Натюрморт из Кардингтон-кресент

Безучастно гоняя по тарелке кусок холодной курицы, она из-под ресниц обвела глазами стол. Тэсси была в полном рассудке и как будто светилась изнутри счастьем, которое были бессильны погасить любые беды других людей. Эмили даже была готова за нее порадоваться, и лишь какая-то крошечная часть ее «я», которую она с удовольствием вырвала из себя, испытывала нечто вроде ревности. Впрочем, у нее как будто камень с души свалился: ведь теперь отпал повод подозревать бедняжку Тэсси и в убийстве Джорджа, и в убийстве Сибиллы. Эмили же не хотелось, чтобы этот повод вообще когда-либо существовал. Скорее, причиной стал рассказ Шарлотты о странном эпизоде на лестнице, и вот теперь он прояснился, причем самым неожиданным образом.
  
На дальнем конце стола, сверкавшего белоснежной скатертью и георгианским столовым серебром — правда, несмотря на лето, без каких-либо ваз с цветами, — сидела старая женщина в черном, глядя перед собой водянисто-голубыми глазами. Судя по всему, она до сих пор оставалась в неведении относительно намерения Тэсси выйти замуж за помощника викария, равно как капитуляции Юстаса и тех причин, что подтолкнули его к такому решению. И уж, конечно же, относительно ночных вылазок Тэсси. Потому что знай она обо всем этом, на ее лице читались бы не только холодная неприязнь и нескрываемая спесь. Впрочем, нетрудно было предположить, что за этим ледяным фасадом скрывается нечто большее, а именно леденящий душу страх. Ведь что ни говори, а под крышей их дома было совершено два убийства. Даже Лавиния Марч была бессильна притворяться перед самой собой, будто в их доме поселилась некая посторонняя сила. Так что убийца — наверняка один из домочадцев.
Правда, Эмили предпочитала помалкивать о своих переживаниях. Душевные муки не смягчили ее сердца, не прибавили понимания того, что кто-то другой тоже может страдать. Она догадывалась, что в глубине души Лавиния наверняка воспринимает случившее как величайшую трагедию своей жизни, трагедию таких масштабов, что ей ни к чему чья-то жалость, и одновременно бессильна прочувствовать ее сполна. В свою очередь Эмили была бессильна ощутить в душе сочувствие к той, кому оно было неведомо. Более того, она предпочла бы, чтобы убийцей оказалась именно Лавиния, хотя и не смогла бы назвать причин, почему, равно как и каких-нибудь доказательств ее вины. Миссис Марч была единственной в этом доме, чья вина не причинила бы ей самой душевных мук. Эмили мысленно перебрала все возможные доводы в пользу своей правоты, но ни один ее не устроил.
Как будто догадавшись, о чем она думает, старуха подняла глаза от тарелки и смерила ее ледяным взглядом.
— Полагаю, Эмили, что завтра после похорон вы вернетесь к себе домой, — сказала она, высокомерно выгнув одну бровь. — Думаю, при необходимости полиция отыщет вас и там, хотя, похоже, полицейские не слишком утруждают себя поисками.
— Разумеется, я здесь не останусь, — холодно бросила в ответ Эмили. — Я только потому здесь и задержалась, что так было удобнее для полиции. А также для того, чтобы поддержать семью в трудную минуту. Думаю, обществу нет нужды знать, насколько мы все неприятны друг другу и как вместо поддержки и сочувствия, наоборот, отравляем существование своим близким. — Эмили сделала глоток вина. — Хотя, скажу честно, мне непонятно, откуда у вас такая уверенность в том, будто полиция бессильна раскрыть эти убийства.
Эмили нарочно употребила это ужасное слово, чтобы посмотреть, как лицо Лавинии сморщится в гримасе отвращения.
— Полиции наверняка известно гораздо больше, чем они вам говорят. А вот нам наверняка скажут. В конце концов арестуют ведь кого-то из нас.
— Неужели? — сердито вмешался Юстас. — Вы забываетесь, Эмили. Такого рода ремарки совершенно ни чему, тем более за столом.
— Разумеется, это один из нас, глупец, — бросила ему старуха. Рука ее тряслась с такой силой, что она расплескала вино, и на белоснежной скатерти расплылось кроваво-красное пятно. — Всем известно, что это Эмили, и, похоже, ты единственный, кто об этом еще не догадывается.
— Бабушка, не говорите чушь! — впервые с того момента, как они вошли в столовую, подал голос Уильям. Более того, насколько помнится, за завтраком он тоже не проронил ни слова.
Бледный, со впалыми щеками, он напоминал привидение, как будто Сибилла забрала с собой в могилу все его жизненные силы. Шарлотта как-то раз поймала себя на мысли о том, что опасается, как бы он не упал во время похорон в обморок: за последние дни Уильям как будто превратился в ходячий труп.
Лавиния Марч резко развернулась к нему, чтобы что-то сказать, однако, заметив выражение лица внука, не стала спорить.
— Лично я сильно сомневаюсь, что это Эмили, — продолжил Уильям. — Ревность, как мотив к убийству, может быть приписана не только ей, но и мне. Хотя, сказать по правде, ревность здесь ни при чем. Интрижка была банальная, мимолетная, ни к чему не обязывающая, и мы оба, Эмили и я, это прекрасно знали. Возможно, вы были не в курсе, но ведь это вас и не касалось. — Уильям умолк, чтобы сделать глоток вина. Голос его звучал хрипло, как будто у него болело горло. — И второй мотив, который вы ей приписываете, — что, мол, Джек вскружил ей голову, что, в принципе, звучит вполне правдоподобно. Так вот: Эмили не первая его победа…
— Уильям! Что ты позволяешь себе! — рявкнул на него Юстас и для острастки даже стукнул кулаком по столу, отчего подпрыгнула вся посуда. — Этот разговор — проявление самого дурного вкуса. Мы все здесь понимаем, что горе способно обозлить человека, но не настолько, чтобы он совершенно утратил манеры!
В ответ Уильям смерил отца полным ненависти взглядом. Искривленные в презрительной усмешке губы подрагивали, как будто все то, что он носил в себе в последние дни, вот-вот вырвется наружу.
— Вкус, отец, — это личное дело каждого. Лично я нахожу многое из того, что ты говоришь, отвратительным, или как ты только что сам выразился, безвкусным. Мне претит твое лицемерие. Я нахожу его столь же омерзительным, как все эти вульгарные открытки с голыми женщинами. Но открытки, по крайней мере, честны в своей вульгарности.
Юстас едва не подавился, но загасить вспышку гнева сына не смог. Он помнил, что рядом с ним сидит Шарлотта — хотя бы потому, что она под столом больно стукнула его ногой по лодыжке. Смехотворная сцена в спальне Сибиллы до сих пор не выходила у него из головы. И ему ничего не оставалось, как стиснуть зубы и промолчать.
— Но как мотив это вряд ли заслуживает убийства, — продолжал тем временем Уильям. — Потому что, будь у нее такое желание, она вполне могла иметь роман с Джеком, хотя я крайне сомневаюсь, что он у нее был. А вот наоборот, если это он домогался ее, или, чтобы уж быть до конца точным, денег Джорджа, которые она унаследовала бы, — в этом случае у него были все причины убить ее мужа.
Эмили окаменела, словно статуя, зная, что Джек Рэдли сидит с ней рядом. Но что скрывалось за этим — вина, неловкость или просто страх? Порой на виселицу попадают совершенно невинные люди. Если Эмили страшно, то почему не должно быть страшно ему?
Но Уильям еще не закончил свою речь.
— Лично я, — продолжал он, — назвал бы в качестве подозреваемого номер один отца. У него имелись первоклассные причины, которые — на тот случай, если он не виновен, — я не намерен здесь обсуждать.
За столом воцарилось гробовое молчание. Веспасия отложила нож и вилку и деликатно промокнула губы салфеткой. Затем посмотрела на Уильяма и, ничего не сказав, вновь перевела взгляд на скатерть.
Юстас был бледен, как мел. Шарлотте были видны его сжатые кулаки. Жилы на шее вздулись, и в какой-то момент она испугалась, что тесный воротничок его придушит. Он тоже не проронил ни слова. Тэсси отвернулась. Миссис Марч пылала гневом, однако, по той же причине, что и все, не торопилась высказывать свое мнение. Видимо, потому, что любые слова были бессильны передать ее возмущение. Джек Рэдли сидел как побитый. Это был первый случай, когда Шарлотта видела его таким — без былого гонора.