Душа Пандоры

– Да, мне, кажется, это уже говорили, – выдавила Деми.
– Пегасы знают, сколь опасно приближаться к Эфиру, и летают так низко над землей и так стремительно, как только могут.
От видов, проносящихся за бортом, захватывало дух. Высота завораживала. Деми попыталась вспомнить – понять, – летала ли она когда-то прежде, знакомо ли ей это чувство полета. Одно могла сказать точно: ей оно нравилось.
Тройка запряженных в колесницу пегасов донесла их до острова Крит. Дом Пигмалиона, величественное сооружение из белого камня, больше походил на дворец. Неудивительно, ведь его владелец – известнейший на всю Элладу скульптор и зодчий, к которому порой обращались даже полубоги. По просторным залам сновали слуги и их хозяева от мала до велика. Оказалось, Пигмалион испокон веков жил здесь, умирая и перерождаясь, как и все его многочисленное потомство. Иронично для того, кто отрицал семью как главную человеческую ценность.
По длинным коридорам прохаживались изящные, словно изваяния, юноши с тонкими чертами лица, девушки, что могли посоперничать в красоте с самой Афродитой, необычные звери – ожившие воплощения чужой фантазии.
Глава рода с выпачканными в глине ладонями предсказуемо обнаружился в мастерской. Сейчас Пигмалион находился в теле молодого юнца с мягкими руками и безвольной ямочкой на подбородке, но вряд ли для людей, что стекались на остров Крит со всей Алой Эллады, была так важна его личина. Куда важнее – и его прирожденный талант, и отточенное с годами мастерство, и дар, которым его наградила Афродита.
Прекрасная Галатея, сидя рядом с мужем в плетеном кресле, читала книгу, пока он творил. В отличие от Пигмалиона, чья душа возрождалась в новом обличье снова и снова, она, по словам Ариадны, была бессмертна, а значит, неизменна. Все та же точеная – причем некогда буквально – фигура, все та же кожа цвета слоновой кости, все те же каштановые волны волос.
Хотя сама Деми никогда еще не испытывала к кому-либо столь сильных чувств (с ее особенностью сделать это непросто), она не могла не восхититься историей вечной любви, которую сквозь года проносили они оба. Смертный Пигмалион и бессмертная Галатея.
– Мастер Пигмалион…
При виде Ариадны тот расплылся в улыбке. А затем Деми заметила, как меняется его взгляд, становится оценивающим… Профессиональным. Так он смотрел на нее, пока еще незнакомку. Так будет смотреть до тех пор, пока не услышит имя ее души.
Деми мысленно укрыла себя непроницаемым щитом. Пусть косые взгляды и ранящие слова лишь скользнут по нему, в душе следа не оставив. Ей придется пережить все это еще не раз. Не раз придется защищаться от чужой ненависти и презрения.
Ариадна тихо сказала Пигмалиону о том, кто стоит перед ним. Улыбка исчезла, поджались тонкие губы.
– Просто дайте ей шанс, – горячо попросила Ариадна.
В глазах Деми застыла мольба.
– Чего вы обе хотите? – резко спросил он.
– Создать копию инкарнации Пандоры, Деметрии Ламбракис, чья мать ждет ее по ту сторону завесы. Чтобы она сама могла остаться в Алой Элладе. Чтобы могла все исправить.
Ариадна умолчала о том, что выбора у Деми в общем-то нет. Хватит уже бежать от последствий. Она в любом случае останется здесь. От решения Пигмалиона зависит лишь то, вернется ли к Элени Ламбракис ее дочь.
В душе великого скульптора сейчас шла борьба, которую Деми отчетливо читала по его лицу. Смешалось и неприятие к той, что вложила оружие в руки Ареса, и быть может, сострадание, что не позволяло отказать в помощи сразу, и наверняка – профессиональный интерес. Пигмалион разрывался на части между желанием и нежеланием пойти ей навстречу. Однако все это время за Деми наблюдал не только он. Отложив книгу, со своего места грациозно поднялась Галатея. Подошла к Пигмалиону, опираясь на плечо супруга, поднялась на цыпочки босых ног и что-то шепнула на ухо. Ее слова стали заклинанием, которое выстлало перед Деми дорогу.
Когда Пигмалион взглянул на нее снова, с плеч упал тяжелый груз. Он не останется в стороне. Он все-таки ей поможет.
 
– Мои творения оживают потому, что я вкладываю в них частицу своей души. Я сотворю новую статую и вдохну в нее жизнь. Она будет выглядеть как Деметрия Ламбракис, но будет ли она тобой? Нет. Увы, нет. Потому что в ней не будет ничего от тебя.
– А если вы возьмете частицу моей души?
Пусть Деми не была близка с Элени так, как это принято между матерью и дочкой, она должна была сделать все возможное, чтобы своим уходом в Алую Элладу не причинить ей еще большую боль. Потому что Элени – ее мама.
– Это не так просто… Нити своей души вытянуть мне труда не составляет – в этом и заключается ниспосланный мне Афродитой дар. Но чужой… Не думаю, что получится. Просто не знаю, за что зацепиться.
– Я знаю, что делать, – хрипло сказала Деми. – Но для этого мне надо вернуться домой. В Каламбаку.
Отправиться к Харону Ариадна согласилась не сразу. Лишь после того, как Пигмалион подтвердил: возможно, идея Деми – единственный способ вдохнуть ее душу в безжизненный камень.
– Разговор будет непростой, – со вздохом предупредила Ариадна.
Она сложила ладони ракушкой и держала так, пока меж пальцев не пробилось серебристое сияние, а на ладони не появился сверкающий клубок. Схватившись за кончик нити, Ариадна намотала ее на указательные пальцы обеих рук и развела в стороны, чтобы мгновенно потемневшая нить натянулась.
– Цвета нитей людей, которых я ищу или вызываю, всегда разных цветов и даже оттенков.
Деми ничуть не удивилась, что у перевозчика душ оказалась черная нить, что неизбежно ассоциировалась у нее со смертью.
– А какого цвета моя?
Ариадна ответила, пряча глаза:
– Алого.
В желудке Деми что-то застыло. Алый… Кровь. Вечная война. Умирающая Эллада.
Она не знала, как работают эти чары, но Харон появился в доме Пигмалиона, будто пройдя по следу Ариадны. Вошел, озадаченно хмурясь – густые брови едва не сходились на переносице.
– Что ты… – Харон осекся, увидев Деми. Угрожающе протянул: – Ариадна…
– Я знаю, что прошу о многом. Прошу пойти против воли Кассандры… Но ты бессмертная сущность, Харон, не бессердечная. Ты помнишь, что такое семья. Души, которых ты перевозил через Стикс, те, что еще не успели выпить воды из Леты, о многом тебе рассказывали. Ты помнишь самую главную их боль?
Он прикрыл усталые глаза.
– Что, потеряв их, продолжающих жить, пусть и в ином воплощении, их близкие все же будут страдать.
– То, через что проходят родные и любимые умерших, справедливым не было никогда. Для них, не для мира. Но цикличность жизни и смерти относится к иным, вселенским категориям, которые простым смертным порой не постичь. Однако нить Деметрии Ламбракис еще не перерезали мойры. Она исчезла из Изначального мира насильственным путем. И то, что будет страдать ее мама, на сей раз действительно несправедливо.
Деми кусала губы, чтобы прогнать влагу из глаз. Ариадна была словно Гефестово пламя, защищая совершенно чужого ей человека – двух чужих ей людей, один из которых безраздельно принадлежал Изначальному, а значит, иному миру. Защищая семейные узы, любовь – священные для нее истины, – Ариадна пылала изнутри, и сопротивляться горячей страсти, что звучала в ее голове, было невозможно.
Харон не смог. Шагнул к Деми, взял ее за руку и провел по открывшемуся перед ними темному коридору прямиком в Изначальный мир.
– Я даю тебе час.
Сам он остался за пределами ее дома, в окутывающих стены ночных тенях – здесь, в отличие от Алой Эллады, безобидных, беззубых. Лицо его было бесстрастным – так сразу и не поймешь, что творится в голове. Порой Деми ловила себя на мысли, что они с Никиасом отлиты из одной формы. С той лишь разницей, что Никиас прятал за маской лицо, Харон – чувства.
Элени, конечно, оказалась дома и, несмотря на очень поздний час, не спала. Сидела перед распечатанными листовками «Пропала девушка», «Вы видели мою дочь?». Сердце Деми от боли готово было остановиться. Она должна была убедить эллинов вернуть ее домой еще в прошлую ночь. Но что толку сожалеть о прошлом…