Игры зверей

– Вы хотите сказать, что я обыкновенный, такой же, как все? – раздраженно заключил Кодзи, пытаясь таким образом поставить точку в разговоре.
Он покосился на приблизившегося к сорокалетнему порогу богача, лицо которого вырисовывалось перед ним в тусклом освещении бара. На Иппэе, которому в месяц шили по два пиджака, была итальянская рубашка из бледного шелка и строгий галстук. Во всех отношениях он напоминал элегантного персонажа из романа «Мужчина, увешанный женщинами» [9]. Он стригся в первоклассной парикмахерской, завел счет у дорогого портного, хотя имел возможность расплатиться с ним в любой момент, мог по внезапной прихоти купить комнатные тапочки английского производства, которые почти сразу ему надоедали.
У Иппэя было все. По крайней мере, так считал Кодзи. Молодость Иппэя миновала, но он пользовался молодостью других и теперь с жадностью вытягивал ее из Кодзи, как собака, высасывающая из кости мозг. И хотя этот человек уделял ему столько внимания, именно перед ним Кодзи не хотелось выказывать привычные жизнерадостность и веселость. Эти качества служили Кодзи хорошо смазанными, ухоженными коньками, на которых он скользил по жизни.
Со сверстниками и приятелями он чувствовал себя как рыба в воде. Ему нравилось ходить к друзьям в гости, где его принимали с сочувствием, зная, что он сирота, где можно было наесться до отвала, а главное – вести себя совершенно раскованно. Общество превозносит тех, кто в сложных обстоятельствах не становится подозрительным и обидчивым, как многие люди. Его глубоко трогает, когда эти необычные люди в жизни ведут себя обыкновенно. Для Кодзи даже драка служила наполовину искусственным импульсом, который должен был каким-то образом заставить других людей похвалить его, попыткой нормально вести себя в обществе. Но делиться такими секретами с Иппэем он не считал необходимым. Да и нужно ли открывать что-то человеку, у которого и без того все есть?
В тот вечер Иппэй и Кодзи выпивали у стойки. Мимо них, как тень, прошла девушка, Иппэй не обратил на нее никакого внимания, и она удалилась. Бармен попробовал было завязать с ним дружеский разговор, но Иппэй не ответил и отошел поболтать с другим посетителем. Вдоль стенки бара выстроилось в ряд множество бутылок со спиртным; клубы сигаретного дыма висели под прокоптившимся потолком, в тесном помещении витал аромат женских духов.
Подошла, пошатываясь, какая-то девушка, ухватилась руками за край барной стойки, чтобы удержать равновесие, и небрежным тоном заказала новую порцию виски с содовой для своего клиента. Она коснулась запястья Кодзи, и его удивило, какая горячая у нее рука. Девушка прижалась щекой к своему обнаженному предплечью и посмотрела на него пьяными глазами.
– Гимнастикой занимаешься? – спросил Кодзи.
– Ха! Ритмической.
Она изо всех сил цеплялась за стойку; ногти, покрытые серебряным лаком, впились в толстую декоративную панель. Несколько раз девушка пышными, белыми, крахмального цвета грудями ударилась о край стойки и пробормотала:
– Мне так хорошо.
Она мелко дрожала; в ней явно читалось саморазрушение, которому она предавалась уже давно, и злоупотребление алкоголем… Это ужасало. Она рассмеялась, глядя на Кодзи большими бессмысленными глазами. Потом вдруг выпрямилась и, словно преобразившись, уверенно пошла прочь, по пути задев его плечом. Там, где она только что стояла, у черной декоративной панели, возник вакуум, который до того занимало ее теплое, расслабленное тело. Этот вакуум вызывал у Кодзи ассоциацию с дорожной колеей, проложенной без малейшего изгиба и оставшейся навечно.
– Возьмем мою жену, – говорил Иппэй, медленно водя пальцем по узору на стакане с коктейлем. – Вот уж кто оригинал. В жизни не встречал более странной женщины.
– В магазине все говорят, что ваша жена очень красивая. Хотя я ни разу ее там не видел.
На этот комплимент Иппэй одарил юношу высокомерным и презрительным взглядом:
– В твоем возрасте лесть ни к чему тебя не приведет. Я же говорю, она странная. Она до такой степени терпима, великодушна и спокойна, что это пугает. Ни разу меня не приревновала. До сих пор. Заведешь себе жену – поймешь, о чем я. Жена, если она нормальная женщина, ревнует мужа при каждом его вздохе. Но моя не такая. Сколько раз я пробовал ее напугать, как-то вывести из себя. Бесполезно, так и не получилось. Можно выстрелить из пистолета прямо у нее перед носом, и она, скорей всего, просто деликатно отвернется. Тебе, наверное, уже рассказывали, что я пытался заставить ее ревновать, все перепробовал – правда, все.
  
– Может, ваша жена хорошо умеет скрывать эмоции. Может, у нее сильно чувство собственного достоинства и…
– Какая проницательность! Замечательный анализ! – сказал Иппэй и вытянул указательный палец, почти коснувшись им переносицы Кодзи. – Наверняка так оно и есть. Но она очень ловко это скрывает, просто идеально. Если думаешь, что она меня не любит, то ошибаешься. Она очень меня любит. Жены так не любят. Мрачная и механическая, убийственно серьезная, упрямая лобовая атака – всегда неизменно в таком порядке. Ее любовь можно сравнить с торжественно марширующей армией. И она постоянно следит, вижу ли я, как она марширует мимо. А потом притворяется, будто ничего особенного не происходит. Не думай, что я ее из-за этого ненавижу. Стыдно признаться, но среди любивших меня женщин нет ни одной, которую я ненавидел бы. Жены это тоже касается. Я иногда ужасно устаю. Вот и все, что я хотел сказать.
С нарочитым спокойствием человека, открывшегося персонажу, чьи достоинства он оценил весьма невысоко, Иппэй чиркнул спичкой и закурил английскую сигарету. Кодзи готов был возненавидеть его за снисходительный вид, с каким он это проделал.
Правда такова, что Кодзи влюбился в Юко тем самым вечером, еще прежде, чем увидел ее в первый раз. По всей вероятности, это тоже было частью плана Иппэя.
Кодзи завидовал Иппэю, развращенности его души. Хотя первое впечатление об этом человеке, с которым он провел вечер за неторопливой беседой, можно назвать словом «легковесный». Иппэй был всего лишь никчемным, занудным, богатеньким плейбоем средних лет, каких полно в больших городах, и просто использовал их разговор как не слишком удачное оправдание своего распутства.
Но однажды, незадолго до Рождества, Кодзи с удивлением обнаружил, что впечатление, сложившееся у него об Иппэе во время той исповеди в баре, не совпадает с тем, чему он стал свидетелем сейчас. Иппэй, одетый в первоклассный костюм, легко сновал между конторой и торговым залом, принимал важных клиентов, угощал их кофе и развлекал разговорами. «Если вы хотите подарить что-то более существенное, могу предложить вам мейсенскую тарелку или севрскую вазу. Конечно, это дороговато, но я уверен, вам не составит труда как-нибудь вечерком воздержаться от выпивки». Или: «А-а! Вы про кофейный сервиз на шестьдесят персон в подарок на Новый год? Рекомендую нашу фирменную подарочную бумагу. В такой упаковке ваша покупка будет выглядеть как минимум втрое дороже».
Как может человек, написавший несколько книг, заставлять себя говорить такое? Иппэй умел ловко манипулировать провинциальными богатеями и, щеголяя своим менторским тоном, вынуждал их совершать покупки, которых они не планировали.
Кодзи совершенно не представлял всей сложности и запутанности обстоятельств, стоявших за порой детским, порой взрослым характером Иппэя. Здесь было и уязвленное самолюбие (хотя его манера разговаривать с покупателями не очень с ним вязалась), за которое он мрачно цеплялся, и, по укоренившемуся в нем странному представлению, излечить его могла только ревность жены; и ее отказ с ним в этом сотрудничать; и его многочисленные, истерические любовные связи… Не понимал Кодзи и непостижимой страсти, с которой Иппэй разрывался между угодливостью торговца и превосходством интеллектуала, того пыла, что еще больше углублял неисправимые трещины во всех сферах его жизни и душевного состояния.