Душа Пандоры

– Я вернусь.
На обратном пути на корабле, который все это время поджидал их на берегу омывающего Ээю моря, Ариадна без конца плела и расплетала нити. Деми до рези в глазах вглядывалась в сверкающий узор, но ничего, конечно, не понимала.
– Ты видишь что-то? – осторожно спросила она.
– Не вижу, скорее чувствую. Своими нитями, невидимыми для остальных, я опутала все места, куда моя нога хоть раз ступала. Оплела ими едва ли не всю Алую Элладу.
«Как Арахна», – мысленно улыбнулась Деми. Однако паутина Ариадны источала свет и когда-то отыскала ее даже в мире Изначальном. Арахне такое колдовство не по плечу.
– Если я трону нити – почувствую, как земля отзовется или откликнется нужный мне человек. Зная меня, и он почувствует мое касание.
Вспышкой мелькнуло воспоминание: прекрасные как статуи девушки и юноши, причудливые звери, Ариадна с натянутыми между пальцев нитями, а затем – появившийся в доме Пигмалиона Харон.
– Но разве ты оплетала своими нитями Медею?
– Нет. Конечно, нет. Встречать ее мне не доводилось. – Потемневший взгляд Ариадны договорил за нее: и не хотелось бы. – Однако человек, которого я ищу, ходит по опутанной моими нитями земле и невольно, даже не ведая о том, их задевает. Так я его и нахожу.
Впечатленная, Деми оставила Ариадну.
Никиас, опершись о борт корабля, вглядывался вдаль. Деми не знала, смогла ли колдунья хоть чем-то ему помочь, а от расспросов предостерегал и тяжелый взгляд Никиаса, и весь его пугающий облик, но в большей степени его неприкрытое желание отгородиться ото всех. Казалось, он прорисовал в своем собственном мире четко очерченные границы, проведя черту между собой и остальными. От нее Никиас отдалился еще больше – если это вообще было возможно.
Но одно то, что он поднялся на корабль в полумаске и перчатках, о многом, увы, говорило.
Услышав за спиной ее шаги, Никиас обернулся. Меньше всего Деми ожидала, что он заговорит.
– Когда мы с Цирцеей остались наедине… Она кое-что мне рассказала. О тебе. То, что когда-то давно она узнала от самого Гелиоса.
Деми замерла на полпути. Черты лица Никиаса словно заострились. Он подался вперед, глухо роняя слова:
– Первую женщину, Пандору, Зевс создал не как подарок человеку, а как наказание за то, что Прометей похитил для людей огонь Олимпа. Что принес его им. И все беды, всех темных духов он заточил в пифос…
– Я не…
– Помнишь дары, которыми наградили тебя боги? Красноречие, ум, красота… От Зевса тоже был дар. Он наделил тебя-Пандору любопытством, чтобы однажды она стала причиной обрушенных на людей бед. Вот только Зевс не предугадал, что его желанием наказать человечество воспользуется Арес.
Деми закрыла глаза, не слыша больше ничего, кроме оглушительного шума крови в ушах. Пандора была буквально предназначена для того, чтобы открыть пифос.
Это не умаляло всей ее вины. Она могла пойти против судьбы, не следовать предназначенному ей богами пути, но оказалась слишком слаба… Однако Деми ничего не могла поделать с затопившим ее волной облегчением.
– Почему люди никогда не задумывались, зачем вообще был создан этот пифос? Зачем заключать нечто столь темное и смертоносное в столь хрупкий, ненадежный сосуд? – воскликнула она. – Я тебе скажу почему. Людям проще поверить в предательство и слабость духа смертной девушки, чем заподозрить в верховном боге коварство и желание им навредить.
Никиас, помрачнев, молчал.
– И почему Цирцея сказала об этом тебе, а не мне? Она должна была понимать, насколько это для меня важно.
Он поморщился, отводя взгляд.
– Цирцея умна и коварна как кошка. И плетет свои сети, словно паук. Знала, что я не смогу не передать это тебе. Не смогу не сказать.
От абсурдной мысли, что полубогиня хочет их помирить, Деми едва не рассмеялась. Неужели Цирцее может быть не все равно? Или тех, кто вошел в ее жизнь, она воспринимает резными фигурками на шахматном поле? И двигает их, развлекаясь?
Но чем бы ни были продиктованы действия Цирцеи… Деми чувствовала возникшее между ними с Никиасом хрупкое доверие. И как бы ни ошеломительна была правда, не могла эту возможность упустить.
 
– Как прошел ритуал? – осторожно спросила она.
Никиас мрачно усмехнулся.
– Как ты уже поняла, помочь мне Цирцея не сумела. Это колдовство куда сильнее, чем ее собственное. Неудивительно, если за все мои жизни меня никто не сумел исцелить.
– А как же Асклепий? Ариадна говорила…
– Я знаю, что о нем говорят. Вот только он способен исцелить тело, но не душу, а эта скверна разъедает именно ее. Против подобного даже он бессилен.
Деми шагнула ему навстречу.
– Что-то еще, верно? Было что-то еще?
Она видела это в его потухших глазах. В них плескалось то, что порой она ловила в своем отражении. Не боль даже – мука.
Затянувшаяся пауза и страх, что он не ответит. А за ней – невидимый, но такой важный слом. Будто по вековому льду зазмеилась трещина.
– Я, как и ты, прошел через Кносский лабиринт собственной памяти. Как и ты, видел свои прошлые жизни. Видел мать, которая отказалась от меня сразу после моего рождения. Десятки матерей, которые от меня отказались. Поэтому я, несмотря на свое желание избавиться от тьмы, избавился от памяти от прежней жизни. Не хотел помнить, как раз за разом от меня отрекаются. Знать, что в каждой из жизней во мне видели лишь чудовище. Что в каждой я был отшельником и не был никем любим.
Деми чувствовала одиночество Никиаса так остро, что говорить было больно – горло кололи те же шипы, что вонзались, острые, в сердце:
– Никто не заслуживает такой судьбы.
Она боялась, что он закроется, как всегда закрывался. Даже показалось, что ослышалась, когда Никиас тихо произнес:
– Спасибо.
  
Глава двадцать первая. Поиски Медеи
 
На другом берегу Ариадна потянула за ниточки, что опутывали Харона, и тот появился, чтобы перенести их в Акрополь. Вместе с ним Ариадна отправилась на поиски Медеи. Говорила, так будет проще слышать эхо ее шагов, потому что души нигде на земле отчего-то не видела. Не видела и Кассандра.
– Морок? – хмурясь, спрашивала саму себя она.
Деми с ними не пустили – слишком опасно. Да и Никиасу, наверное, надоело всюду ее сопровождать. Она не спорила: ей было о чем подумать в четырех стенах.
Впрочем, одна она оставалась недолго. Не прошло и пары часов, как в комнате появились сразу двое: Доркас с немного растрепанной, но, несомненно, идущей ей прической – высоким, перетянутым в нескольких местах хвостом – и Фоант с подозрительно блестящими глазами.
– Мы отряд по борьбе с твоей скукой, – заплетающимся языком сообщил он. – Вино будешь?
Кувшина в его руках на этот раз не было, но Деми не удивилась бы, если бы сын Диониса просто материализовал его из воздуха. Доркас закатила глаза.
– Слава богам, ты не Искра, а лишь божественный потомок.
– Я был бы лучшей Искрой, дитя Геи, – лукаво подмигнул Фоант. – Притом любого из богов.
– Могу себе это представить, – хмыкнула Доркас. – Фоант в роли Искры Танатоса: «Ох, простите, я ошибся, вы не должны были умирать. Кажется, я перепутал вас с соседом. Каюсь, был немного пьян». Фоант-хирург и по совместительству Искра Асклепия: «Что вы говорите? У вас раньше было две почки? Я точно видел две… А, это просто в глазах двоилось».
– Очень смешно, – пробурчал тот и подчеркнуто обратился к Деми: – Так ты будешь вино?
– Нет, спасибо, мне и так неплохо.
– А было бы еще лучше, – убежденно сказал Фоант. – Ну как хочешь. Мне же больше достанется.
– Больше, – хохотнула Доркас. – Деми, а ты знаешь, что на тринадцатилетие Фоанта его божественный родитель подарил ему ма-а-хонький такой божественный подарок: кувшин, всегда полный вина из лучших виноградников Алой Эллады?