Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль
Таковы превратности наградной системы. Человек может получить награду за подвиг, которого он не совершал или даже который совершил кто-то другой. И с другой стороны, точно так же может быть ее лишен без объяснения причин: по случаю, по плохому настроению начальства или по ошибке писаря. Все к этому привыкли и относились к наградам по большей части философски.
Многие из молодых и зеленых предполагали, что наличие одной, двух, а тем более трех Золотых Звезд на груди фронтовика является как бы подтверждением того, что этот человек есть образец бесстрашия. На самом же деле бесстрашие как именно органическая природная способность является чрезвычайно редким качеством, почти уникальным. Современная война, где пуля, как известно, дура, отнюдь не способствует выживанию бесстрашных дураков, посему ум идет с означенной способностью рука об руку.
Среди многих выдающихся бойцов, собранных в группу, как сливки в сепараторе, с воюющих авиаполков, бесстрашным в чистом виде был, пожалуй, только один человек – Павел Камозин. Такие люди встречаются так же часто, как худенькие подростки, способные отжаться от пола тысячу раз или подтянуться на перекладине раз шестьсот. Говорят, что благодаря какой-то причуде природы у таких людей при мышечной работе не вырабатывается продукт с неким незапоминающимся названием, поэтому их мышцы «не помнят» о только что проделанном усилии. Фактически это ненормально.
Под способностью Камозина, возможно, тоже имелась вполне материальная основа, но он был единственным человеком, не испытывающим страха вообще, никогда, совсем. Озабоченность, напряжение, усталость – сколько угодно. А остальные летчики, которым с этим меньше повезло, просто знали массу психологических трюков, позволяющих им быть поразительно бесстрашными в бою. У некоторых это получалось бессознательно, многие понимали и настраивали себя соответствующим образом. Тем дороже была их храбрость.
Человека могла удерживать от страха ненависть. Примеров этому масса. Ненависть является чрезвычайно сильным чувством – возможно, наиболее сильным из доступных человеческому сознанию. Фактически она может граничить с подсознанием и часто берет на себя контроль над действиями человека. Пограничное состояние, когда сознание затуманивается желанием убивать, может сотворить с организмом невероятные вещи. Человек, которого ведет направленная ненависть, способен в одиночку расшвырять десятки врагов, прорываясь к горлу одного-единственного, может ударом руки пробить другому человеку череп, может просто уйти, выключиться из поля зрения других людей.
Это звучит невероятно, это может вызывать насмешку у не испытывавших такого состояния людей, но подобное действительно бывает. Петр Покрышев видел такое всего один раз, но ему хватило.
Полк в тот месяц дрался с немецкой истребительной группой очень высокого класса, и потери были ежедневными и большими. В одном из боев на его глазах был сбит пилот, с которым они воевали бок о бок многие месяцы и были близки, насколько только могут быть близки дети разных родителей. Его сбил Ме-109, на борту которого была нарисована семерка, а на носу – вписанный в круг горный пик.
Покрышев запомнил каждую деталь окраски убийцы его друга, каждую оголившуюся заклепку на фюзеляже ушедшего в свечу «мессера». Он бросил цель, за которой гонялся, с максимальной перегрузкой оторвался от ведомого на пилотаже и не отпускал взгляд от маневрирующего немца ни на секунду. Вокруг крутились в карусели три десятка истребителей, эфир был полон рычанием и матом, и ни один, ни один человек не обращал на него внимания.
Покрышев подбирался к борту немца, двигаясь прыжками. Его могли сбить сто раз. Любой летчик, маневрирующий таким ненормальным образом, не оборачивающийся, с прокушенной губой и кривой усмешкой глядящий лишь в одну перемещающуюся по небу точку, был бы сбит за секунды, которые требуются для захода на дурака.
Никто этот заход не сделал, потому что ненормальный «Киттихаук» [93] был никому не нужен – люди были слишком заняты уничтожением себе подобных. Покрышев подобрался к убийце вплотную, перезарядил оружие. Немец маневрировал как сумасшедший, теряя высоту с каждым виражом. Он явно был хорошим летчиком и знал, как выжать все возможное из своей машины, но каждый раз, оборачиваясь через правое плечо, он натыкался на взгляд русского.
Когда высота кончилась и небо неожиданно стало пустым, как часто бывает в групповых воздушных боях, они остались одни. На горизонтали, даже у самой земли, «мессершмитт» был быстрее, но оторваться рывком оказалось невозможно, потому что Покрышев держался в правом пеленге всего метрах в тридцати и продолжал улыбаться. Пилот «мессера» уже понял, что это конец, его уже начало затягивать темнотой, он последний раз обернулся и посмотрел в лицо доворачивающему на него истребителю.
Покрышев улыбнулся ему в последний раз и нажал гашетку управления огнем крыльевых пулеметов. Шесть стволов полудюймового калибра, звеня, прочертили короткий дымный пунктир, уперев свои трассы в кабину германского истребителя. Пробив бронестекло, они маленькими белыми вспышками, похожими на зажигающиеся электрические лампочки, замигали внутри, разрывая кинетикой бакелит [94] и алюминий приборной панели, протыкая человеческую кожу. Покрышев проводил взглядом уходящий вниз самолет с покрытым снегом горным пиком в охряном круге – австриец, наверное, – и только тогда его сведенное судорогой лицо немного расслабилось…
Менее сильными, менее направленными эмоциями могут быть кураж, ярость, гордость, гнев. Многие летчики, наоборот, подавляют в себе сильные эмоции, делая ставку на хладнокровие, умение и опыт. Покрышев видел и то и другое.
Пилот современного истребителя, бросающего свое звено на многократно превосходящую его числом группу самолетов, не может быть спокоен. «Сдохни со мной, сука» – это фраза, которую воспринимают мозги атакованных им пилотов. И если уровень ярости летчика, помноженный на его умение, выше, чем у противника, исход боя зачастую предрешен. Ну и чем это отличается от того же викинга, который, грызя щит и выкрикивая что-то неразборчивое на стародатском, прыгал с фальшборта на палубу вражеского дракара? Товарищ Дарвин, несомненно, исторически прав, Энгельс с ним согласился, но за последние пару тысяч лет люди ненамного изменились…
Смешно сказать, но и суеверия тоже очень хорошо помогают бороться со страхом. Взять хотя бы Шутта [95]. Уж на что смелый парень, спокойный в воздухе, хладнокровный, а перед каждым вылетом тарелки бьет, и никак его отучить не удается, как ни пытались. Тоже не просто так, наверное? Или еще один есть, который на землю садится рядом с самолетом, посидит немножко – и все, готов лететь.
Так что не надо путать трусость и страх. За трусость расстреливают, иногда даже свои, некоторым приходилось. А вот страх каждый испытывает сам по себе. В кабине никого, кроме тебя, нет, и в лицо никто не заглядывает: а не боишься ли ты? Бояться не стыдно, страх совершенно нормален, но вот подавлять его на некоторое время надо уметь.
Еще недавно Покрышев считал, что в его авиагруппе это умеют все. Но все отработанные методики и ритуалы, к сожалению, предназначались для неба, а на воде летчики чувствовали себя уязвимыми дальше некуда. Хорошо завидовать морякам, когда сидишь где-нибудь на суше. Дескать, форма с якорями, салфетки на столах, вода горячая из крана течет. А вот когда проблюешься за борт от первой зыби, прожаришься в машинном отделении, увидишь, как стоит торчком лом на палубе сам по себе, потому что включен ток в обмотке размагничивания, тогда чуточку задумаешься.
Но это так, прелести жанра. Хуже всего непрерывно ощущать нацеленные в тебя глаза из невидимого. Это примерно как выйти голым на абсолютно пустынную улицу. Вроде на тебя никто и не смотрит, но ощущение жуткое – как будто все показывают пальцами, в каждой подворотне мерещатся чьи-то глаза. Так и в море: все время кажется, будто на тебя кто-то смотрит – или из-под воды, или из проплывающего мимо облака. И ведь не узнаешь, правда это или нет, пока из ниоткуда не устремится к борту бесшумный пенистый след или с воем не выпадут из облака пикировщики с изломанными, как у чайки, крыльями. На психику давит отвратительно.