку по вечерам заново переживать вместе с ней, к их обоюдному удовольствию, свои поездки в Лондон.
- Я же знал, что сегодня со мной что-нибудь да случится. Вот я и купил всё это! Уверен, что некоторые из них, понимаете, хоть некоторые, должны оказаться замечательными. Не знаю - почему, но я просто уверен. Так уверен, будто кто-то мне обещал.
- Вот этот, - указал он на сморщенный клубень - точно не установлено, какой. Может быть, Палеонофис, а может быть, и нет. Вдруг это новый вид орхидеи, даже какой-нибудь новый род! Это последняя орхидея из тех, которые собрал бедняга Бэттен.
- Не нравится она мне, - заявила экономка. - Уж очень безобразная форма у этого клубня!
- По-моему, он просто без всякой формы.
- Как противно торчат вот эти штуки, - твердила она.
- Ничего, завтра упрячу их в горшок.
- Точно паук, который притворился мертвым, - сказала экономка.
Уэддерберн улыбнулся и, чуть наклонив голову набок, снова оглядел сморщенный клубень:
- Он, конечно, некрасив, этот жалкий комочек, но нельзя о таких растениях судить, пока они в сухом состоянии. Из каждого может выйти очень, очень красивая орхидея. Завтра у меня будет много дела! С вечера я всё обдумаю, а завтра уж примусь высаживать.
- Бедняга Бэттен! Его нашли не то мертвым, не то умирающим в мангровом болоте, - продолжал он через некоторое время, - а под ним одну из этих самых орхидей, раздавленную его телом. До этого он несколько дней болел какой-то местной лихорадкой. Кажется, даже был без сознания. Эти тропические болота такие страшные... Говорят, всю кровь до последней капли из него высосали пиявки в джунглях!.. Кто знает, может быть, именно этот цветок и стоил ему жизни.
- Цветку, по-моему, это ценности не прибавляет!
- Жена пусть слезы льет, обязан муж трудиться, - глубокомысленно заметил Уэддерберн.
- Подумать только, умирать и таких условиях, в мерзком болоте! Болеть лихорадкой, а кроме хлородина да хинина и принять нечего. Предоставьте мужчин самим себе, они и будут жить только хлородином и хинином. А вокруг ни души, кроме противных туземцев! Говорят, андаманские островитяне - самые ужасные дикари, и уж во всяком случае ухаживать за больными они не умеют кто же их там обучит как следует? И для чего жизнью жертвовать? Чтобы у людей в Англии были орхидеи!
- Что и говорить! Приятного в этом мало, но есть люди, которым такие приключения, кажется, нравятся, - сказал Уэддерберн. - Как бы то ни было, туземцы в его партии были достаточно цивилизованными, чтобы сохранить коллекцию, пока не вернулся его коллега-орнитолог из внутренних районов острова. Правда, они не разобрались в разновидностях орхидей и к тому же дали им завянуть. Хотя, знаете, от этого цветы мне кажутся лишь интереснее...
- Не интереснее, а отвратительнее. Я бы боялась, ведь на них, может быть, сидит лихорадка. Представить себе только: на этих уродах лежало мертвое тело... Я об этом раньше не подумала. Как хотите: мне кусок в горло не лезет!