Желанная для диктатора (СИ)
Я постоянно испытываю голод, и вот бы сейчас снова напроситься в гости к соседке Антонине Петровне. Живет с нами на одной лестничной площадке. Старуха часто парит кукурузу. И пахнет ей же. Но для меня это лучшее лакомство после карамели.
Оглядываюсь по сторонам и узнаю те самые пожелтевшие обои. Я ворочаюсь, мне неудобно от металлических пружин на койке, и пролежанный матрас комфорта не добавляет. Поднимаюсь. Смотрю на свои тощие ноги. До корок содранные коленки. У меня грязные ногти и еще маленькие руки.
С кухни доносится плач. Мать опять ноет. Она, как обычно, проклинает все, в том числе и меня, за то, какая у нее тяжелая участь. Заочницы. Нет, моя мать не пошла учиться, она ждет отца с очередной отсидки.
Я иду по темному коридору, и к нытью добавляется лязг бутылок. Заглядываю на кухню и морщусь — здесь опять накурено. Надо бы открыть форточку. Мать в застиранном до дыр халате стоит у стола и собирает передачку. Я знаю, как она ползала на коленях перед той же сердобольной старухой Антониной и просила заем для продуктов на зону. Мать слишком подавлена, чтобы устроиться на работу и отправить меня в сад. Она суетится, и я наблюдаю в ней особую нервозность.
Плевать. Мне бы «Мерина», как у дяди Паши. Черного, с рычащим мотором. Был бы самым крутым во дворе, и не пришлось драться.
Оборачиваюсь и вжимаюсь в дверной косяк. Мать снова забыла запереть двери, и в нашу двушку приперлись «друзья» отца. Эти страшные особи — постоянные гости в нашем доме. Особенно мне не нравится лысый — у него вся рожа изъедена оспой, а взгляд замутненный.
— Артём, не путайся под ногами! Иди отсюда! — кричит мать и насильно выпихивает меня прочь.
У нее жесткие объятья, и моим детским костям больно от ее рук. Но будет больнее, если ослушаюсь. Мать как талисман хранит армейский ремень отца с большой металлической бляшкой.
Я возвращаюсь в комнату и достаю из-под подушки без наволочки свой деревянный пистолет. Для надежности. Прижимаю его к груди и вздрагиваю. Я слышу вой. Надрывный. Нечеловеческий. Мужскую брань и хлопок двери на прощание. Ушли, стало быть, гости.
Осторожно выглядываю. Мать сидит в коридоре на коленях, ногтями царапает свои щеки. Это она выла и от горя, драла на себе волосы.
— Не успела. Не успела Виталику собачий жир передать… — у матери несвойственный голос. Она всхлипывает и оборачивается на меня. — Папка твой умер. От болезни. Туберкулез.
А я стою, пятилетний, и крепко держу свой пистолет. Мне не жалко ни отца, ни эту женщину. Я вообще не понимаю, что делаю в этом жестоком мире. Молча разворачиваюсь и ухожу обратно. Успеваю скрыться из вида, как входная дверь снова распахивается, но уже с грохотом. Прячусь под кровать и забиваюсь в угол.
Раньше я не понимал, но теперь догадываюсь. Это был последний день моего нахождения в родном доме, потому что к нам ворвались Они. Точно такие же бойцы, подобные тем, что сейчас окружают меня. Они пришли, чтобы забрать свое — общак, собранный для бандитов.
Но, к моему стыду, отец решил не делиться и оставить награбленное себе. Наверное, думал разбогатеть. Подняться. А моя мать просто оказалась идиоткой. Отец не нашел места лучше, как спрятать пакет в вентиляционное отверстие в кухне, подставив нас под угрозу расправы.
Мать до последнего отнекивалась перед бойцами, а после была ликвидирована. Ничего удивительного, так со всеми поступали.
Из-под кровати я вижу огромную пару черных берцев, что бесшумно крадутся по моей комнате. Обходят ее по периметру. Я, затаив дыхание, молчу, даже когда слышу в коридоре выстрел. Пару раз моргаю и будто проваливаюсь в темноту. Не чувствую своего тела.
Очень хочу увидеть Фортуну.
Открываю глаза и вижу такой же известковый потолок, только чистый. Я нахожусь в просторной комнате, и вокруг меня стоят десять одинаковых кроватей. Нет, это не тюрьма, а интернат. Я почти совершеннолетний и вот-вот выйду в свободную жизнь. Хотя, чего скрывать, эти стены никогда не были мне преградой.
Воспитатели предпочитают не связываться со мной и остальными проживающими в этой комнате. Они называют нас отморозками и пророчат скорые нары. Они считают нас отбросами и будущими уголовниками.
Я поднимаюсь с постели и рассматриваю свою правую руку. На ней появились первые татуировки. Синюшные и расплывчатые. Зато со смыслом. Позже я забью их другими, но это потом.
А сейчас мне нужно тренироваться. Упорно. До кровяных мозолей на ладонях. Я должен быть сильным, ведь в группировку Давыдова дрищей не берут. Большую часть времени я провожу во дворе интерната и занимаюсь на турниках. А кто-то нюхает клей. Но у меня есть четко поставленная цель и, я пойду к ней напролом.
И я добился своего. Я идеальный кандидат для шестерок Давыдова. Я высок и физически складен, вынослив. У меня нет жалости, сострадания. Я не знаю, что такое любовь, и мне похрен на общепринятые стандарты. Я вырос в среде криминала и другой жизни не знал.
Мне и остальным шестеркам приходилось выполнять самую грязную работу. Сутками охранять лидера при любой погоде. Что делают сейчас мои парни. В редких промежутках я пил крепкий алкоголь и ебал женщин. А мне всего лишь двадцать лет.
Я делал все, но не убивал. Не мог поднять руку даже на самого конченого ублюдка. Это поставило под сомнение мое дальнейшее нахождение в ОПГ. И даже угроза изгнанием никак не изломила мою личность.
Пока однажды ночью после очередной попойки я не решил возвратиться домой через парк. Было лето, темно. В кустах я услышал непонятную возню и стоны. Пьяный верзила, потный жирный кабан с отвратным запахом и мордой, хотел изнасиловать девочку. Он навалился на нее, срывал одежду, говорил, что сейчас она увидит настоящего мужика.
Я подошел к ним и сказал, что он тоже увидит мужика. Оружие доставать не стал, чтобы не привлекать внимание, а просто схватил кабана за шею. Убийство получилось неидеальным — не с первого раза мне удалось его придушить.
После этого убивать стало легче. Я и так совершил самый тяжкий грех, больше терять было нечего.
Год за годом я пробирался с самых низов. Шестерка. Боец. Старший боец. Чуть позже стал водителем Давыдова. Уже тогда мой авторитет был безупречен, и все знали — в случае смерти Давыдова именно я возглавлю ОПГ. Как сейчас все знают положение Замута.
Семь лет спустя осенью, еще при жизни Давыдова, я отвожу лидера в особняк. Пересаживаюсь на свое авто и двигаюсь в ювелирный бутик. Дорогой магазинчик с алмазными цацками для прикрытия от налоговой и ментов. Мне нужно забрать выручку и проверить, все ли в порядке. Бросаю седан у входа, захожу внутрь. Консультант хлопает глазами растеряно, и я сразу понимаю — за ней косяк.
— Что случилось, Нинель?
— Артём, — шепчет и трясущимися руками демонстрирует кольцо. Одно из самых ценных в ассортименте. — Я думала, она воровка. Специально украла. А украшение закатилось под прилавок…
Подхожу к витрине, выхватываю кольцо, проверяю на сколы.
— Кто она?
— Ну, девушка. Бедная. В смысле, по ней видно, что заходила просто посмотреть.
— И? Ты ее отпустила? А если бы она действительно украла? Что в таком случае? Ртом отрабатывала?
Впервые Нинель поймана на ошибке. Мы очень тщательно подбираем персонал.
— Нет. Девушка в подсобке. Я вызвала Замута, чтобы он ее досмотрел. И еще одного. Касыма…
Нинель может прощаться с работой, но пока не до этого. Консультант натравила бойца на невиновную. Не на ублюдка сволочного, а на девушку. Блять. Я хорошо знаю Замута — крышу у него срывает регулярно. Потому что ему похер на всё. Этим он мне и нравится, однако сейчас не тот случай.
— А хули стоишь и не пресекаешь охрану?! Сколько девушка взаперти?
— Больше двух часов. Мне страшно. Я очень боюсь Замута.
— Дура! — Срываюсь.
Сжимаю в кулаке украшение и засовываю в карман. Быстро шагаю в подсобку и успеваю остановить Замута на самом пикантном — не даю заставить девушку сделать ему минет. У наемника дар ломать психику людей, как щепки. Он очень жесток, и в этом деле ему нет равных. Но он не знал, что эта девушка не виновата.