Принц из-за моря (СИ)
Егеря сноровисто уложили кабана на волокуши, которые смастерили тут же из молодых березок. Эта добыча станет главным блюдом на сегодняшнем пиру, где знать королевства будет чествовать своего нового повелителя.
— Я хочу поднять кубок за нашего короля! — герцог Альберих, что правил Арелатом, поднял деревянную чашу. — В Константинополе вырос, а гляди, как лихо кабана на копье взял. Настоящий потомок Хлодвига! Кровь старых королей в нем! За Хильдеберта, короля всех франков!
— За короля! — заревело собрание, заливая в себя вино. Вилла была богатой, а ее виноградники давали урожаи уже не первое столетие, собирая терпкий рубин в огромных бочонках.
— Альберих! — встал Добрята. — Тост хорош, но в нем есть один изъян.
Герцог с обидой посмотрел на Добряту, медленно наливаясь кровью. Он был оскорблен до глубины души.
— Что не так в моих словах… король? — последнее слово он просто выплюнул, а не сказал.
— Принесите герцогу серебряный кубок! — Добрята словно не заметил его злости. — Прими его в дар от меня, отважный Альберих. Не к лицу тебе пить из деревянной чаши, словно какому-то простолюдину. И скажи еще что-нибудь, раз уж твой новый кубок пуст.
— Да я… — просиял простодушный герцог. — Да я за тебя! Ух, хорош кубок! Добрая работа! Ромейская, не иначе?
Работа была новгородская, как и прозвучавшая незатейливая заготовка, каких в голову Добряты напихали предостаточно. Но это никому из присутствующих знать было не обязательно. Работу со знатью они с князем обсуждали не раз и не два. Пир — это тоже нелегкий труд, где знакомятся между собой нужные люди, проявляется щедрость и находятся новые союзники. И не беда, что все герцоги к утру будут лежать лицом в объедках, а пиршественная зала будет заблевана и изгажена. Не беда, что мебель порубят мечами, а служанок прижмут в темном углу, не спрашивая их согласия. Это же просто мелочь, ведь кубки у Добряты еще не перевелись, а желающих сказать тост было, хоть отбавляй.
* * *Январь 630 года. Новгород. Словения.
Бакута, списанный по ранению сотник, заведовал почтовой службой княжества. Почему сотник не стал корчмарем или не сел в лавчонку на торгу? Ответ был прост. Сотник Бакута был грамотен, и постиг он эту нелегкую науку с такой скоростью, что учитель Леонтий, который тогда пытался учить комсостав легиона, побежал к князю и, забрызгав того слюной, попросил перспективного сотника из армии уволить и ему, Леонтию в обучение отдать. Потому как он, Леонтий, из него ученейшего мужа сделает, и в самые короткие сроки. Емкая память и необыкновенно цепкий ум сделали чудеса. Сотник освоил грамоту и счет, играючи, но из армии уходить отказался наотрез. На кой ему это учение сдалось? Посмеялись тогда все, но Самослав Бакуту запомнил, и когда тот, отражая налет мелкой банды залетных лютичей, охромел, то князь тут же вызвал его к себе. Толковые люди нужны всегда, а тут огромные просторы требовали непрерывного обмена информацией, иначе окраины быстро забудут, что они окраины, и почувствуют себя самым, что ни на есть центром.
Бакута и, впрямь, оказался хорош. Уже через пару месяцев он, исходивший всю Словению из конца в конец со своей сотней, проложил маршруты в каждое жупанство, разработал график отправки почты и создал систему промежуточных станций, где гонцы могли менять лошадей и отдыхать. В почтальоны наняли двужильных авар, для которых, по совету князя, пошили неимоверно цветастые кафтаны с меховой оторочкой и вышивкой. Варварская пестрота сделало свое дело, и от желающих пойти в почтальоны отбою не было. Не всякий жупан одевался так нарядно, как простой гонец из почтового ведомства. Какой-нибудь юноша из рода тарниах, приходя на побывку домой, ловил на себе восхищенные взгляды всех девок на выданье, всех девок, которых уже успели выдать и даже тех, кого выдавать еще было слишком рано. И платили таким всадникам серебром на государевых харчах. В общем, уже месяца через три почта Словении заработала, как неизвестные здесь пока часы, пронизывая огромную страну нитями конных и санных маршрутов. Гонцы везли письма, везли распоряжения князя и Больших Бояр, везли и посылки, если они были небольшими или уж очень важными. Убийство гонца стало приравниваться к святотатству, и никакой виры за это не полагалась. Только лютая смерть на капище Мораны.
И вот теперь Бакута сидел в княжеских палатах и, немало удивленный, держал в руке лист бумаги. Он смотрел на точки и тире, нарисованные около каждой буквы, и с каждой минутой выражение его лица менялось. Сначала тупое недоумение, потом задумчивость, потом понимание, а затем восторг.
— Да это же… — едва смог вымолвить он. — У меня слов нет, государь! Это же любую весть можно стуком или огнем передать теперь.
— Башни, — подсказал Самослав, улыбаясь в усы. — Сигнальные башни.
— Башни! — Бакута переваривал задачу, а на лице его появилось восхищение масштабом замысла. — Огни! От границ до самого Новгорода! До Братиславы, до Солеграда!
— Мало! — покачал головой князь. — От Карпатских перевалов, где будут крепости стоять. Везде такие башни станут.
— А ежели кто узнает эти точки и тире, государь? — тут же уловил суть проблемы Бакута. — Это ж вся секретность у нас рухнет.
— Шифры используй, — ответил князь. — И меняй почаще.
— Точно! — лицо бывшего сотника прояснилось. — Но, кажется мне, не потянем пока много башен таких. Уж больно дорого.
— От границ Баварии до Новгорода сначала поставим, — князь поморщился, думая о чем-то своем. — Там они нужнее всего. И от Солеграда еще…
— Людмила! — крикнул князь, когда Бакута ушел. — Ты свитки прочитала по медицине, что владыка Григорий для тебя перевел?
— Прочитала кое-что, — ответила та, став перед мужем.
Людмила расцвела необыкновенно. Расцвела той самой зрелой женской красотой, что и проявляется ближе к годам тридцати. Когда свежесть молодой кожи еще не ушла, но уже исчезает глупая девчоночья смешливость, а в одежде и косметике начинает появляться разумная умеренность и вкус, что так идут любой по-настоящему красивой женщине. Хорошо еще, когда уходящая юная красота сменяется мудростью матери семейства, но вот здесь все было гораздо хуже, и это для Самослава стало настоящей болью.
— И что думаешь? — спросил князь, который в вопросах медицины возлагал на жену немалые надежды. Она знала, казалось, всех знахарок и колдуний княжества и даже тех, кто только притворялся таковыми. А поскольку медицина в княжестве как институт отсутствовала полностью, помощь Людмилы могла стать просто неоценимой.
— Думаю я, никчемная это затея, — поджала губы княгиня. — Людям не дано познать того, что затеяли бессмертные боги. Сама Мокошь дает благословение лечить, а уж выйдет то у знахарки или нет, ей одно ведомо. Явит Богиня волю свою, выздоровеет человек, а не явит — не судьба, значит.
— Чего??? — выпучил глаза Самослав. — Ты со мной столько лет живешь, и у тебя еще такие мысли в голове бродят? Да ты в уме ли, жена моя? Или милостью богов ты в золоте с головы до ног? Или это они мне нашептали, как стены и башни в Новгороде построить? Да ты хоть из города выйди, посмотри, как жизнь вокруг поменялась!
— Тебе милость богов дана! — насупилась Людмила. — А ты смеешься над ними! Нельзя так, Само! Покарают они тебя за гордыню. И нас вместе с тобой покарают!
— Иди-ка ты на кухню, — зло сжал скулы князь. — Обед скоро. И детьми займись. Слышу я, как Берислав у нянек плачет.
Княгиня молча повернулась и ушла, поджав губы. Малыш Берислав и, правда, заплакал. Да и обед скоро…
— Вот ведь что делается? — Само обхватил голову руками. — Даже на жену надежды нет. Как же мне медика нормального в нашу глушь притащить? Из приличных врачей есть только Феофил, личный врач Ираклия. Его сюда никакими пирогами не выманить. Только если из толковых учеников кто-то согласится? Или из выпускников Александрийской школы перекупить кого-нибудь… У кого голова еще не загажена…
— Бакуту мне позовите! — крикнул князь страже, и уже вскоре удивленный донельзя глава почтового ведомства вновь стоял перед князем. Только ведь ушел.