Бахир Сурайя (СИ)

— Ты не хочешь его выкупить и вернуть матери? — спросила я в приступе внезапной и совершенно неуместной жалости.
Камаль даже оборачиваться не стал.
— Нет. Бесполезная трата. Скорее умрет, чем будет служить верой и правдой. Раб с духом свободного человека — никчёмный раб.
Судя по подозрительному прищуру надсмотрщика, он с Камалем был всецело согласен, но ещё на что-то надеялся — то ли на силу доброго слова и хорошего отношения, то ли на длинный кнут, то ли на чрезвычайно убедительное сочетание того и другого.
Я уязвленно поджала губы. Видеть этого Камаль не мог, но каким-то образом уловил перемену настроения и хмыкнул:
— Ну, выкупи его сама, если не веришь, что он будет мертв к закату. Преподнесёшь в подарок своему господину и повелителю, если я не прав.
— А если прав? — мрачно уточнила я, представив реакцию Рашеда на этакий подарок: всех денег у меня — только те, что я утащила из казны его собственных молоховен, готовясь к побегу!
— "Если"? — переспросил Камаль и насмешливо приподнял брови.
Я оскорбленно фыркнула и придержала поводья, вынуждая молоха поотстать от проводника.
  
Глава 6.2
 
Но сразу подъезжать к караван-баши не стала, а поравнялась с надсмотрщиком.
Тот покосился даже не на меня, а на моего молоха — и тут же поспешно отвёл взгляд. Рассматривать женщину в отсутствие ее мужа или отца было ничуть не приличнее, чем разговаривать с ней.
Я не собиралась облегчать ему задачу.
— Для кого все эти рабы, уважаемый?
Надсмотрщик стоически держал голову прямо, хотя это заметно мешало ему следить за уныло плетущейся вереницей людей. Воспитание требовало, чтобы он вовсе сделал вид, будто ничего не слышал, но страх лишиться проводника всё-таки пересилил:
— Для уважаемого Икрама, тайфы города Мааб, долгих ему лет процветания под этими небесами и всеми грядущими, — сдался надсмотрщик.
Я поцокала языком и заставила молоха прокатить меня вдоль всей вереницы. Утомленные монотонной ходьбой и нестерпимой жарой рабы даже не поворачивали головы, продолжая тупо переставлять ноги.
Только запримеченный беглец вдруг бросил острый взгляд и споткнулся на ровном месте, едва не уронив мужчину впереди себя. Но тот уже как-то привычно напряг спину и пошире расставил ноги, позволяя опереться о себя, и даже не обернулся.
— Стой! — с усталой, безнадежной злостью крикнул надсмотрщик.
Рабы не заставили себя уговаривать — тут же уселись, где стояли, подобрав под себя полы видавших виды джеллаб: раскалённый песок не подразумевал возможности лечь и расслабиться. Вечно спотыкающийся невольник с мольбой протянул руки к надсмотрщику, и тот, поморщившись, отстегнул бурдюк от седла.
— Последний раз до полудня! — прикрикнул он, но это возымело не совсем тот эффект, на который рассчитывал надсмотрщик: испуганные люди спешили выпить как можно больше, и ему пришлось стоять над каждым, чтобы вовремя отобрать воду.
Потенциальный бунтарь исхитрился выхлебать больше всех, но все равно остался сидеть на песке, даже напившись. С самым несчастным и измождённый видом.
— Совсем плох, — с напускным сожалением заметила я, когда надсмотрщик всё-таки отобрал несколько сдувшийся бурдюк и залез обратно на верблюда. — Едва ли тайфа будет им доволен.
Раб как нарочно с трудом поднялся на ноги и тут же снова пошатнулся. На этот раз его поймал невольник, прикованный следом за ним, — тоже, впрочем, весьма отработанным движением.
Надсмотрщик уныло обрисовал родословную купца, сплавившего ему порченый товар и так искусно скрывшего этот прискорбный факт, что все стало ясно только спустя целый дневной переход. Не разворачивать же было весь караван из-за одного раба!
Я сочувственно качала головой и старательно поддакивала, только невзначай вставила, что невольник похож на покойного сына моей тети — тот тоже так болел, так болел…
Где-то тут до надсмотрщика дошло, к чему все идет, и раб внезапно стал здоров, подобно сильнейшему из племенных быков, вынослив, как вьючный верблюд, и вообще спасибо хоть не так юн и чист, как цветок лотоса на спокойной воде. Я логично возразила, что даже племенным быкам нужен отдых, но не так же часто! Да и не всякий бык выпьет столько драгоценной пресной воды на первом же привале!
 
Надсмотрщик предсказуемо попался и возразил, что привал был вовсе не первым.
Пожалуй, Рашед мог бы мной гордиться: когда спорного раба отделили от общей вереницы и привязали за ошейник к моему седлу, казна его молоховен практически не пострадала. Я позволила своему ящеру чуть отстать от каравана, приноравливаясь к вялому человеческому шагу, и негромко спросила:
— Как твое имя?
— Как пожелает госпожа, — не поднимая глаз, ответил невольник неожиданно певчим баритоном.
"Госпожа" пожелала досадливо поморщиться и напомнить:
— Я ведь могу и у Камаля спросить. И заодно выведать пару историй, выпросить пару советов…
— Мои родители назвали меня Бахит, ас-сайида Мади, — моментально поумнел невольник, и я отчего-то вздрогнула из-за созвучности имён — его и смертоносной песчаной бури.
— Бахит, — медленно повторила я и постаралась убедить себя, что ветер усилился вовсе не из-за этого.
Пустыня будто лениво потягивалась, как огромная сонная кошка, задравшая хвост: пески постепенно спускались вниз, подобно вытянутым лапам. На горизонте показалось вожделенное ущелье, но до него ещё оставалось несколько часов пути.
А ветер и правда усиливался, не принося облегчения.
— Я собираюсь предложить тебе выбор, — объявила я таким уверенным тоном, что сама запнулась — до того вышло похоже на Руа.
Бахит бросил на меня насмешливый взгляд и поспешно потупился, и я поняла, что словами теперь до него точно не достучусь.
К счастью, у меня был ещё и меч, и в пустыне он сверкал, как второе солнце.
— Ты можешь умереть сегодня, — ровным голосом продолжила я и завела кончик клинка под его подбородок. — От меча или от бури, как угодно…
Я действительно не собиралась ничего делать, поскольку хорошо помнила, что Рашед говорил о клинках, умениях и подушках. Но, стремясь сохранить разговор в тайне, я позволила молоху отойти слишком далеко от проверенной тропы, и под его лапой внезапно осыпался песок со склона бархана.
Клинок дрогнул и будто сам собой чиркнул Бахита под подбородком.
Я поспешно перехватила рукоять двумя руками и уже потом разглядела, что ничего серьезного на самом деле не произошло — на клинке осталась одна-единственная крохотная капелька крови, и та высохла почти сразу.
А раб, бледный, как смерть, тронул себя за горло, размазав след от длинной, но неглубокой царапины, и хмуро промолчал. Кажется, он все-таки больше рассчитывал на бунт, чем на гибель, — а я напрочь лишила его шанса подговорить других рабов, выдернув из общей цепи.
Я сглотнула и сделала вид, что так все и задумывалось.
— Или же ты служишь моим охранником по дороге к горам и обратно до столицы, и мой господин и повелитель дарует тебе свободу, — закончила я недрогнувшим голосом и убрала отчего-то потяжелевший клинок в ножны.
О том, что господин и повелитель у нас, кажется, общий, я предпочла умолчать. У рабыни не может быть своих рабов, а деньги, на которые я выкупила Бахита, и вовсе принадлежали тайфе. Но не станет же он рисковать потенциальными союзниками только ради того, чтобы наказать меня за своеволие?
Нет, для этого Рашед слишком расчетлив.
— Камаль уже рассказал моей госпоже одну историю, не так ли? — хмуро уточнил Бахит, не поднимая головы.
— Он сказал, что ты принадлежал его матери, — аккуратно сформулировала я.
 
А невольник впервые рискнул прямо взглянуть на меня.
— Я принадлежал его матери, — мрачно подтвердил он, — но не как раб. Я был младшим, четвертым, мужем царицы Мансуры. Я сбежал, когда Камаль убил ее третьего мужа.
Ар-раджимов принц Камаль ехал далеко впереди, в самом начале каравана.