Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль

Если бы он не попал на развороте рукой, немец прижал бы его сейчас лицом вниз – и все, конец; но теперь Борис сам изо всех сил сдавливал его горло, прижимаясь щекой к щеке. Изогнувшись, немец укусил его за плечо, отчаянно задирая не прижатую ногу, пытаясь зацепить его голову икрой, чтобы отодрать от себя. Комбат прижался к танкисту еще сильнее, обдирая брови о дергающиеся вправо и влево петлицы пытающегося вырваться человека.
– Всё. Всё. Тихо. Тихо… – выговорил он в щеку немца, напрягающего все мышцы так, что багровое лицо округлилось от желваков.
Тот продолжал отчаянно дергаться, короткими рваными движениями пытаясь высвободить руки, но откуда-то сбоку его, лежащего заломанным под Борисом, ударили с размаху сапогом в лицо. Старший лейтенант вскинул голову, не отпуская захват, – и это был свой пехотинец в серой шинели с обгорелым низом, он уже заносил примкнутый штык для удара; позади перемещался вбок еще один, на ходу наклоняясь к земле.
– Нет! – выкрикнул Борис пехотинцу, и тот застыл с занесенной винтовкой.
Немец замер, тоже глядя на направленный ему в лицо штык. Комбат двумя поворотами головы осмотрел окружающее пространство, увидев только нескольких бегущих солдат и еще одного рядом, волокущего убитого почему-то за ноги. Это были свои.
– Веревка есть?
Солдат отрицательно помотал головой.
– Ладно.
Борис встал с неподвижного танкового офицера, машинальными движениями отряхивая грудь. Тот продолжал лежать смирно, не отрывая глаз от раскачивающегося перед носом острия штыка.
– Мотострелки?
– Та.
Только сейчас у Бориса включился слух, и перепонки наполнились обычным военным шумом: автоматной стрельбой, приглушенным буханьем пушек, шарканьем и топотом человеческих ног. Потом он вспомнил о брате.
– Не трогать его! – сказал он пехотинцу-азиату и, хромая, вприпрыжку обогнул по-прежнему вяло дымящую, но уже без огня «двести двадцать четвертую».
Леня лежал под бортом – слава богу, еще живой. Рядом на корточках сидел немолодой солдат с санитарной сумкой, подсовывал ему что-то под нос.
– Что? – Борис упал на колени рядом, ухватил за рукав.
– Ага, еще один горелый. Руки давай…
– С ним что?
– А-а… – махнул корявой ладонью санинструктор. – Надышался дрянью… Отлежится. Вы его вытащили, товарищ старший?..
– Heт. Из его экипажа парень. Откуда вы взялись?
– Откуда, откуда…
Бурча под нос неразборчиво, пехотинец уверенно обработал руки старшего лейтенанта, наложил повязки узкими бинтами.
– Мотострелки? – опять спросил Борис.
– Угу… Подождали, как вы закончите, да и послали к вам роту. Жутко было смотреть, какое месиво. Полтора часа земля ходуном ходила. Остальные с танками вперед ушли.
– Полтора… часа?
– Да вы что, товарищ старший лейтенант… Контужены?
– Не знаю.
Борису начало казаться, что все вокруг ненастоящее, что люди ходят искусственной походкой, совершают лишние, ненужные движения. Наверное, его действительно контузило, это многое объясняло. Очень осторожно он поднялся, санинструктор посмотрел оценивающе.
Подумав, Борис направился туда, откуда пришел, в обход самоходки. Там, где он оставил бойца, стоял теперь младший лейтенант, явный комвзвода, с мрачным усатым солдатом рядом. Младлей довольно ухмылялся, поигрывая револьвером перед лицом немца, сидящего теперь, привалившись спиной к мертвому танку. Тот смотрел спокойно, разминая рукой налитую темными пятнами синяков шею и вытирая кровь, капающую из носа.
Борис остановился прямо перед немцем, и младший лейтенант непроизвольно поставил при этом обе ноги вместе – наверное, недавно из училища.
– Намен?
Немец молчал, изучающе и совершенно спокойно, даже с некоторым любопытством разглядывая его лицо.
– Намен? Шпрехен, ан альтер мифиг цигенбак!
Эсэсовец приподнял брови с интересом.
– Что, морда, Гитлер капут? – Мрачный солдат вопросительно посмотрел на артиллерийского старлея. Эсэсовцов в плен брать было совершенно не принято, но не вовремя появившийся взводный, а теперь еще и перекошенный артиллерист ему помешали. – Молчит, гнида.
 
Голос младшего лейтенанта был высокий, но ровный. Что бы сказать, куда бы деть этого…
– Много пленных взяли?
– Мало… После вас возьмешь… Этот вон подполковник зато. Зря косишься, Саен. Этого – живым.
– Я не кошусь.
– Что, действительно подполковник? – машинально удивился Борис: немцу на вид было лет ненамного больше, чем ему.
– Похоже на то.
Лейтенант опустился на корточки рядом с немцем, прищурился, разглядывая его.
– Намен?
– Hans-Ulrich. Hans-Ulrich Krasovski, – неожиданно сказал эсэсовец.
– Тю! Заговорил. Тогда все же придется в тыл вести. Саен, кто у нас на посылках сегодня?
– От того, кто на посылках, этот Ульрих сбежит. Дав по башке предварительно…
– Красовский. Поляк, что ли?
– Ja, Krasovski. – Немец даже чуть улыбнулся Борису, но не заискивающе, как обычно улыбаются пленные, а нормально, как равному. – Wer sie sind?
– Старший лейтенант Чапчаков.
– Panzer?
– Найн. Ягдпанцер.
– Ja… Kitaeff…
Разговор перестал комбату нравиться совсем. Немец вел себя по-хамски. Попавшему в плен положено робко пытаться расположить к себе конвоиров, чтобы не пристрелили, а не называть по имени командира их полка, который сейчас находился неизвестно где. Почему-то подумалось, что Батя был в таранившей «тигр» самоходке, люки на которой остались закрытыми изнутри.
– Лейтенант, – повернулся он к взводному мотострелков, – за этого типа отвечаете головой. Ваша фамилия?
– Гвардии младший лейтенант Голосов!
– Вам понятно, младший лейтенант Голосов? Саен, если ты этого Ульриха не доведешь, я сам тебя найду и заставлю из всех танков погибших доставать… Лопатой без черенка. Это тоже понятно?
– Да чего там. Нужен он мне. Это вы его так, товарищ старший лейтенант?
– Я. А он меня. Все по-честному. Так что пусть теперь живет.
– Тут в пяти метрах интересный тип лежит, – подал голос взводный, который сунул наконец револьвер за пояс и вообще приобрел нормальный взрослый вид. – Не немец. И не американец. Хотите посмотреть? Вон у него какой ствол интересный был…
– Дай сюда.
Борис взял у пехотного лейтенанта револьвер, из которого в него стреляли, и, подумав, отдал ему немецкий пистолет, который, оказывается, до сих пор лежал за пазухой.
Вокруг были в беспорядке набросаны человеческие тела. Подбитые танки, советские и вражеские, стояли вперемешку, покрытые оспинами осколочных выбоин и изъязвлениями пробоин.
От бригады все же уцелело несколько машин, которые ушли вперед, выполняя поставленную задачу. Пройдя несколько километров по рассекающей еловый лес просеке, они вышли к шоссе Оснабрюк – Бьелефолд, по которому непрерывным потоком тянулись грузовики и повозки американских и немецких частей, стремящихся выйти через наживленный прорывающимися на последних каплях горючего бронечастями и мотопехотой коридор, пока русские не перекрыли его горловину.
На дороге танки устроили бойню. Пережив всю бригаду, всего четыре дня назад насчитывавшую полных девяносто шесть танков, считаные уцелевшие «тридцатьчетверки» огнем и гусеницами прорубили в загромождавшей шоссе массе грузовиков и тягачей дорогу на километр в каждую сторону. К ним присоединилась пара бронемашин, зачистивших обочины пулеметами, а через четверть часа подошли неполный батальон бригадных мотострелков и противотанковая батарея, пушки которой быстро установили вдоль дороги, растопырив стволы в обе ее стороны.
Один или даже три-четыре танка, средних, типа Т-34, почти ничего не значат в масштабном сражении и объемной, глубокой операции. Борис не был под Прохоровкой, но после сегодняшнего дня примерно представлял себе, как оно было там: громадная бескрайняя степь и тысячи горящих танков, и обе стороны бросают в схватку один корпус за другим, пока им не становится трудно двигаться. На безымянной немецкой пустоши гвардейская танковая бригада и батарея СУ-85 без малого за полтора часа полегли почти целиком, выбив танковый полк СС неполного после недели боев состава – величайшую драгоценность по меркам войны.