Благословенный. Книга 6 (СИ)

Залы заседаний Советов были еще не готовы к заседанию, и, пока шли последние работы, парламентарии обоих Советов совещались между собой. По конституции III года Советы не могли общаться, рассматривая, разумеется, на официальном уровне; но сейчас не имелось технической возможности разделить Советы. Во время жарких дебатов перед началом заседаний оппозиционные путчу парламентарии обоих Советов, а основном из числа якобинцев, старались выработать единую позицию. Но постепенно в левой фракции стало побеждать мнение, что в данном положении разумнее всего тянуть время. Чем больше времени выиграют депутаты, тем меньше шансов у путчистов на успех. Якобинцы решили, что следует протянуть хотя бы несколько дней, и одновременно послать в Париж и ближайшие провинции призыв к своим сторонникам, всем, кому дороги идеалы Свободы и Равенства, прибыть в Сен-Клу. Если удастся такая линия поведения, есть шанс на подавление мятежа.
  
Наконец объявили о готовности зала заседаний Совета 500. В час дня, на час позже от запланированного, вступительным словом председателя Люсьена Бонапарта, открылось собрание Совета 500. Ещё через час начал работу Совет старейшин. Заседание Совета 500 проходило в оранжерее бывшего королевского дворца Сен-Клу. Депутаты сидели на скамьях в середине зала; по бокам, примерно по сто человек с каждой стороны, сидели зрители. Пригласительных билетов выпустили очень мало и их распространили среди сочувствующих перевороту. Приглашенные, по сценарию Сийеса и его товарищей, должны олицетворять возмущенный народ Франции.
На заседании сразу же лидирующие позиции захватили якобинцы. Первые ораторы-, пользуясь поддержкой болота, внесли предложение: требовать от Совета старейшин объявить существование заговора. Потом начали выступать депутаты-путчисты, реализуя свой детально проработанный план. В общем, процесс пошел.
Жубер, Сийес и Роже-Дюко в это время расположились в маленькой комнате невдалеке от зала заседания Совета старейшин. Они ждали, что их вот-вот призовут принимать присягу. Время шло, а ничего не происходило. В комнату постоянно входили и выходили сторонники заговора. Они в мельчайших подробностях докладывали о ходе заседаний. Жубер очень нервничал. Он всё время ходил, в то время как уже бывшие директоры безучастно сидели в глубоких креслах у горящего камина. Бонапарту так надоело ожидание, так надоела неопределенность, что он решился подтолкнуть вялотекущий процесс. В окружении офицеров он вошел в зал Совет старейшин.
Старейшины встретили генерала недовольным гудением. Не обращая внимание на реакцию депутатов, Жубер влез на трибуну, хмуро оглядел народных избранников, откашлялся и стал говорить, довольно бессвязно обвиняя Директорию и напирая на необходимость перемен.
— Граждане, народные избранники, думайте о этом! Я сказал вам правду, которую каждый шепчет, но которую кто-то должен иметь мужество сказать во весь голос. Средство спасения Республики находится в ваших руках. Если вы промедлите это сделать, если Свобода падет, то вы будете в ответе перед миром и Францией, перед вашими семьями и вашими потомками'.
Увы, но перед этим собранием, где выслушивались лучшие ораторы Франции, несколько бессвязных фраз Жубера прозвучали беспомощно. Генерал взял слово еще раз; но чем дольше он говорил, тем непонятней и туманней были его слова. Депутат Борине должен был остановить его:
— Довольно, генерал. Сойдите с трибуны. Вы не знаете, что Вы говорите!
Покинув Совет Старейшин, взбудораженный неудачей Жубер вошел в зал Совета Пятисот; его сопровождали четверо гвардейцев законодательного собрания, вооруженные саблями. Множество любопытных, плотно стоявших вдоль стен оранжереи или скопившиеся в оконных нишах, оставили между собой и депутатами так мало места, что можно было лишь с трудом протиснуться к трибуне. Вследствие этого и Жубер мог лишь медленно продвигаться вперед сквозь толпу. Здесь он и был замечен якобинцами, которые располагались недалеко от трибуны. Едва они его увидели, пытались его повалить, при этом разъяренно выкрикивали ругательства и призывы такие как:
— Долой тирана! Долой диктатора! Долой Кромвеля!
Увидав такое бурное нападение, Жубер благоразумно отошел за спины следующих за ним солдат. Эти четверо, выбранные среди самых высоких и сильных гвардейцев, окружили его, образовав вокруг него подобие стены. Не поворачиваясь спинами к нападавшим, шаг за шагом медленно отступали они к двери, в то время как якобинцы, как стая волков, тесной крикливой толпой преследовали их, продолжая выкрикивать всевозможные ругательства. Однако у них так ничего и не вышло: мешали зрители, которые в испуге от ужасной сцены устремились к выходу, тем самым сильно увеличив давку.
Возможно, без этого обстоятельства якобинцам удалось бы вырвать Жубера из рук солдат, служащих ему как защита, и тогда 24-е брюмера для него означало бы то же самое, что для Цезаря 15-е марта. В толпе нападающих уже блеснули лезвия кинжалов. Никогда еще Жубер не находился в таком неприятном положении! Лучше ещё раз пережить тяжёлую Ирландскую экспедицию, когда на сон отводилось пару часов в сутки, находясь всё время в страшном физическом и умственном напряжении, чем пережить эту недостойную сцену! К счастью, однажды всё заканчивается, и генерал с гвардейцами всё же достигли дверей, где стоявшие у входа офицеры* освободили его из лап разъяренных народных представителей. Ланн, Гантом и Лефевр устремились ему навстречу; и вместе с солдатами им удалось вытащить Жубера из зала.
Жубер был взбешён. Он досадовал не столько на депутатов (как не крути, а это — враги; странно было бы ожидать от них тёплого приёма), сколько на себя самого. Как он было самонадеян! Нет, взводом гренадёр тут явно не обойдёшься!
В сопровождении офицеров, более не покидавших генерала в тот день, Жубер вернулся к ожидающим его в той же комнате Сийесу и Роже-Дюко. Главари заговорщиков стали совещаться — что теперь делать? Сийес, поддержанный Леклерком, Ланном и другими офицерами, настаивал на немедленном применении силы. У него был тонкий расчёт: какие бы эксцессы сейчас не случились, их припишут Жуберу; а это может оказаться полезным в будущем, когда придётся делить реальную власть… Ну и, в конце концов, шпага затем и нужна, чтобы в нужный момент сразить врага!
Вскочив в седло, Бартелеми несколько раз верхом проехал вдоль выстроенных отрядов, проверяя моральное состояние войск. Драгуны 17-й дивизии реагировали хорошо — они были настроены воинственно; но гренадеры парламентской гвардии хранили мрачное молчание, не откликаясь на призывы офицеров. Перед Жубером возникла дилемма: сохранять ли признаки легитимности, продолжая уговаривать парламентских гвардейцев «навсети порядок в зале», или плюнуть на все условности и послать верных ему драгун? И, пока он колебался, сама судьба в лице Люсьена Бонапарта подсказала ему ответ.
В свои 25 лет Люсьен Бонапарт был уже опытным политиком. Храбрый и расчетливый, предприимчивый и хладнокровный, внешне до театральности страстный, он занимался политикой с пятнадцати лет и успел уже поучаствовать в многочисленных заговорах и интригах. В политическом раскладе он чётко следовал в фарватере команды Сийеса, и протолкнувшего Люсьена на пост президента Совета 500. Теперь, благодаря его настойчивости, партия заговорщиков в Совете 500, несколько оправившись после демарша левых, казалась, вновь обрела надежду на успех. Но, тем не менее, большинство в зале были настроены категорически против генерала Жубера. Некоторые якобинцы, вспомнив славные деньки царствования гильотины, когда политик прямо с заседания мог отправиться на эшафот, зашли так далеко, что требовали объявить генерала Бартоломью Жубера вне закона, и тут же шепнул своему помощнику, чтобы тот поторопился наружу к Жуберу и передал ему, что необходимо немедленно, любой ценой разогнать собрание — иначе депутаты перейдут в наступление!
  
Получив весть от Люсьена Бонапарта, генерал отбросил все колебания — пришло время решительных действий! Единственное, что его останавливало — это ненадежность парламентской гвардии. Но надо было ковать железо, пока оно горячо!