Всего 50 (СИ)
– Так это рядом со мной! Через пятнадцать минут я буду. Выпей пока кофе!
В светлой, несколько застиранной рубашке с коротким рукавом, со слегка взбитыми надо лбом негустыми волосами, в старомодных брюках, Хосе был безнадёжен. Для роли кабальеро. Но гидом – с его увлечённостью и желанием поделиться – мог выступить вполне. Одно то, что он говорил по-итальянски, и я его понимала, могло сойти за удачу. Для нас обоих язык этот не был родным, а стало быть, беглая неразборчивость нам не грозила. Мы изъяснялись с толком, с расстановкой.
– Что бы ты хотела увидеть перво-наперво? – обратился ко мне добрый Хосе.
– Не знаю. Предложи свой план, по твоему опыту.
– Тогда сразу пойдем по готическому кварталу, Барри готик.
– Уже была вчера…
Хосе улыбнулся некрасивым ртом, показав зубной мост с крепежом из литой проволоки, похожей на скрепку…
– Ага… Но Рамблу ты точно не знаешь, потому что её надо пройти от начала до конца, почти от порта до площади Каталония.
– Пойдём. Только мне нужно сначала кое-что оставить в камере хранения, на вокзале «Франция»… Подождёшь меня? Я мигом.
Бульвар Рамбла – пешеходная аллея с роскошными платанами и проезжей частью по обеим сторонам – давно превратилась в городскую сцену, растянувшуюся приблизительно на полтора километра от набережной у моря до центральной площади Каталония. До отказа заполненная интернациональной толпой, Рамбла жила на полную катушку. Тут была масса любопытного: киоски с цветами, журналами и сувенирами, площадки для перформанса артистов, свободные художники у мольбертов, мини-концерты бродячих музыкантов… И ещё, как предупредил Хосе, здесь незримо сновали вездесущие воры-невидимки.
Но на этом совершенно не хотелось концентрироваться.
– Попей воды из этого фонтана, – предложил Хосе. – Это знаменитый фонтан «Каналетас». По преданию, кто из него попьёт, обязательно вернется в Барселону. Не знаю, как ты, но я бы хотел, чтобы ты вернулась…
Высокий фонтан, похожий на фонарь, отделанный литьем – гербами, листьям, фигурами, состоял из четырёх кранов крест-на-крест. К нему подходили люди – кто с бутылкой, кто просто так – и пили, мечтая, ещё не уехав, опять побывать в Барселоне.
Я присоединилась.
Неподалеку продавали всякую всячину, вплоть до живых кроликов, хомяков и птиц. Попугай «какаду» в клетке обращал на себя внимание необычным оперением – серый с сиреневым, будто его кисточкой раскрасили. Но это ещё что!
Стоило мне удивлённым возгласом отреагировать на его нестандартный окрас, как попугай пристально на меня посмотрел, крутанул черным глазом и сказал по-русски: «Пр-ривет!»
Придя в восторг, я протянула к нему руку, чтобы через прутья клетки коснуться перьев. Птица трепетно ухватилась за мой указательный палец одним из своих, покрытых сухими чешуйками, и стала держать, будто жених – пальчик избранницы. Скошенный в мою сторону глаз сверкал, как сверкали ночью глаза Марко…
На балконе близлежащего жилого здания, как на трибуне, стояли два парня. Один, голый по пояс, лениво поигрывал на гитаре, у другого на плече сидела ворона. Парни смотрели на Рамблу сверху, картинно вливаясь во всеобщий праздник. Здесь все были повязаны весельем.
Возле «живой скульптуры» толпился народ.
Толстый, белый, закамуфлированный под алебастр «амур», с круглой головой в напудренных кудряшках, держал в руках сердце – бархатное, пухлое, словно насыщенное кровью. Его безжалостно пронзала золочёная стрела не первой покраски.
Амур улыбался намалёванными губами «бантиком» и прикладывал сердце к груди утрированно-театральным жестом.
Люди добродушно смеялись, фотографировались с амуром и бросали монеты.
Тот радовался, как ребенок, бросался обниматься, «пульсировал» сердцем и даже постанывал вслух прокуренными связками.
Я протянула Хосе фотоаппарат. Он с готовностью навёл объектив.
Мы с Амуром позировали в профиль, вытянув друг к другу губы трубочкой.
На прощание я помахала любвеобильному труженику рукой. Тот сдвинул брови, протянул ко мне обе руки в уже засаленных от усердия перчатках и, изображая полнейшее отчаяние, бросил сердце на асфальт, вместе со стрелой. Подхватывая игру, я погрозила ему пальцем, как Мальвина капризному Пьеро. Амур якобы понурился, обыгрывая новый поворот сюжета, поднял сердце, отряхнул, как подушку, и снова приложил к груди, «пульсируя» им. Я издалека показала ему большой палец – так держать! Не жалей стрел, Амур! Зажигай сердца любовью!
Худенький, жиденький «Чарли Чаплин», стоя на подставке, как ребёнок на табуретке, пел на русском языке песенку «Чунга-Чанга, синий небосвод»! Лёгкий акцент не портил исполнение, а лишь добавлял шарма.
«Чаплин» вдруг обратился к проходящей маленькой девочке:
– Матрёшка, как дела?
Русский язык теперь в Европе – не редкость. Но слышал бы это настоящий Чаплин, он бы, как минимум, удивился.
– Чарли, а дальше слова знаешь? «Чунга-Чанга»…
– Знаю. «Чунга-Чанга, лето круглый год»! – пропел «Чаплин».
– Ты что, русский?
– Нет, я русский в школе учил, в Болгарии.
– Молодец! Используешь знания в своем непростом бизнесе.
– Да, трудно, правда. Сейчас хоть нет жары… Спасибо за добрые слова!
– На здоровье! Удачи тебе, Чаплин!
Мы медленно продвигались в толпе.
На своих двух квадратных метрах под небом испанский гитарист играл лихо, самозабвенно, словно звезда мировой величины, несмотря на свою выгоревшую на солнце майку и потёртый шнурок на шее. Он темпераментно двигал гитарой, как автоматом Калашникова, словно целился в заворожённую публику, и встряхивал длинными чёрными волосами, прикрывая в экстазе глаза.
На следующем отрезке многоцветной Рамблы вдруг раздался искусственный, но до реальности надрывный крик младенца.
В коляске лежало существо, состоящее из набитых ватой ползунков и живой головы в чепчике с кружевами. Голова оказалась головой мужчины лет сорока пяти – в белом гриме, с накрашенными почему-то губами. Тело было спрятано под «попоной, покрывающей коляску. Мужчина крутил просунутой в днище коляски головой и истерично верещал. Подчёркнутый губной помадой рот кривился в плаче до тех пор, пока кто-нибудь не бросал в люльку монетку. Тогда «младенец» закатывал глазки, чмокал губами и радостно угукал, показывая жёлтые кривые зубы. Но через полминуты верещал снова – до следующей монеты.
Народ с умилением и смехом тулился к бэбику, для фотографии на память. Если кто-то делал снимок безвозмездно и отходил, меркантильный младенец принимался орать так, что закладывало уши. И человек раскошеливался – под общий хохот.
В красно-синей майке с надписью «Юнисеф» крутил мяч невысокого роста жонглер с внешностью латиноамериканца – головой, ногами, плечами, виртуозно принимая мяч то на плечи, то на живот, то на колени, то на ступни. На спине у него красовалось всемирно известное имя «Месси».
– Марадона называет его своим последователем! – сказал Хосе.
– Кого?
– Лионеля Месси, аргентинца, звезду клуба «Барселона». Он приехал из Буэнос-Айреса в Барселону в четырнадцать лет и начал играть.
– А… Так жонглер под Месси «косит»? – пошутила я, смутившись своего футбольного невежества.
– Ну да. Знаешь, тут каждый день можно увидеть что-то новое, как будто в театр пришел, – сказал Хосе растроганным голосом. – А вот «Дом Бетховена». Это музыкальный магазин, в котором можно найти все основные партитуры классической и современной музыки.
– И «Бессаме мучо»?
– Ну, разумеётся!
Рамбла кишела кишмя – праздником народного творчества.
Огромный золоченый петух вдруг закукарекал, как в деревне.
Складывался и разваливался на части «живой» трансформер.
Прыгали на прутья клетки хомячки…
Часы показывали обеденное время.
– Проголодалась, наверное? – заботливо, как отец ребенка, спросил Хосе.
– В общем-то, да… Я почти не завтракала.
– Вот и отлично. Помнишь, я обещал угостить тебя хорошим осьминогом? Это здесь недалеко.