Проданная сводным братьям (ЛП)
— Какая, на хрен, разница? — Лайл пожимает плечами. — Старый мудак может гнить. У меня есть другие дела.
Дик-Мудак. Хонор, как ни странно, сама придумала это прозвище. Она была милой, как пирожок, но и умом тоже отличалась. Ричард Эстон для всего мира, Дик-Мудак для своих детей, настоящих или нет. Она не смогла бы подобрать для него более подходящего имени.
Если только это не был Насильник. Нарцисс. Жестокий, неуверенный в себе кусок дерьма. Существует так много возможностей.
Рычащий, прокуренный голос кричит:
— Сейчас середина грёбаной ночи. Где, чёрт возьми, вы были, парни? — его голос отчётливо слышен даже через дверь. Удивительно, как хорошо слышны звуки в старых величественных особняках. Я всегда знал, когда Лайл или Нейт приглашали к себе девушку, если это создавало общую картину.
Думаю, он дома.
— Ребята, делайте что хотите. Я разберусь с ним.
Нейт озабоченно морщит лоб.
— Кил, тебе не обязательно делать это в одиночку.
— Я знаю. А теперь отвали.
Они, вероятно, по привычке, поднимаются по лестнице в спальни. Это то, к чему они привыкли. Я никогда не мог отвести от них внимания, но я старался изо всех сил. В конце концов, я самый старший.
К чёрту мой комплекс героя, но если я не возьму всё под свой контроль, то кто же возьмёт?
Я расправляю плечи, расслабляя их. Папа в последнее время не решается прибегать к физической силе, но от старых привычек трудно избавиться. Он всегда был твёрдым сторонником принципа «пожалей розги, испортишь ребёнка», но я не думаю, что он когда-либо планировал, что будет делать, когда его дети вырастут и станут больше него.
Я не утруждаю себя стуком.
— Сейчас три часа грёбаной ночи, а вы тут торчите, как подростки. Собрание акционеров завтра ровно в девять, и я ожидаю, что вы все там будете. Вам не удастся поставить меня в неловкое положение, — он стоит спиной ко мне. Он широкий и мускулистый. Нет никаких сомнений, откуда у меня это. Даже в его возрасте он не слабак.
Что, чёрт возьми, не так с этой семьей, если первое, что я делаю, входя в кабинет отца, — готовлюсь к драке? Я уверен, что это многое объясняет.
Он находит в шкафу то, что искал, и поворачивается ко мне лицом. С гримасой и мрачным взглядом он перебирает бумаги на столе, чтобы выровнять их, затем откладывает на потом. Он опускается в своё массивное кожаное кресло, почти такое же старое, как и он сам.
— И если ты решил потрахаться с кем попало, тебе лучше быть осторожным. Последнее, что нужно этой семье, — это ублюдок, который всё усложняет.
Я смотрю на него в ответ, отгоняя воспоминания о том, как смотрел на него снизу-вверх, когда был мальчишкой. Когда его лицо искажалось от ярости, когда он расстегивал ремень. Я ненавижу, что он всё ещё заставляет меня испытывать подобные чувства. Но в наши дни мы в основном ссоримся словами.
— Ты единственный ублюдок, который когда-либо понадобится этой семье.
Он недовольно хмыкает. Интересно, что бы он сказал, если бы я рассказал ему о Хонор, но я не буду. Я разговариваю со старым сукиным сыном только тогда, когда это необходимо, и ему доставит удовольствие услышать, что у неё такие неприятности, что она вынуждена продавать себя. Он довольно часто называл её маму шлюхой.
Но мне это тоже нравится, так разве это делает меня чем-то лучше него?
Блядь.
— Что ж, теперь ты здесь, и мы оба не спим, так что иди посмотри на это, чтобы завтра мы оба были готовы. Если ты достаточно бодр, чтобы трахаться, значит, ты достаточно бодр, чтобы притвориться, что берёшь на себя ответственность, — он поворачивает свой ноутбук, чтобы мы могли просмотреть цифры. От необходимости сотрудничать с ним у меня во рту появляется привкус тошноты, но бизнес есть бизнес. И хотя Дик-Мудак, в наших общих интересах, чтобы семейный бизнес шёл хорошо, поэтому в тот день, когда он, наконец, выйдет из игры, мы с братьями сможем возглавить процветающую компанию.
Я устраиваюсь на своём стуле, готовясь к ночи обмена колкостями и надеясь, что он найдёт в себе силы разозлиться и ударит первым.
Выдаю желаемое за действительное.
Но если он это сделает, то, чёрт возьми, последним ударю я.
***
Моё настроение всё ещё было мрачным, когда следующим вечером я оказался у входа в клуб «Скарлет». Даже мысли о том, что нас ждёт Хонор, недостаточно, чтобы избавиться от неприятного привкуса во рту, но я подозреваю, что к концу вечера я почувствую себя лучше, если буду обращаться с ней так, как она того заслуживает.
— С папой мы тоже иногда справляемся, — говорит Нейт. Как бы я ни старалась это скрыть, они с Лайлом знают меня слишком хорошо.
Точно так же, как я знаю, что они не могут. Они никогда этого не делали, и, хотя я принимал на себя основную тяжесть, когда мы были маленькими, сейчас это по-прежнему моя работа. Я всегда буду делать всё возможное, чтобы оградить их от худшего в отце. Нет смысла всем нам страдать.
— Всё в порядке, — вру я.
И всё же, когда мы входим, я чувствую, как расслабляются мои плечи. Когда лифт качается, а мой желудок сжимается при подъёме, кажется, что моё тело знает, куда мы направляемся. Мы приближаемся к концу, и мне становится легче выбросить из головы нашу никудышную семейную жизнь.
Возможно, нам стоит оставить Хонор при себе, просто по этой причине. Мы могли бы платить ей больше. Если у нас чего-то и хватает, так это денег. Разве Виктория не гордилась бы тогда своей маленькой дочерью? Шлюха для братьев Астон.
Где Виктория? Судя по тому, как она всегда заботилась о Хонор, можно подумать, что она всё ещё присматривает за ней.
Я останавливаюсь перед комнатой двадцать восемь. Если Хонор выполнила свои инструкции, она ждёт нас внутри. Обнажённая. Стоящая на коленях. Ослеплённая. От этой мысли у меня натягиваются штаны.
Я открываю дверь.
Зрелище её стройной фигуры на полу, лицом к кровати, с шёлковым галстуком, повязанным вокруг лица, — это самая сексуальная вещь, которую я когда-либо видел в своей жизни. Резкий вздох Лайла говорит о том, что я не одинок.
Её задница в форме перевернутого сердечка напоминает мне о нашем первом разе вместе. Даже когда она опускает руки, видны выпуклости её тяжёлых сисек. Я хочу держать её за них, когда буду трахать ее в раскорячку. Я хочу погрызть их, погружая свой член в её задницу. Я хочу почувствовать, как она сжимается вокруг меня, когда давится членом другого парня. Так много возможностей.
И самое замечательное во всём этом то, что она согласилась позволить нам всё это сделать. Она тоже этого хочет, может быть, даже больше, чем ей это нужно.
Я взвешиваю в руках пучок гладких красных верёвок, уже планируя, куда их прикрепить и как связать её. Я не могу вернуть все те годы, что прошли с тех пор, как они с Викторией оставили нас гнить с нашим паршивым отцом, но я могу дать ей почувствовать, насколько мрачно и безнадежно это было.
— Привет, Хонор. Я надеюсь, ты готова к нам. Ради твоего же блага.
9. Охваченная огнём
Хонор
Я никогда не думала, что могу чувствовать себя настолько оторванной от собственного сознания. Когда Килиан, Нейт и Лайл прикасаются ко мне, слово «нет» с лёгкостью срывается с моих губ.
«Ты можешь притвориться, что мы незнакомы, — сказал Килиан. — Ты можешь притвориться, что ненавидишь то, что мы с тобой делаем, если тебе от этого станет легче».
Мне также не легче от этой мысли. Мы не чужие люди, и, как бы я ни старалась, я не могу ненавидеть ничего в том, что мы вместе.
Я чувствую себя живой так, как никогда не могла себе представить.
И я не могу понять, что значит хотеть отрицать их или бороться с ними, когда я желаю противоположного.
Что это значит — испытывать трепет от того, как они удерживают меня, вздрагивать от пут на запястьях, умолять их остановиться, но мысленно молиться, чтобы они продолжали?
Каждое прикосновение кажется запретным. Каждый момент, когда мы занимаемся этим, опасен и неправилен, но в то же время и верен, и это пульсирует во мне, как грохот перед бурей. Это первобытно и по животному — желать, чтобы мужчины подчинили тебя себе. Это незаконно — говорить им «нет» и воображать, что они меня оскорбляют, а потом радоваться, когда они игнорируют все мои протесты.