Инженер Петра Великого 7 (СИ)

— Ты свободен. Иди, отдохни и поешь. Твоя служба окончена.
Когда гонца вывели, Визирь с непроницаемым лицом обернулся к своим командирам.
— Страх — такое же оружие, как сабля или пушка, — произнес он. — Этот гяур-инженер, похоже, владеет им в совершенстве. — Он перевел тяжелый взгляд на представителя флота. — К доблести твоих моряков мы еще вернемся. Когда пыль уляжется. Сейчас есть дела поважнее.
  
Представитель Капудан-паши затаил дыхание. Этот разговор добром для него не кончится. А Великий Визирь уже думал о том, что одна проигранная битва на юге — ничто по сравнению с той великой победой, что уже почти созрела здесь, на западе.
Едва за пологом шатра стихли шаги удаляемого гонца, как Ага янычар, не сдерживаясь, гневно заявил:
— Позор! — его голос гремел. — Нечестивцы глумятся над нами, а наш флот прячется за островами, как стая напуганных чаек!
Обернувшись к Визирю, он вперил в него пылающий взгляд. Представитель Капудан-паши осторожно заявил:
— Есть вести еще горше. Гяуры захватили Шевалье Дюпре, французского инженера…
Эта новость заставила Али-пашу, только что вернувшегося к своему месту, замереть. Он медленно обернулся; лицо его было лишь холодной, вопрошающей маской.
— Француз? — переспросил он, словно не расслышав.
— Он самый! — подтвердил представитель флотского командующего. — Тот, кого нам прислал в знак дружбы король франков.
— Это тот, кто чертил нам новые планы бастионов? — хмыкнул Ага, — учил наших мастеров класть камень и рассчитывать углы для пушек? Я предупреждал тебя, паша! Этот франк смотрел на моих янычар, как на дикарей! Его советы стоили нам лучших людей! Мы потеряли ум, работавший на нас! Теперь этот Дюпре, спасая свою шкуру, выложит русскому шайтану все наши секреты, слабые места в обороне не только Азака, но и других крепостей! Он слишком много занет!
Пленение европейского военного советника — потенциальная катастрофа, брешь в самой системе обороны Османской империи. Заметив, что гнев военачальника переключился на новую цель, представитель флота облегченно выдохнул и тут же поспешил подлить масла в огонь.
— Великий грех и великое несчастье, — запричитал он. — Допустить, чтобы такой ценный человек…
Великий Визирь оборвал его на полуслове жестом руки. Медленно пройдя по шатру, он остановился у большой карты на отдельном столе. Пальцы его скользнули по линии побережья и замерли на точке с надписью «Азак».
— Да, великое несчастье, — произнес он наконец, и в голосе его прозвучало, казалось бы, искреннее сожаление. — Король Франции оказал нам великую услугу, прислав одного из лучших своих умов. А мы не уберегли его. Этот Дюпре был истинным другом Блистательной Порты, и его доблесть не должна быть забыта. — Он повернулся к своему писарю. — Подготовить немедленно послание нашему послу в Стамбуле. Пусть он выразит глубочайшее негодование его величеству султану от нашего имени и потребует от посла франков содействия в освобождении их подданного. Мы должны сделать все, чтобы вызволить шевалье из лап неверных.
Медленная, взвешенная речь, исполненная государственной мудрости и заботы о союзнике, произвела должный эффект. Ага янычар удовлетворенно кивнул — Визирь, без сомнения, осознавал всю серьезность положения. Представитель флота почтительно склонил голову, восхищаясь дипломатической тонкостью своего повелителя.
Однако стоило военачальникам, получив распоряжения, покинуть шатер, как маска сошла с лица Али-паши. На его губах заиграла едва заметная, холодная усмешка. Подойдя вновь к карте, он устремил взгляд на далекий Париж.
Пленение Дюпре. Какая удача. Какое изящное, посланное самим Аллахом решение проблемы, что давно не давала ему покоя.
Друг Порты? Шевалье Дюпре? Визирь едва заметно усмехнулся. Француз был другом лишь себе да своему далекому королю. Умен, да, этого не отнять: безупречные советы по фортификации, точнейшие расчеты. Однако он оставался чужим. Надменный, холодный, с вечной тонкой усмешкой, он взирал на османских пашей как на способных, но неотесанных учеников. Али-паша вспомнил, как франк наотрез отказался объяснить местным мастерам принцип расчета свода, бросив, что «эти тонкости не для их умов». Давая готовые чертежи, он не делился знанием. Не учил — лишь позволял исполнять. Держал за подмастерьев, не за коллег. Полезный, как хороший инструмент. Он не укреплял Империю, а только латал ее стены, оставляя секреты мастерства при себе.
Али-паша никогда ему не доверял. Слишком хорошо он знал этих европейцев, особенно их вечные интриги и политику двуличия. Дюпре был полезен, но опасен. Слишком много видел, слишком много знал. И в любой момент мог стать фигурой в чужой игре, направленной против самой Порты. Визирь не раз ловил себя на мысли, что от этого ценного «союзника» пора избавляться. Но как? Убить — навлечь гнев Парижа. Выслать — признать недоверие и испортить отношения.
И вот проблема решилась сама собой. Так изящно, так своевременно. Руками русских. Теперь можно, не рискуя ничем, разыгрывать карту оскорбленной добродетели, требовать, негодовать, давить на французского посла. Пленение Дюпре из проблемы превратилось в превосходный дипломатический инструмент.
А то, что он может выдать русским какие-то секреты… Визирь снова усмехнулся. Да пусть рассказывает. Пусть этот шайтан Смирнов думает, что заполучил ключ к их обороне. Все, что знал Дюпре, — вчерашний день. Каменные стены, расположение пушек. Он не знал и не мог знать о настоящей силе Османской империи, что разворачивалась здесь, на западе. Силе, перед которой все фортификационные ухищрения — не более чем пыль под копытами коней правоверных.
Хотя… мелькнула тревожная мысль. Что, если этот Смирнов, этот русский колдун, сумеет не просто вытянуть из Дюпре старые секреты, но и… переманить его? Если предложит французу нечто большее, чем деньги или свободу? А ведь сам Визирь бещал ему огромные богатства, жаль этот Анри не прельстился. Себе на уме, франк.
Визирь отбросил эту мысль как наваждение. Сейчас Дюпре — лишь карта в его руках. И эту карту он разыграет, как и подобает Великому Визирю. Потеря Азака — досадная, болезненная пощечина, но не более чем отвлекающий маневр в великой партии, которую он вел. Главная игра разворачивается здесь. И в этой игре он уже почти поставил мат московскому царю. А пленение одного высокомерного француза — лишь приятная неожиданность.
Размышлениям Великого Визиря не суждено было продлиться: полог шатра вновь откинулся. На пороге возникла фигура — полная противоположность первому, изможденному гонцу. Высокий, поджарый, в добротной коже степняка, он двигался уверенно. Один из лучших лазутчиков крымского хана Девлет-Гирея, прикомандированный к штабу, поклонился и, не дожидаясь вопросов, начал доклад.
— Великий паша, вести с северо-запада! — чистый и звонкий голос лазутчика смыл остатки тягостной атмосферы после вестей об Азаке. — Газель сама забрела в ущелье, где ее уже поджидает лев.
Визирь слегка приподнял бровь, безмолвно приглашая продолжать.
— Заманенные сладкими речами господаря Кантемира, московский царь и его гвардейский авангард переправились через Днестр, — докладывал лазутчик. — Весенняя распутица обернулась для них тюрьмой. Земля под ногами, превратившись в бездонное болото, топит их пушки, повозки и коней. Отрезанные от основных сил на том берегу, они лишены всякого снабжения.
Он сделал паузу, давая слушателям в полной мере оценить масштаб успеха.
— Воины хана — это рой ос, паша. Мы жалим, пока бык не падет от бессилия и яда. Каждый день мы перехватываем их обоз, вырезаем отбившихся, сжигаем то немногое, что они пытаются подвезти. Лошади их падают от бескормицы, солдаты едят коренья и кору. Ропот в их стане слышен за версту.
  
В этот момент к Визирю зашел Ага, который хотел обратиться к нему, но остановился, слушая доклад гонца. Али-паша чуть поморщился, вновь увидев главу янычар. Наверняка тот зашел для того, чтобы убедить его в том, что Капудан-паша не верен империи.