Сирена и Оракул (СИ)

— Что тебе, Морган? — ее голос был ровным, лишенным каких-либо эмоций. Никакой фамильярности, никаких «Арти». Снова официальный тон.
Я закрыл за собой дверь, чувствуя, как бешено колотится сердце.
— Сирена, нам нужно поговорить.
Она откинулась на спинку кресла, скрестив руки на груди. На губах заиграла знакомая саркастическая усмешка.
  
— О? Неужели? И о чем же такому важному репортеру, как ты, нужно поговорить со мной в столь поздний час? Не терпится получить новое задание? Или решил обсудить последнюю редакционную политику?
— Перестань — вырвалось у меня резче, чем я хотел — ты прекрасно знаешь, о чем. О нас. О том, что происходит…или вернее, не происходит между нами.
Ее усмешка стала шире, но глаза оставались холодными.
— А что, по-твоему, должно происходить, Морган? Расследование закончено. Статья опубликована. Премии получены. Враги повержены. Ты получил свою должность. Работа сделана. Какие еще могут быть вопросы?
Она обвела кабинет жестом, будто демонстрируя финальную сцену спектакля.
— Работа? — я подошел ближе к столу — то есть все, что было…это была просто работа? Интимная часть производственного процесса? — горечь в моем голосе была почти осязаемой.
Сирена лениво повела плечом, рассматривая меня с каким-то хищным любопытством, словно оценивая реакцию подопытного кролика.
— А ты ожидал чего-то другого, малыш Арти? — она произнесла это «малыш Арти» с той самой интонацией — смесью насмешки и чего-то интимного, собственнического, что раньше заставляло меня терять голову, а теперь било под дых — ты был мне нужен. Да, нужен. Для этого дела. Мне нужен был кто-то преданный, кто-то достаточно умный, чтобы понимать, но недостаточно опытный, чтобы задавать лишние вопросы. Кто-то, кем можно управлять.
Она чуть подалась вперед, ее взгляд стал жестче, почти гипнотизирующим.
— Но ты был маленьким мальчиком, испуганным стажером, который боялся собственной тени. А я ковала из тебя мужчину. Я заставила тебя пройти через огонь, воду и медные трубы этого дерьмового города. Я показала тебе, как рвать глотки акулам. Ты им стал, Арти. Посмотри на себя — репортер «Оракула», имя на первой полосе. А теперь гордись этим и помни, что тебя сделала Я!
Ее слова хлестнули, как пощечина. Она не просто отгораживалась — она обесценивала все, что было, выставляя это своей заслугой, своей игрой, где я был лишь пешкой, пусть и усовершенствованной ею же. В ее голосе звучала сталь, неприкрытый цинизм и та самая властность, которая одновременно притягивала и отталкивала. Не было ни намека на сожаление, ни капли тепла. Только холодный расчет и утверждение своего превосходства.
— Значит…это все? — спросил я глухо, чувствуя, как последняя надежда на какой-то другой ответ умирает — просто…использовала и выбросила?
— Не драматизируй, Морган — она снова откинулась на спинку кресла, ее тон стал почти скучающим — я дала тебе карьеру, опыт, имя. Большинство людей убили бы за такой шанс. Ты получил то, что хотел, разве нет? Или ты надеялся на вечную любовь и совместные завтраки? Не будь наивным. Мы оба знаем, что такие вещи не для нас. Особенно не для меня — она указала на стопку бумаг на столе — а теперь, если ты не возражаешь, у меня действительно есть работа. В отличие от некоторых, я не почиваю на лаврах.
Разговор был окончен. Она дала это понять со всей своей убийственной прямотой. Я стоял перед ней, чувствуя себя невероятно глупо, опустошенно и…да, использованно. Она была права в одном — она меня сделала. Она выковала репортера Моргана, но в процессе, кажется, сломала что-то важное внутри Арториуса. Хендерсон просил меня быть ее плечом, видеть за маской человека. Но сейчас я видел только маску — идеальную, непроницаемую, сросшуюся с лицом настолько, что от человека под ней не осталось и следа. Или она просто не хотела, чтобы я его видел.
Я молча развернулся и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Разговор не привел ни к чему, кроме еще большей боли и осознания того, что пропасть между нами стала бездонной. Что делать дальше, я по-прежнему не знал. Но оставаться рядом с ней, играя роль благодарного творения, я, кажется, больше не мог.
  
Глава 13. Пепел победы и вкус одиночества
 
Несколько дней я бродил по редакции, как призрак. Повышение до репортера, имя рядом с ее именем — все это ощущалось как насмешка, как утешительный приз в игре, правил которой я так и не понял, но в которой явно проиграл что-то важное. Разговор с Сиреной, ее холодные, режущие слова о том, что она меня «ковала», окончательно выбили почву из-под ног. Я остался, послушав Хендерсона, но теперь не понимал, стоило ли оно того. Я чувствовал себя опустошенным, грязным, словно соучастником чего-то непоправимого. Смерть Эмили и Дэвиса — эти тени ложились на все, чего мы достигли, отравляя победу.
Сирена же, казалось, наслаждалась своим триумфом, или, по крайней мере, мастерски это изображала. Премии, интервью, восхищенные взгляды коллег — она принимала все это с легкой, едва заметной усмешкой, словно наблюдая за забавным, но предсказуемым спектаклем. Но я видел — или хотел видеть — трещины в ее броне. Мимолетные мгновения, когда ее взгляд становился пустым, когда пальцы слишком нервно теребили браслет часов, когда она задерживалась в своем кабинете допоздна, одна, в окружении теней и призраков побежденных врагов.
Однажды вечером, когда редакция уже опустела, а за окнами давно сгустилась чернильная темень ноябрьской ночи, я снова увидел свет в ее кабинете. Что-то — то ли беспокойство, то ли отчаянная потребность в какой-то определенности, то ли просто привычка быть рядом — потянуло меня туда. Я не стучал. Просто тихо приоткрыл дверь.
Она была там. Сидела не за столом, а в кресле у окна, глядя на огни города, которые всегда ее так завораживали. Рядом, на низком столике, стояла почти пустая бутылка того самого односолодового виски с острова Айла, который она дала мне попробовать в свой первый вечер у нее дома. В руке она держала тяжелый хрустальный стакан, тоже почти пустой. Ее обычно идеальная прическа растрепалась, несколько темно-фиолетовых прядей упали на лицо. Пиджак был небрежно брошен на спинку кресла, а верхние пуговицы шелковой блузки расстегнуты, обнажая больше, чем позволял ее строгий деловой образ. Она была пьяна. Не просто выпившей, а именно пьяной — той редкой, опасной стадией опьянения, когда рушатся все защитные барьеры.
Она услышала, как я вошел, и медленно повернула голову. Взгляд был тяжелым, расфокусированным, но узнавание в нем мелькнуло. Удивления не было. Скорее, какая-то вселенская усталость.
— А, это ты…Морган… — голос был хриплым, чуть заплетающимся. Никакого сарказма, никакой стали. Просто усталость — пришел… полюбоваться на триумфатора? На королеву…гребаной журналистики? — она издала тихий, горький смешок.
Я молча закрыл дверь и подошел ближе. Взял со столика бутылку и плеснул себе немного виски в чистый стакан. Сел в кресло напротив. Воздух был пропитан запахом дорогого алкоголя, ее духов и…чего-то еще. Одиночества.
— Успех оказался не таким сладким, Сирена? — спросил я тихо, глядя на нее.
Она поморщилась, словно от зубной боли.
— Сладким? — переспросила она, криво усмехнувшись — он…горький, Арти. Как этот чертов виски. Как пепел во рту после пожара. Ты победил…сжег все дотла…и стоишь на пепелище один — она сделала большой глоток, почти осушив стакан — «Золотой Грифон…» — она презрительно фыркнула — знаешь, куда я его дела? Засунула в дальний ящик стола, под старые счета. Еще одна блестящая погремушка для тщеславной суки. А они…они смотрят на меня, как на икону. «Бескомпромиссная»… «доблестная»… Если бы они только знали…»
  
Ее взгляд затуманился.
— Эмили…эта дурочка…так хотела отомстить. И ведь добилась своего. Только цена…Дэвис…старый трус…просто хотел дожить спокойно свой век — она встряхнула головой, словно отгоняя видения — коллатеральный ущерб…как говорят эти ублюдки в погонах. Необходимые жертвы на алтарь великой Правды — она снова горько рассмеялась — чушь собачья. Просто…грязь. Которую уже не отмыть.