Наклонный горизонт

Наша литература обязана идти и звать вперед, показывать всю глубочайшую красоту прямых и открытых человеческих отношений, противоположных капиталистической психологии стяжателя и собственника.
  
4
 
После великих тягот и страданий Отечественной войны, когда обычные элементы человеческой жизни стали казаться почти сказкой — жить вместе с близкими в уютной, теплой комнате без ежеминутной угрозы быть убитым или раненым, мирно работать, спать в чистой постели, не голодать, — некоторые книги продолжают линию «успокоения» и смягчения суровости жизни. Это в какой-то степени демобилизует читателей, особенно молодежь, которая должна понимать, что пока для веселья планета мало оборудована, что жизнь вообще трудна и сурова в обстановке угрозы разрушительной войны и расколотого на враждебные лагери человечества.
Как ни странно, но в литературе только недавно заговорили о нехватке произведений, воссоздающих «вкус» труда. Мы еще говорим об удовольствии видеть результаты своего труда, например построенное здание или штабель напиленных досок, но почему-то упускаем из виду, что поработать в меру сил для здорового и недряхлого человека — тоже большое удовольствие, что сам процесс труда приносит и физическое и духовное удовлетворение. Мне как-то не попадалось в книгах ничего об очаровании работающей машины (для тех, кто ее обслуживает). Насколько приятна сама по себе работа с машинами на электростанции, буровой вышке, корабле, как спокойно и уверенно чувствует себя с ними знающий и любящий машины рабочий, техник, инженер! Однако почти не встречаются в нашей литературе простые ощущения трудового уюта машинных помещений. Мало написано яркими словами об отраде земледельца, распахивающего просторные поля жирной, пахучей, тысячелетиями родной человеку земли-кормилицы, о «вкусном» труде плотника, создающего топором кров людям или животным из бесформенных груд бревен и брусьев, о радости поставить жилье на пустом месте.
Более того, как часто едва появится в книге тот или иной рабочий или колхозник, сразу же автор торопится объявить, что он учится «на инженера или техника» (соответственно героиня становится тоже врачом или артисткой). Но делается это вовсе не из естественного стремления к образованию, к познанию себя и мира, желания стать интеллигентнее, — нет, об этом в большинстве произведений не говорится! Неприкрытая погоня за дипломом, за званием мне кажется не чем иным, как страхом писателя перед физическим трудом. Все, что угодно, лишь бы диплом, под которым подразумевается право на легкий труд! Вредное влияние этих тенденций уже дало себя знать среди молодежи, хотя в последнее время устанавливается более здравое отношение к физическому труду.
Вместе с тем, показывая, будто без диплома девушку замуж не возьмут, авторы очень легко прощают рабочей молодежи невежественность и неинтеллигентность. Это мне кажется чистейшей демагогией, недостойной нашей социалистической литературы, ибо прежде всего она должна заботиться о том, чтобы рабочий класс, ведущий в стране и несущий главную ответственность за ее судьбу, был интеллигентен. Невежество и неинтеллигентность должны теперь рассматриваться как явные пороки, носители которых являются дефектными членами социалистического общества, и литературе надо заявлять об этом с беспощадной прямотой!
Следует подчеркнуть, что вопрос об интеллигентности вовсе не связан только с определенным образовательным цензом, с дипломированным званием. Человек, понимающий нужды общества и свое место в нем, обладающий достаточными познаниями разных сторон человеческой культуры и при всем этом достигающий знаний не ради выгодного места в обществе, самовозвеличивания, и есть интеллигент. С этой точки зрения академик может не быть интеллигентом, а рабочий с четырехклассным образованием — может. Тому имеется много примеров, никак не отраженных в нашей литературе.
В «Литературной газете» 6 июля 1961 года была опубликована статья кочегара А. Залуцкого «Если заняты только руки». Главное в умной и глубокой статье А. Залуцкого — это горячая убежденность в необходимости широкого самообразования, духовного развития не ради утилитарной цели получения лучше оплачиваемой специальности, а по естественной тяге человека к знанию. Совершенно правильно расценивает автор статьи «всяческое воспевание» непременного стремления стать инженером, врачом или ученым как «отрыжку старого» пренебрежения к труду, как страх перед физическим трудом, свойственный буржуазному интеллигенту. Очень верно утверждение А. Залуцкого, что наши писатели нередко бросаются и в другую крайность — приписывают размеренному, однообразному труду на высокоспециализированных производствах то, что вовсе «не характерно для него», — творческий поиск и созидательное вдохновение в процессе работы. Наоборот, высокая специализация труда, пока еще не порученная автоматам (это дело недалекого будущего), освобождает мысль рабочего для обдумывания, для творчества в области рационализации или изобретения, для философских раздумий, наконец. Но это не то, что прежде понималось под творческим вдохновением мастера, — это новое явление в трудовом процессе, еще не отраженное в литературе. Многократно воспето в нашей литературе мастерство трудящегося человека, но иногда это восхищение мастерством переходит также известные пределы и превращается в переоценку профессии и профессиональной гордости. Для интеллигентного современного рабочего вполне под силу владение несколькими профессиями, и я убежден, что вскоре человек одной профессии или одной узкой специальности, не умеющий самостоятельно решить и выполнить целый ряд жизненных задач, будет казаться нам таким же нелепым, каким может показаться колхознику иной горожанин, не умеющий ни запрячь коня, ни срубить дерево, ни починить телегу (или, с другой стороны, тот же колхозник, не могущий исправить мотор, прочесть чертеж, вычислить размеры).
 
Попустительство пережиткам капиталистического прошлого нетерпимо в нашей литературе. С одной стороны, это поощрение погони за заработком, сейчас уже изживаемое, но все еще существующее в скрытом виде «мерила успехов» героев. Вместо того чтобы показать абсолютную нетерпимость зависти для члена нашего общества, писатели нередко считают этот маленький «порок» присущим всем людям. Есть даже выражение «хорошая зависть», хотя зависть — это бич в отношениях между людьми, погубивший много хороших людей.
Мещанство, по природе своей ненасытное, всегда прикрывается такой «хорошей завистью», на самом деле тая одно из самых примитивных чувств жадного собственника. Мне думается, что для решительной борьбы с мещанством литературе надо понимать формулу коммунизма: «От каждого по способностям, каждому по потребностям», — расширительно, говоря о потребностях, ограниченных в материальном, вещевом отношении и не ограниченных в духовном — образовании, развлечении, творчестве, путешествии и т. д. Мещанство ничем не насытится. Дайте квартиру в пять комнат — потребуется десять! Дайте автомобиль серебряный — понадобится золотой, мебель красного дерева — будет просить черного. Но черного дерева, автомобилей и бездны прочих вещей, какие могут навыдумывать мода и жадность, все равно не хватит на будущее многомиллиардное население нашей планеты, — этого сделать невозможно, да и вовсе не нужно. Однако расточительность ежегодной смены мод, изготовление ненужных предметов — все это бушует сейчас в капиталистическом мире и заражает и наших людей. Наша литература прежде всего призвана научить наших людей удовлетворяться хорошими, но простыми вещами, освободиться — при материальном обилии! — от рабства вещей, заботиться об огромном расширении духовных потребностей. Одна из наших задач — создать свой, коммунистический, естественный и красивый стиль жизни и одежды. Поиски этого стиля — дело не малое и, в сущности, еще почти не начатое.
После еще недавней, наивной и непродуманной популяризации собственничества — дач, машин, дорогой мебели и т. д. — литература нередко впадает в другую крайность — пропаганду экономии во что бы то ни стало и всеми средствами. Давно пора понять, что для социалистического государства нужна не всякая экономия, и не каждый сэкономленный рубль может быть одобрен совестью нашего общества. Например, выгодность этилированного бензина — яда, пусть медленно, но все же отравляющего людей, сомнительна. Равным образом, скажем, плохая типографская краска, удешевившая производство книг и учебников, но портящая глаза наших детей и вообще людей, тоже негодна для социализма. Подобные вопросы вообще почти не поднимались нашей литературой.