Любовь в холодном климате
Полли даже не пыталась что-то там изменить. Она просто плюхнулась в кровать леди Патриции в спальне леди Патриции, окна которой выходили на могилу леди Патриции. «Возлюбленная супруга Харви Дугдейла, – гласила надпись на могильной плите, которая была установлена несколько недель спустя после того, как бедный Харви Дугдейл обзавелся новой возлюбленной супругой. – Она не состарится, как мы, осиротевшие без нее».
Мне кажется, Полли очень мало интересовали дома. Для нее они делились на Хэмптон и все остальные. И коль скоро она не могла больше жить в Хэмптоне, ей был неинтересен любой другой дом в каком-либо ином месте. Если Полли и интересовало что-либо в жизни – а времени еще предстояло разгадать эту тайну, – это был явно не ее дом. Она не являлась тем, что французы называют femme d’intérieur [83], и ее бытовые установки казались беспорядочными, на грани хаоса. Не интересовал ее больше, увы, и Малыш. В отношении него у нее наступила полная утрата иллюзий, и она вела себя с ним с такой же небрежной холодностью, которая прежде отличала ее отношение к матери. Единственная разница состояла в том, что тогда как она побаивалась леди Монтдор, в данном случае именно Малыш побаивался ее.
Малыш был увлечен свой новой книгой. Она должна была называться «Три герцога», и описываемых в ней джентльменов Малыш считал подлинными символами аристократии XIX века в их странах. Герцогами, о которых шла речь, были Пэддингтон, Супп и Пинчо – все, похоже, мастера анекдота и адюльтера, гурманы, члены парижского Жокей-клуба, азартные игроки и спортсмены. У него была фотография, которую он предназначал для фронтисписа своей книги, запечатлевшая их троих на охоте. Они стояли перед грудой мертвых животных и со своими округлыми животами, бородками, в охотничьих шапках и белых гетрах больше всего походили на три стоящие в ряд копии короля Эдуарда. Полли рассказала мне, что, будучи на Сицилии, Малыш закончил писать о Пинчо, потому что наследник предоставил в его распоряжение необходимые документы, а теперь, с помощью герцогского библиотекаря, был занят Пэддингтоном, каждое утро уезжая в Пэддингтон-парк с записной книжкой в руке. Он намеревался поехать во Францию на поиски Суппа, когда покончит с этим. Никто из потомков ни в малейшей степени не возражал против того, что Малыш «занимается» их предками. Он всегда изображал их очаровательными и наделял восхитительными пороками. Кроме того, это историческое изыскание давало некую гарантию, пробирное клеймо древнего происхождения, поскольку Малыш никогда не взялся бы за того, чей род не уходил бы корнями в донорманнские времена, если речь шла об Англии, а если герой был иностранцем, то за того, кто не мог бы представить на своем родословном древе хотя бы одного византийского императора, римского папу или какого-нибудь предка Людовика XV Бурбона.
День бала в Монтдор-хаус наступил и прошел, но не было никаких признаков появления на свет ребенка Полли. Тетя Сэди часто говорила, что люди бессознательно жульничают с датой рождения будущих детей, дабы время ожидания показалось короче, но если это так, то определенно последняя неделя или две кажутся бесконечными. Полли очень зависела от моего общества и почти каждый день посылала за мной машину, чтобы привезти меня в Силкин на час или два. Погода наконец установилась замечательная, и мы могли ходить на небольшие прогулки и даже сидеть в уединенном уголке сада, укутавшись в пледы.
– Ты ведь тоже любишь, – говорила Полли, – когда вдруг вот так теплеет после зимы и все козы и куры выглядят очень счастливыми.
Она не производила на меня впечатления женщины, увлеченной идеей материнства, хотя однажды и сказала:
– Не забавно ли это, запастись гигиеническим тальком и прочими штуками, иметь под боком скучную старую медсестру – и все это для того, кого еще нет на свете?
– О, я тоже всегда так думаю, – согласилась я. – И тем не менее в тот самый момент, когда ребенок рождается, он становится такой неотъемлемой частью твоей жизни, что ты не можешь представить, каково было без него.
– Видимо, так. Скорей бы уж. Так что насчет бала – ты что-нибудь слышала? Тебе точно нужно было пойти, Фанни.
– Я не могла. Ходили ректор колледжа Уодхэм и Норма. Не вместе, конечно, но они – единственные люди, которых я пока видела. Кажется, все было великолепно. Седрик переодевался пять раз: он начал с трико из розовых лепестков и розового парика, а закончил в образе Дорис Кин из фильма «Романтика» [84], с черным париком, и на маске у него были настоящие бриллианты. Твоя мать переоделась венецианским юношей, чтобы похвастаться своими новыми ногами, и они оба стояли в гондоле, раздавая присутствующим чудесные призы – Норма получила серебряную табакерку, – и все это продолжалось до семи утра. О, как скверно люди описывают балы!
– Не переживай, прочитаем в «Татлере».
– Да, говорят, всю ночь сверкали вспышки фоторепортеров. У Седрика наверняка будут фотографии, чтобы нам показать.
Тут к нам подкрался Малыш и спросил:
– Ну, Фанни, что вы слышали о бале?
– О, мы только что о нем поговорили, – ответила Полли, – не начинать же все сначала. Как твоя работа?
– Я мог бы принести ее сюда, если хотите.
– Ты знаешь, что я не считаю твое глупое старое вышивание работой.
Лицо Малыша приняло обиженное выражение, и он отошел.
– Полли, ты ужасна, – заметила я.
– Да, но это для его же пользы. Он делает вид, что не может сосредоточиться, пока не родился ребенок, поэтому бродит без дела, действуя всем на нервы, хотя должен бы заниматься Пэддингтоном. Понимаешь, ему надо спешить, если он хочет, чтобы книга вышла к Рождеству, ему еще описывать Суппа. Ты знакома с Джеффри Пэддингтоном, Фанни?
– Да, знакома, – сказала я, – потому что дядя Мэттью однажды приглашал его на вечеринку в Алконли. Он старый.
– Ничуточки не старый, – сказала Полли, – и просто божественный. Ты не представляешь, какой он милый. Первый раз он пришел к Малышу по поводу книги и теперь заходит очень часто, поболтать. Ужасно любезно с его стороны, ты не находишь? Мама – предмет его главной ненависти, поэтому я никогда не видела его прежде, до замужества. Помню, она всегда старалась залучить его в Хэмптон, а он никогда не приходил. Возможно, он придет сюда как-нибудь, когда ты здесь будешь, мне бы очень хотелось, чтобы вы поближе познакомились.
Я действительно встречалась с ним несколько раз после этого, обнаруживая по прибытии рядом с Силкином его потрепанный маленький «моррис-коули». Он был беден, поскольку его предок, великий герцог, оставил после себя много славы, но мало денег, а его отец, старый джентльмен в коротких гетрах, промотал бо́льшую часть того, что осталось, на знаменитую куртизанку маркизу Паиву и подобных ей дам. Мне он казался дружелюбным и очень скучным, и я видела, что он влюбляется в Полли.
– Тебе не кажется, что он ужасно милый? – спросила она. – И это так любезно с его стороны приходить, когда я так выгляжу.
– Твое лицо не изменилось, – сказала я.
– Жду не дождусь, чтобы он увидел меня в обычном состоянии – если это когда-нибудь наступит. Я уже теряю надежду на то, что ребенок вообще когда-нибудь родится…
Он родился, однако, в тот же самый вечер и, взглянув, по выражению Рэдлеттов, один разок на своего отца, тут же умер.
Полли была сильно больна, и медсестра не пускала к ней никаких посетителей дней десять после родов, но, как только она позволила, я сразу приехала. Мельком я увидела в холле Малыша, он выглядел еще мрачнее обычного. Бедный Малыш, подумала я, остаться с женой, которая теперь так явно его недолюбливает, и даже без ребенка, который мог бы компенсировать эту неприятность.
Полли лежала в импровизированной беседке из цветов, и медсестра находилась при ней. Здесь же для довершения картины должно было быть краснолицее вопящее существо в переносной колыбельке, и я ощутила его отсутствие, как кого-то хорошо мне знакомого.