Бахир Сурайя (СИ)

Купол спрячет всех, кто, пользуясь привилегированным положением, пробился к центру круга: погонщиков, надсмотрщиков, купцов. Подмастерья, рабы и верблюды окажутся за пределами заклинания.
Кажется, выругалась я вслух — и очень громко, потому что все разом бросились к Камалю, едва не задавив его живой массой. Прижиматься к молоху люди не спешили, опасаясь шипов, но Бахита во всеобщей суматохе припечатали к моему бедру, а потом какой-то предприимчивый малец, не сумев протиснуться между рабом и чьим-то верблюдом, вовсе наподдал моему новому приобретению под колени, едва не сбив с ног. Этого Бахит все-таки не стерпел.
— А ну стоять! Замереть на своих местах! — заорал он, перекрывая вой близкой бури, — так громко, что от неожиданности все и в самом деле послушались, еще не сообразив, кто подал голос.
Мальчишка-подмастерье умудрился спрятаться под брюхом молоха, не добавляя тому спокойствия. Я сжала колени, уже откровенно опасаясь, что перепуганный ящер попросту сбросит неумелую всадницу, чтобы без помех зарыться в песок и переждать бурю под его защитой. Бахит не глядя перехватил поводья, вынудив молоха застыть с протестующе наклоненной мордой, и вытянул вперед свободную руку.
Воздух под его пальцами вспыхнул знакомым голубоватым светом. А низкий гул заставил ропщущих людей замереть, подавившись протестами.
Я выдохнула и потянула заклинание вверх, наплевав на прорехи в рисунке. Великого заклинателя из меня не вышло, но в качестве несущей конструкции сгодились и мои потуги: плетения Бахита и Камаля наслаивались на прочерченные мной линии, постепенно формируя купол — а тот плавно прорастал в песок, пока не впитался в него целиком.
На этот раз я уже знала, что будет дальше, и предусмотрительно спрятала нос за длинными концами тюрбана, на арсанийский манер свободно обмотанными вокруг шеи и лица. Зато караванщики полным составом получили незабываемые впечатления, когда песок вдруг взметнулся вверх, обрисовывая в воздухе очертания купола высотой в два человеческих роста, — и так и остался висеть, намертво впаянный в плетение.
В воцарившейся темноте было слышно только шумное дыхание. Свист ветра внутрь не проникал — как и солнечный свет.
Бахит невозмутимо щелкнул пальцами, заглушая негромкое гудение заклинания. У него «летучий огонек» получился ровно таким, как должно быть, — рыжий язычок пламени длиной с указательный палец, озаривший кружок пространства рядом с молохом и отразившийся разом в нескольких десятках глаз, обратившихся к свету.
Камаль тоже повернулся к Бахиту и поморщился — быть звездой часа ему нравилось, и делиться постаментом он был не готов, — но повторять плетение «летучего огонька» многомудро не стал.
— Привал, — мрачно объявил он — будто у запертых в сердце заклинания людей были еще какие-то варианты — и спешился, подавая пример.
Я тоже сползла с молоха, стараясь ничем не выдать, как у меня дрожат колени. Ящер тут же недовольно встряхнулся и попытался зарыться в песок прямо где стоял, и из-под его брюха со сдавленным писком в разные стороны порскнули чумазые мальчишки-подмастерья — когда только успели спрятаться?! Я проводила их взглядом и обессиленно потерла лицо обеими ладонями.
— Спасибо, — тихо сказала я Бахиту, не отнимая ладони от лица. — Без тебя бы не вышло. А я и не сообразила, что ты тоже маг…
Но разве кого-то другого царица выбрала бы в мужья?
Где-то на этом моменте я сообразила, что оборотень-фенек тоже должен был отличаться недюжинным магическим талантом, но и это его не спасло, — и покрылась мелкими холодными мурашками. Кого я собиралась привести во дворец к своему оборотню?!
И с каких пор я вообще считаю его своим?!
— Маг, — подлил масла в огонь Бахит, — и даже обученный, в отличие от этого песьего сына, который предела своей силе не знает!
Караванщики зажигали факелы. В куполе постепенно светлело, и по опасно изменившемуся взгляду Камаля я поняла, что в ближайшее время здесь станет очень, очень неуютно.
— А как мы определим, что буря прошла? — с надеждой спросила я, сделав вид, что не слышала слов Бахита.
 
— Никак, — хмуро ответил Камаль и сдернул со своего верблюда увесистый тюк с одеялами. — От внешнего мира мы отрезаны. Раньше, чем через плетение начнет проникать солнечный свет, выходить нельзя.
— То есть мы застряли до утра?.. — обреченно уточнила я, хотя ответа, в общем-то, уже не требовалось: буре нужно несколько часов, чтобы отбушевать, и закончится она уже после сумерек — но когда именно, и в самом деле не определить.
Кажется, нам оставалось только ждать рассвета — и молиться, чтобы до этого момента два арсанийских мага не выжгли все живое в куполе, выясняя отношения.
  
Глава 8.1. Естественный распад
 
Язык обстоятельств яснее языка слов.
арабская пословица
В Бахите я нашла родственную душу. К сожалению, по факту это означало, что я только теперь начала понимать, отчего у Рашеда после излишне продолжительных бесед со мной делалось такое скорбное лицо и рука сама тянулась за подушкой поувесистей.
Заткнуть моего нового раба было решительно невозможно, и он все время норовил без мыла пролезть в душу и всюду сунуть свой крючковатый арсанийский нос. Если Камаль свое неодобрение выражал, молча отвернувшись и сделав вид, что собеседника не существует, то Бахит сходу обрисовал, почему наш проводник и спаситель — на самом деле недостойный доверия песий сын — но ничего принципиально нового я уже не узнала.
Доброе отношение своего племени Камаль потерял, когда убил отчима, не оглядываясь ни на родственные связи, ни на отсутствие неопровержимых доказательств его нечеловеческой натуры, ни на то, что муж царицы формально имел право оправдать себя перед всем племенем, будь он хоть ар-раджимом во плоти, а не простым оборотнем. И не сносить бы Камалю головы, если бы после смерти перевертыш не сменил облик, превратившись в гигантского пустынного фенека. Это все-таки смягчило гнев старейшины — но не горе обманутой царицы, и племя сделало ровно то, что обычно делало с неугодными детьми, — оставило позади.
Но Камаль уже не был беспомощным младенцем. Его силы хватило, чтобы не только выжить, но и, в общем-то, неплохо устроиться.
Кажется, именно это моего нового раба и возмущало больше всего — что пасынок не страдал по утраченному доверию, а по-прежнему наводил ужас на всю пустыню в целом и на самого Бахита в частности.
Я слушала его пространные речи и, не в силах ничего с собой поделать, косилась на невозмутимую спину Камаля, который предпочел не тратить слова на какую-то городскую женщину и ее невольника, а молча устроился под боком у своего верблюда и задремал. Оправдываться он явно считал ниже своего достоинства, а эмоции старательно подавлял, как и требовали обычаи арсанийской знати, но…
Что-то же заставило его навязаться в проводники. И к горам он рвался едва ли не больше меня самой.
Подозревал, что перебил не всех оборотней? Или все-таки тосковал по родным, по друзьям, по знакомым с детства лицам и голосам?
Послушать Бахита — так однозначно первое. Не наигрался, вошел во вкус, жаждет крови и развлечений — потому-то всем благоразумным людям лучше держаться подальше.
По личным наблюдениям… я неопределенно хмыкнула и, оборвав Бахита на полуслове, проникновенно поинтересовалась:
— Так ты сбежал от царицы Свободных потому, что чрезмерно благоразумен?
Бахит подавился возражениями и обиженно насупился. А нарочито невозмутимая спина Камаля все-таки дрогнула от старательно сдерживаемого смеха.
 
— Кто ж его знает, вдруг он теперь всех вокруг оборотнями считает, — проворчал Бахит — и тут же пристально уставился на меня.
Я запоздало осознала, что именно это предположение заставило меня дернуться всем телом, словно движение могло хоть как-то растопить ледяной комок страха где-то в самом низу живота. Если Камаль после обнаружения оборотня в своем собственном племени обзавелся паранойей, то его манера проверять правоту своих предположений мне не нравилась категорически — но демонстрировать этого определенно не стоило.