Курс на юг
– Не понимаю, зачем понадобилось лезть в этот ведьмин котел со штормами и прочими айсбергами? Шли бы себе Магеллановым проливом, как и остальные пароходы. Я понимаю, парусники, им в узостях, если что, непросто лавировать против встречного ветра. Но мы-то!..
Шкипер Девилль стоял на мостике, вцепившись в поручни так, что побелели костяшки пальцев. Вместо привычного форменного, темно-синего с золотом сюртука и такой же фуражки на нем были кожаная зюйдвестка и непромокаемый плащ. На ногах – тяжелые рыбацкие сапоги. В таких если свалишься за борт, то моментально пойдешь на дно, словно с гирей, привязанной к лодыжкам, и никто круга спасательного бросить не успеет. Хотя бросай, не бросай, исход один. Не было еще случая, чтобы несчастного, оказавшегося за бортом на траверзе мыса Горн, удалось спасти, поднять на палубу. Эти воды не выпускают своих жертв.
Греве (он, как и шкипер, был в «непромокабле» – словечко из лексикона Морского училища) спорить с опытным мореходом не стал. Девилль прав, конечно: это парусникам приходится идти в обход мыса Горн, где довольно места, чтобы вырезаться длиннющими галсами. Судам с паровой тягой это ни к чему, ведь в Магеллановом проливе куда безопаснее и удобнее, несмотря на коварные прибрежные камни и выматывающее душу маневрирование в узостях.
– Я уже объяснял, герр Девилль: не хочу раньше времени попадаться на глаза своим будущим служащим. Мимо Пунта-Аренас, где расположен угольный склад «Пасифик Стим», незамеченным не проскочить. «Луизу-Марию» вмиг опознают, а матросы с проходящих пароходов разнесут по всем припортовым кабакам, что новый владелец компании явился принимать дела. А нынешние мои планы требуют, сколь возможно, избегать подобного внимания.
Девилль пожал плечами и что-то буркнул в ответ. Вся сущность старого морехода противилась тому, чтобы рисковать судном по столь ничтожному поводу. Но с судовладельцем не поспоришь, тем более что супруга его, также вполне сведущая что в морских, что в коммерческих делах, с мужем вполне согласна. Правда, сейчас она лежит пластом в своей каюте, и стюард таскает ей куриный бульон и зажаренный кукурузный хлеб вместо горничной, которая находится в таком же незавидном состоянии. Пролив Дрейка безжалостен.
– Мачты на правом крамболе! – Сигнальщик едва перекрикивал завывания ветра. – Большое парусное судно в двадцати кабельтовых, идет нам напересечку!
Греве вскинул к глазам бинокль, вгляделся – и замер, пораженный. Поначалу ему показалось, что в линзах бинокля мелькнул лишь клок тумана, сгусток пены, сорванный с гребней волн и принявший по прихоти ветра причудливые очертания. Но стоило только приглядеться, и неясный силуэт приобрел резкость, четкость очертаний, превращаясь в контур парусника, идущего с сильным креном под всеми парусами. Корпус, прогнутый глубокой седловиной в районе шкафута; сильно заваленные, словно у французских броненосцев, борта; на юте и баке громоздятся двух-, а то и трехярусные надстройки. Длинный гальюнный выступ под круто задранным вверх бушпритом, несущим вместо привычных стакселя и кливеров малый прямоугольный парус блинд. Суда с таким парусным вооружением бороздили моря во времена Френсиса Дрейка. А еще – таинственный пришелец не карабкался, подобно «Луизе-Марии», на гребни волн, он шел сквозь них, словно не замечая стены ледяной воды, вздымающиеся на пути…
Греве услышал, как вздохнул – или всхлипнул? – стоящий рядом Венечка Остелецкий.
– Ты тоже видишь это… эту?..
– Ясно как день, – отозвался Остелецкий. – Что за чертовщина? Как можно в такой ветер, при такой волне нести все паруса? И вообще, этому корыту лет двести, не меньше…
– Сохрани меня святой Эмеберт и его сестры, святые Фараильда и Рейнельда! – Девилль мелко закрестился, в глазах его плескался темный ужас. – Это судно проклятого капитана ван дер Деккена! Все, кто его увидит, обречены!
Жуткая тень приближалась. На глаз до нее было теперь не более пяти кабельтовых. Греве почувствовал, как спина, несмотря на пронизывающий ледяной ветер, покрылась потом, волосы зашевелились под зюйдвесткой – на ноках реев и на клотиках всех трех мачт чужака пылали мертвенно-синие огни. И, словно в ответ, палуба «Луизы-Марии» озарилась сиянием огней святого Эльма, вспыхнувших на клотиках ее мачт, на ноках гафелей, даже на леерных стойках, окаймляя палубу призрачным световым контуром. И – тишина, внезапно навалившаяся на людей, словно не свистел минуту назад ветер у снастей, словно не били в барабан корпуса валы, словно не отзывались измученные шпангоуты и киль глухими тресками и скрипами…
Девилль медленно опустился на колени. Подзорная труба выпала из его рук, глухо стукнулась о доски палубного настила и откатилась, застряв в шпигате.
Этого Греве снести не мог.
– Возьмите себя в руки, шкип! Веня, вперехлест тебя через жвака-галс, чего встал столбом? Высвистывай к носовому орудию своих архаровцев, да поживее!
Остелецкий кивнул и ссыпался с мостика, судорожно хватаясь за поручни – Греве заметил, как побелели у него костяшки пальцев. «А ведь перепугался старый друг… Да и кто бы на его месте не перепугался?..»
Он стоял, намертво вцепившись в ограждение мостика, и не отрывал взгляда от надвигающегося на пароход кошмара. А потому не видел, как высыпали на палубу из носового люка комендоры, подгоняемые Остелецким, как сноровисто расшпилили носовое орудие, как сорвали просмоленные чехлы с кранцев первых выстрелов, как подали сначала чугунную чушку фугасной бомбы, а потом пороховой заряд в шелковом, промасленном картузе.
Грохот выстрела вырвал Греве из оцепенения. Сразу навалились остальные звуки – вой ветра, волны, скрип рангоута, истошный крик Остелецкого: «Заряжай!» – и матерный рев комендоров, осознавших наконец на какую цель приходится наводить сорокафунтовку.
Грохот.
– Заряжай, молодцы, коли жизнь дорога!
Грохот.
– Задробить стрельбу! – каркнул барон, свесившись с мостика. – Нет уже никого! А может, и не было вовсе, привиделось…
И действительно, жуткий призрак пропал, погасли мертвенно-белые огни, и даже шторм вроде поутих, словно изумленный случившимся.
– Орудие по-походному, зачехлить! Спасибо, ребята!
– Рады стара-а-а… – донеслось с полубака.
– Боцман, всей команде по чарке! – гаркнул воодушевленный Греве, забыв на миг, что он отнюдь не на борту «Крейсера». – А молодцам-комендорам – по две, заслужили!
– Спас-с-с вашброди-и-и…
– Прошу великодушно простить меня, герр Греве… – просипел, поднимаясь на ноги Девилль. Оказывается, он так и простоял все это время на коленях, обняв тумбу нактоуза. – Должен заметить, что на «Луизе-Марии» до сих пор не было такого заведено. И вообще, как можно употреблять спиртное в шторм?
– Не было – так будет! – перебил бельгийца барон. – Что до шторма, то, согласно обычаю, заведенному на кораблях и судах Российского императорского флота, наградные чарки отличившимся следует выдавать во время ежедневной раздачи винной порции. Но в данном случае я бы от этого порядка отступил. Сам подумай головой своей нерусской: как матросам после эдакой страсти – и без чарки? Совершенно невозможное дело!
– А ты, Гревочка, силен! Это ж надо было додуматься: по «Летучему голландцу» – и бомбой! Кто другой рассказал бы, нипочем бы не поверил. Это ж какая байка теперь будет!..
– А что мне было делать? Фигу ему скрутить? – огрызнулся барон. – И вообще, ты уверен, что нам это все не примерещилось? Я вот – не очень.
– А что ж мы, по-твоему, видели? – изумился Остелецкий. – Вроде ты адмиральским чайком не баловался, да и я тоже…
– А пес его знает! Может, и ничего. Мираж, видение… Знаешь, как в пустыне?
Остелецкий сощурился.
– Ты что-нибудь слышал о миражах, которые тают от фугасной бомбы?
– Бомба тут ни при чем. Припоминаешь, как на парусном флоте спасались в открытом море от смерчей? Заряжали пушки холостыми и давали залп! Смерч – это особым образом закрученная ветряная воронка, вот толчок воздуха при выстреле ее и разрушал. А ежели мираж имеет схожее происхождение? Знаешь, как изображение в камере-обскуре, только не на стене в темной комнате, а скажем, на сгустившемся воздухе? Наука умеет много гитик, как говорят в нашем благословенном отечестве…