Натюрморт из Кардингтон-кресент

Так, значит, Сибилла?
Джордж был обаятелен, легок в общении, щедр. Но надо быть законченной истеричкой, чтобы, влюбившись в мужчину, за которого ты не можешь выйти замуж, убить его после какой-то ссоры. Тем более что у Сибиллы и раньше случались романы. И все они так или иначе кончались. Разумеется, она знала, как красиво прекратить отношения, как, почувствовав неизбежный разрыв, его самые первые признаки, первой оборвать любовную связь. Ведь ей уже не восемнадцать. Она взрослая, опытная женщина.
  
Или ее отношения с Джорджем были совершенно иными? Но почему? Эмили не видела для этого причин. В этом случае оставался Джек Рэдли, и ответом была неприятная мысль, которую она старательно избегала. Да, она провоцировала его, и ей нравилось это делать. Несмотря на все ее переживания, ее душевную боль по поводу Джорджа, Джек ей нравился. Она флиртовала с ним и не чувствовала за собой никакой вины по этому поводу. Никакой вины! Возможно, по крайней мере, в том, что касалось Джорджа. Как говорит пословица, что хорошо для гуся, хорошо и для гусыни. Но как насчет самого Джека? Начать с того, что она не воспринимала его серьезно — скорее как своего рода игрушку. Джек был само обаяние, заботливый и мужественный. Эмили слышала, что у нет денег, но это интересовало ее меньше всего. Подумаешь, какая разница!
Или все-таки?.. Потому что, присмотрись она к нему внимательнее, то увидела бы, что перед ней мужчина, которому уже за тридцать, без денег и жизненных перспектив, кроме тех, что он сможет добиться своим умом. Возможно, она увидела бы перед собой слабого человека, который привык вести красивую жизнь. Человека, завидующего тем, кому сопутствует финансовый успех, человека, которому строит глазки хорошенькая женщина, более того, женщина, которую публично игнорирует собственный муж. Женщина ранимая, ибо принимает условности умом, но не сердцем.
И как далеко зашла она в своем флирте? Неужели настолько далеко, что он вообразил, будто она — будь она свободна — выйдет за него замуж? До него наверняка дошло, что для нее он не более чем уловка, призванная вернуть мужа. Даже менее того, просто случайная жертва ее приятных манер. Что у нее и в мыслях не было заводить с ним роман, который мог бы еще сильнее оттолкнуть от нее Джорджа.
Наверное, все-таки нет. Джек Рэдли был еще дальше от таких семейств, как Эшворды или Марчи, нежели она сама. Вполне возможно, что финансовые затруднения и далеко идущие амбиции подавили в нем все остальное. Эмили привыкла видеть в нем человека тщеславного, склонного вести жизнь, не лишенную приятности, преследуя при этом собственные интересы. Такой вряд ли способен на глубокие чувства.
Иное дело — физическое влечение, но его не стоит воспринимать серьезно. Ради таких вещей вряд ли кто станет рисковать добрым именем. Даже представители среднего класса понимали необходимость таких вещей. Никто не разбрасывался всем, что имел, ради какой-то прихоти. Безусловно, мужчина, который дожил до тридцати пяти лет исключительно благодаря своему остроумию и обаянию, прекрасно понимал, чем опасны романтические увлечения.
А если нет? В конце концов, люди влюбляются, даже те, кто, казалось бы, на это не способен. Они же, как правило, страдают больше всего. Неужели она настолько вскружила ему голову, что он утратил всякий здравый смысл — и в порыве страсти убил Джорджа?
Нет, скорее здесь дело в заурядной алчности. А момент он выбрал потому, что услышал ссору Джорджа и Сибиллы, и, не раздумывая, ухватился за столь удачно подвернувшуюся возможность. Потому что еще день, и она ускользнет…
Тем временем карета катила по березовой аллее. Солнечный свет играл в ветвях деревьев, ветер шелестел листьями. Для Эмили шелест этот был сродни шороху черного шелка по кладбищенской дорожке или негромкому постукиванию черных бус на толстых шеях. Эмили поежилась. Внутри кареты было холодно. Белый шелк носового платка навевал воспоминания о лилиях и смерти.
Что, если в случившемся виновата в первую очередь она сама? Видит бог, она не желала Джорджу смерти. Тем не менее моральная ответственность останется на ней, что бы там ни обнаружила полиция. Равно как и пятно несмываемого позора. Тот факт, что ничего предосудительного она не сделала, будет забыт. В глазах общества Эмили до конца своих дней будет женщиной, чей любовник убил ее мужа…
Да, но как же деньги? Эмили уже получила записку от адвоката — правда, с выражениями соболезнования. Однако знала, что скоро речь зайдет о деньгах, и немалых. Часть находится в трастовом фонде для Эдварда, но и ей достанется весьма внушительная сумма. Этих денег хватило бы, чтобы Джек Рэдли ни в чем себе не отказывал. Но, самое главное, ей достанется недвижимость.
Эта мысль пугала Эмили до тошноты: казалось, желудок ей сжимает чья-то холодная, липкая рука. Если убийца — Джек, то ответственность за это убийство ложится и на нее. И если его поймают, то в лучшем случае она в глазах общества превратится в изгоя. В худшем — ее повесят вместе с ним.
Но даже если он останется гулять на свободе, за ней до конца ее дней будет тянуться шлейф подозрений. До конца своих дней она будет слышать, как люди перешептываются у нее за спиной. Она же единственная будет знать без тени сомнений, что невиновна.
Но разве в таком случае Джек оставит ее в живых? Ведь она всегда сможет доказать, что Джорджа убил именно он. И наверняка постарается это сделать, чтобы обелить свое имя. Что, если произойдет «несчастный случай» или же она «покончит с собой»? В окно кареты потянуло сквозняком, и руки Эмили покрылись гусиной кожей.
Обед прошел натянуто и чопорно, как и положено поминкам. Эмили пережила его с максимальным достоинством, на какое была способна. Однако затем, извинившись, ушла, но не к себе в комнату, где ее могли найти Шарлотта или Веспасия. Ей хотелось побыть одной, поразмышлять, чтобы никто, даже самые близкие люди, не донимал ее расспросами.
В главной части дома всегда есть риск на кого-то наткнуться. И тогда ей снова придется искать повод, чтобы уйти, либо поддерживать разговор, зная при этом, что о ней думают на самом деле, хотя и стараются разыгрывать старую комедию хороших манер.
Эмили поднялась на второй этаж, а затем по узкой лестнице — на третий, где когда-то располагались детские комнаты. Их запрятали сюда специально для того, чтобы дети своими играми и гамом не мешали взрослым обитателям дома. Эмили прошла мимо спален — все как одна они стояли запертыми, — мимо комнаты няни, мимо детской. Эта тоже стояла пустой, если не считать двух закрытых простынями колыбелек и бело-розового комода. В дальнем конце коридора располагалась самая главная, просторная игровая комната.
Это был совершенно иной мир, нежели тот, десятилетней давности, когда эти залитые янтарным светом стены покинула Тэсси. Шторы были широкие, солнечные лучи золотили старые обои, ярко выделяя выцветшие пятна и слой пыли на портретах маленьких девочек в крахмальных платьицах и мальчика в матросском костюмчике. По всей видимости, это был Уильям; лицо по-детски мягкое, черты еще не сформировались, на губах застыла застенчивая полуулыбка. На этой сепии, скрадывавшей рыжинку его волос, он был совершенно не похож на себя. Зато в его лице угадывалось неожиданное сходство с Оливией — по крайней мере, с тем ее портретом, какой Эмили доводилось видеть.
Девочки были разные, но у всех до одной было круглое отцовское лицо, такие же брови и уверенный взгляд. Единственным исключением была Тэсси — худенькая, искренняя, в чем-то похожая на Уильяма, за исключением линии рта и банта в волосах.
  
Возле окна стоял конь-качалка. Уздечка на нем была порвана, седло потерто. На розовой оттоманке восседал ряд кукол. Все до одной сидели как по линейке — не иначе как это постаралась, наводя здесь порядок, кто-то из горничных. Коробка с оловянными солдатиками была аккуратно прикрыта крышкой и стояла рядом с цветными кубиками, кукольным домиком, у которого открылась передняя стенка, двумя музыкальными шкатулками и калейдоскопом.