Надломленные оковы (СИ)

— Это было впечатляюще! — раздался смех Кениры. — Но Нриз, я очень тебя прошу, постарайся больше так не делать!
Я с трудом поднялся на ноги, вытирая ладонью грязь с лица и размазывая кровь из разбитого носа. Открыл рот, и отплёвываясь от травы, земли и сухих листьев, промычал:
— Я больше не Нриз. Меня зовут Ульрих Зиберт.
  
Глава 8. Дорожные беседы
 
— Погоди, давай ещё раз! Ты был на самом деле не собой, а другим парнем, который — тоже ты, только другой. Но настоящий ты в это время существовал только во время сна, а в остальное время телом управлял ненастоящий ты. И теперь вы вдвоём объединились, и теперь ты — совсем-совсем настоящий ты, так как соединяешь в себе настоящего и ненастоящего тебя, верно?
Я застонал и издал неопределённый звук согласия.
— Но совсем-совсем настоящий ты всё равно не можешь ничего рассказать о Повелителе Чар, потому что он запретил ненастоящему тебе, а совсем-настоящий ты можешь не больше, чем ненастоящий?
Мне не оставалось ничего, кроме как крепче ухватить поводья и громко засопеть.
— И ты пытался сделать, как сделал бы настоящий ты, но раз получил тело ненастоящего, то решил пропахать ту поляну носом похлеще Рахара?
На этот раз я не выдержал.
— Кенира, я уже начинаю жалеть, что ответил на твои вопросы. Тебе что, нечем заняться, кроме как меня донимать?
— Ты сказал, что разговор тебе никак не помешает. И да, мне действительно нечем заняться, кроме как сидеть и смотреть по сторонам.
— Справедливо. Но раздражает.
— Прости, но с торчащей изо рта травой и расквашенным носом ты был самую чуточку смешным. Но ты прав, не стоит изводить человека, от которого зависит твоя жизнь. Не обижайся… Улрь-их.
— Ульрих. Акцент, с которым ты произносишь моё имя очарователен, но такое звучание непривычно. Зови меня просто Ули. И да, я не обижаюсь. Ну, разве самую чуточку. Думаю, я действительно выглядел смешно.
— Будь в этом уверен!
День давно перевалил за полдень и начинал клониться к вечеру. Благодаря раннему пробуждению мы быстро собрали вещи, привели по возможности в порядок место стоянки и прикопали кострище, а после этого успели отмахать немалое расстояние. Очень приличное, даже с учётом тех всех манёвров, что я совершал.
Помня, что за нами или следует или вот-вот последует погоня, я делал всё, чтобы сбить возможных преследователей со следа. Я старался направлять Рахара по лесным тропам и по камням — но тут надежды на незаметность было мало, ведь ступать мягче и незаметнее глупая скотина просто-напросто не умела, а надеяться на слепоглухонемых следопытов в составе врагов было глупо.
Я использовал трюки, о которых только читал или видел в кино — к примеру, пускал Рахара идти по руслу крупных ручьёв или мелких рек, взбираться на практически вертикальные скалы, молясь Ирулин, чтобы седельные ремни, которыми пристёгивались седоки, выдержали мой вес. Мы даже сделали огромный крюк, проплыв вверх по течению одной из речек, чтобы перебраться в другую излучину и вылезти на сушу в полудесятке миль от места входа. Увы, все наши потуги были дилетантскими, а величины приза за поимку Кениры хватило бы, чтобы привлечь к делу настоящих профессионалов.
После того, как я попробовал провести Рахара от одного речного русла к другому, чтобы потом заставить вернуться по своим же следам, направив таким образом погоню в ложном направлении, то понял, что попросту теряю время. Такие следы не смогли бы обмануть даже меня, но провозились мы достаточно, чтобы потерять почти треть дневного перехода.
Единственной отрадой стала быстрая горная речка, кишевшая крупной схожей с лососем рыбой, которую я запросто набил острогой, вырубленной прямо на месте. У несчастных рыбьих ублюдков не было ни шанса — все их инстинкты выживания спасовали перед силой математики, когда я, кратковременно включая форсированный режим, просчитывал траектории их движения и векторы столкновения с заострённой палкой. Нескольких крупных рыбин пришлось пожертвовать Рахару, который умял их с огромнейшим аппетитом, а остальных подвесить за прутики, продетые в жабры, прямо к седлу.
 
Предыдущие ночёвки в лесу обогатили меня, городского жителя, немалым практическим опытом. И этот опыт гласил, что жерди для лежаков и лапник лучше вырубать подальше от лагеря. Так что теперь к этому седлу мы привязали немало дополнительного груза, а мой запас кожаных ремней практически исчерпался. Увы, тут не было таких удобных, прочных и гибких лиан, которые сопровождают многих героев приключенческих книг, поэтому заменить обычную верёвку было нечем. Пришлось пустить в ход даже мой болас, что уже многое говорило об жесточайшей нехватке припасов и экипировки. Более того, даже костёр приходилось закапывать топором, да и разводить все тем же дурацким кремнём.
Если я когда-нибудь встречу землянина и начну ему рассказывать свою историю, он непременно спросит, куда же я сунул эту целую чёртову прорву длинных тонких палок? Мне придётся начать длинную лекцию об особенностях езды на тигилаша. Поведать том, что спина тигилаша гораздо шире, чем у земного носорога, так что сидеть приходится не как на лошади, а скорее, как на американском мотоцикле — вытянув широко расставленные полусогнутые ноги не вниз, а вперёд. Поделиться опасениями, что если бы не высокая задняя лука, служащая своеобразной «спинкой кресла», то мы бы вылетели ко всем чертям даже при двадцатиградусном уклоне, чего уж говорить о практически отвесных скалах, штурмуемых Рахаром на зависть всем горным козлам Земли. Тут не помогли бы ни упряжь, напоминающая четырёхточечные ремни пилота, ни мастерство всадника, полностью отсутствовавшее как у меня, так и у Кениры, ни магия, которой опять-таки никто из нас не владел.
Ну так вот, о палках. Крепёжные ремни для груза располагались по бокам седла, чуть пониже упоров для ног седоков, на уровне «ватерлинии» зверя. Таким образом, закреплённые вдоль его туловища жерди не мешали движению лап, одновременно позволяя нам вполне комфортно сидеть верхом. Недостатков у такого крепежа нашлось два — во-первых, стало затруднительно проламываться сквозь заросли, ведь жерди так и норовили за что-то зацепиться, и, во-вторых, при передвижении вплавь они намокали. Но с этими неудобствами приходилось мириться ради обеспечения скрытности и незаметности будущего лагеря.
Пока мы шли по пересечённой местности, ни о каких длинных разговорах речи не шло — мне приходилось следить за дорогой и управлять Рахаром, а Кенире — просто держаться в седле и уворачиваться от летящих в лицо веток. Ну а потом, когда начался практически лишённый подлеска хвойный лес с высокими деревьями — появилась возможность поговорить. И Кенира воспользовалась этой возможностью вовсю.
Я прекрасно её понимал — после моего утреннего представления, не могло не возникнуть множества вопросов. А уж после того, как я, смущённый результатами своей глупой выходки, насуплено отмалчивался и отнекивался под предлогом, что следует торопиться, её не могло не распирать от интереса. Поэтому рассказал всё. Ну или почти всё — на некоторые темы мне говорить не хотелось, некоторые казались неуместными, а на некоторые стоял прямой запрет, который я до сих пор не имел понятия как обойти.
Кенира оказалась прекрасным слушателем и хорошим собеседником. Так мне казалось поначалу. А потом она стала откровенно дурачиться и делать это за мой счёт.
Тот гипотетический землянин, встреча с которым мне, вероятно, не грозит ни при каких обстоятельствах, непременно меня бы попрекнул. Мол, как же так, Ульрих, почему ты позволяешь какой-то женщине забыть о своём месте? Как она может, вместо того чтобы беспрекословно слушаться мужчину, перечить и язвить? Мужчина ли ты Ульрих, или половая тряпка? Кенира — вот уже третья женщина, которая вертит тобой, как хочет! Первой была Мерпати, второй Ирулин, а третья, Кенира, вообще некоторое время владела тобой, как скотиной. И мне сложно что-то ответить, кроме как сослаться на просвещённый двадцатый век, где женщины и мужчины уже равноправны. Но правда, наверное, в том, что мои друзья были правы — я действительно тряпка и мягкое яйцо. И что мне невыносимо видеть, как женщина, которая мне симпатична, испытывает страдания. А Кенира по-настоящему страдала.