Благословенный. Книга 6 (СИ)

Внутри комнаты отделаны со вкусом и богато. Фридрих обладал несомненным вкусом (даром, что педераст), и интерьеры своей резиденции выполнил в спокойных, гармоничных тонах. В круглой мраморной зале обращали внимание стройные каменные колонны, искусная настенная живопись и прекрасно набранный паркетный пол. Любимая комната короля, где он беседовал с мертвыми и живыми философами, оказалась вся убрана кедровым деревом. С горы, срытой уступами, которые закрывают один другой, так что, взглянув снизу вверх, видишь только одну зеленую гладкую гору, мы сошли в приятный сад, украшенный мраморными фигурами и группами. Дворец оказался окружён со всех сторон шпалерами виноградников, газонами, цветочными клумбами и прочими древесными насаждениями. Апельсины, дыни, персики и бананы росли в многочисленных садовых парниках; мне сказали, что здесь при Фридрихе были высажены 3000 фруктовых деревьев. И всё это великолепие венчали статуи богинь Флоры и Помоны, украшающие портал с обелиском у восточного входа в парк. Здесь великий Фридрих гулял с своими Вольтерами и Даламберами; увы, от этого всего осталась теперь лишь память…
  
Из сада прошли мы в парк, где встречается глазам «японский» домик на левой стороне главной аллеи, лишь очень приблизительно и карикатурно отображавший архитектурный стиль этой далекой восточной страны; впрочем, ту это в порядке вещей. Этот огромный парк Сан-Суси, террасами спускающийся к огромному (правда, увы, неработающему) фонтану, особенно мне приглянулся.
Эх, как я пожалел, что рядом нет Наташи! Бросить бы всё и провести с любимой женщиной наедине несколько дней… Но увы, супруга сейчас далеко, в Кенигсберге, ухаживает за отцом и готовится к родам, а мне предстоит уйма важных дел…
  
Глава 11
 
На следующий день я получил письмо от Фредерика Сезара Лагарпа. Мой воспитатель уже год как был избран членом Директории Гельветической республики — зависимого от Франции швейцарского государства. Мы давно уже состояли в переписке, но с тех пор, как высокое назначение Лагарпа несколько выровняло наш статус, общение пошло намного интенсивнее и живее. С каждым посланием учителя я видел, как под влиянием обстоятельств улетучивается его республиканский романтизм, а живые примеры политического процесса наполняют старика яростью и желчью. Лагарп уже успел крепко поцапаться со всеми своими коллегами, безуспешно пытаясь вскрыть их интриги и коррупционные интересы. Столкнувшись с реальной политикой, бедняга Фредерик был вынужден крутиться, как уж на сковородке. В республике в это время продолжались волнения — одни кантоны пытались покинуть конфедерацию, в других брали верх якобинцы, третьи вдруг начинали неуместную внешнеполитическую активность, сносясь от с Австрией, то с Пруссией. Иной раз восстания подавлялись силой оружия, что причиняло пацифисту и добряку Лагарпу невыразимые душевные муки. Увы, дела у него шли всё хуже: большинство кантональных советов становился все менее республиканскими и более олигархическимиучреждениями и вставали в оппозицию к Директории. К тому же, Сезару приходилось бороться с хищной Францией, стремившейся полностью поглотить Швейцарию. В прошлом, 1799 году, в целях прекращения несогласий между Советами и Директорией Гельветической республики, а также для умиротворения неспокойных кантонов, Лагарп решил и сосредоточить всю власть в своих руках, став первым консулом республики. Однако план на восстание, запланированное на ночь с 8 на 9 декабря, не удался из-за нерешительности его двух сотоварищей, и теперь положение моего учителя в политической системе Гельветической республики сильно пошатнулось. Со дня на день он ожидал ареста по обвинению в измене и попытке узурпации власти.
В письме Фредерик Сезар поздравлял меня с победами, и предостерегал против «злоупотребления достигнутым положением»
«У вас, Ваше Величество, сейчас может возникнуть искушение снискать лавры Александра Македонского, создав новую великую империю. Но помните — Европа — это не дикая Персия; её правители снискали у своих подданных много более уважения, чем сатрапы, низвергнутые древним героем. Решительное перекраивание сложившихся уже европейских границ приведёт к самым ужасающим последствиям. До меня доходят самые невероятные слухи: о низвержении династии Гогенцоллернов, о разделе Прусского государства на отдельные области, поглощении Восточной Пруссии, о передаче Польше немецких земель. Всё это крайне тревожит и заставляет задуматься о судьбах людей, проживающих на этих землях в столь смутное время. Ужели вы, кого я запомнил исполненным добродетели, станете причиною несчастья столь многих безвинных людей?» И далее — две страницы стенаний и нравоучений. Узнаю старину Сезара…
Взявшись было ему ответить, я, было, начал диктовать секретарю обычный вежливый ответ, состоящий, как обычно бывает, из воды и обтекаемых, как горная форель, фраз, но затем вдруг задумался. Швейцария, нейтральное государство в центре Европы, и мой старый знакомый во главе её правительства… А ведь это своего рода знак, перст судьбы! Швейцария, нейтральная страна, в моем родном мире служила удобной площадкой для международной политики — отчего же в этой реальности должно быть иначе?
От возбуждения я вскочил с кушетки, и, нервно комкая письмо Лагарпа, начал бегать из залы в залу, вызывая недоумённые взгляды Николая Карловича и Карла Фёдоровича, незнакомых еще с такой моей манерой размышлять. Вот что мы устроим! Общегерманский конгресс! Международная конференция в Женеве, где я, собрав представителей немецких земель, определю политическое устройство центральной Европы, а заодно познакомлю (пока только лишь поверхностно, в виде некоего «Окна Овертона») с нашей с Кантом химерою — всемирным государством.
Для этого надо было, во-первых, организовать конгресс, что решил бы судьбу немецкого народа. Европа видела уже уйму такого рода собраний, скажем, проходивший недавно закончившийся Раштаттский конгресс. Но в них всегда участвовали «законные» правители — курфюрсты, князья, представители императоров и королей. Понятно, что с ними я не смогу ничего добиться. Нет, я собирался обратиться напрямую к народу, к городам и общинам по всей Северной Германии. Понятно, «народ» этот весьма условный — в основном богатые помещики и негоцианты, но это всё равно лучше, чем эти мелкие, раздувшиеся от самодовольства князьки.
Через два-три месяца у меня уже будет на руках трактат Канта о Всемирном государстве, где он тщательно, с истинно немецкой педантичностью обоснует мою мысль о разрешении территориальных споров посредством плебисцита. Именно этот принцип территориального размежевания я собирался положить за основу будущих европейских границ, и, в частности, применить его к землям бывшей Пруссии. А раз так, идеи Канта (и мои собственные) уже надо распространять и пропагандировать. И тогда семена упадут на подготовленную почву!
Так-так-так… Первым делом мне, пожалуй, надо написать Лагарпу, попросив выделить площадку и выступить одним из организаторов всего этого дела. Второе — создать Учредительный комитет, который и устроит созыв конгресса. Вот тут бы помог мне Сперанский! И когда уже он приедет? Ну и, в третьих — надо начинать пропагандировать идеи переустройства Германии среди добрых бюргеров. И пожалуй, что именно с этого «в-третьих» и надо начинать!
Забавно, но для пропаганды внутри Германии у меня были вполне пригодные готовые инструменты. Дело в том, что в Российской Империи имелось немало «остзейских немцев» владевших немецким языком как своим родным и вполне принимавшихся в Германии за соотечественников. Более того, множество немцев свободно сновало из Остзейского края в Германию и обратно, в конечном счёте забывая, чьими подданными они изначально являлись. Яркий пример того — мой старый знакомец, Пётр Симон Паллас, родившийся в Пруссии и изъездивший всю Россию, а сейчас бороздивший Тихий Океан. И был одни очень яркий деятель, чрезвычайно известный и в Германии, и в России, давно уже завербованный Антоном Антоновичем Скалоном.