Грач

Мы не то чтобы очень верили его рассказам, но в темноте церковное кладбище и вправду нагоняло страх, поэтому мы всегда старались вернуться с прогулки засветло, чтобы не попасться призракам и чтобы не пришлось убегать от лезущих из-под земли скелетов и вампиров.
Когда мы отошли от дороги, я спустил Тину с поводка. Она принялась носиться как угорелая и писать куда ни попадя, как будто перед этим терпела не меньше недели.
  
— Сколько тебе надо заплатить, чтобы ты залез в могилу? — спросил Кенни.
— Надолго?
— На всю ночь. А не как в ванну — туда и сразу обратно.
Кенни терпеть не мог мыться и выскакивал из ванны, не успев толком намокнуть.
— Не знаю, — сказал я.
— За миллион фунтов залез бы?
— Наверно, — ответил я. — Миллион нам бы не помешал. Отец больше не работал бы по ночам, мы бы купили машину, слетали к маме…
Мама ушла от нас, когда мы с Кенни были маленькими. Кенни, хотя и отстаёт в развитии, иногда удивительно здорово соображает — наверно, потому что в голове у него ерунды меньше, чем у остальных. Но когда он был маленьким, маме с ним приходилось туго, а из отца помощник был ещё тот. Много лет она неизвестно где пропадала, а недавно мы её отыскали. Это как-то странно, но хорошо. Она живёт в Канаде и зовёт нас к себе на каникулы.
— А за полмиллиона согласился бы? — продолжил допрос Кенни.
— Ага.
Кенни задумался. У него с собой была палка, ею он рубил бошки растениям, сдуру подворачивавшимся ему под руку.
— А за десятку?
— Нет.
Кенни довольно кивнул. Ему нравится определённость. Он хотел точно знать, сколько денег я попрошу за то, чтобы заночевать в холодной могиле среди старых костей.
— За двадцать тысяч?
— Ну-у-у… Может быть.
— За две тысячи?
— Нет.
— За семь тысяч?
— Только если королева принесёт их мне на серебряном подносе.
Кенни засмеялся. По его лицу было видно, что он представил себе, как королева подъезжает к нашему дому на «роллс-ройсе» и вручает мне пачку денег.
— А ты-то сам? — спросил я. — За миллион полез бы в могилу?
Кенни замотал головой, будто отгонял осу:
— НИ В ЖИЗНИ!
— А за сколько всё-таки залез бы?
— НИ ЗА СКОЛЬКО!
Этого-то я и ждал.
— Ага, попался! — воскликнул я. — Ты сейчас сказал, что готов ночевать в могиле ни за сколько. То есть даром. А в Библии написано, что, если что-то говоришь — это всё равно что обещаешь. А обещания надо выполнять.
Кенни жутко перепугался. Он всегда держал обещания и скорее бы дал сломать себе руку, чем не сделал того, что обещал. Но долго корчить серьёзную физиономию я не смог, и мы оба рассмеялись. Кенни напрыгнул на меня, Тина залилась лаем, и мы бегом бросились из-под тенистых деревьев на ровное чистое поле.
На открытом месте мы все трое замерли как вкопанные при виде непонятной, ожесточённой заварушки: невдалеке перед нами с пронзительным криком трепыхался ком перьев.
Первой опомнилась Тина и с лаем припустила по мёрзлому полю.
— Это птицы дерутся! — воскликнул Кенни. — Лови Тину, а то она…
Я бросился вдогонку за ошалевшей от счастья Тиной. Она постоянно пыталась ловить птиц в саду, но явно сама не верила, что из этого что-то выйдет. А тут ей выпал такой шанс!
Присмотревшись, я понял, в чём там дело: ястреб напал на ворона. Между ними завязался поединок, которому Тина сейчас положит конец.
— Тина, стоять! — крикнул я. — Ко мне, девочка моя! Сюда, тупая псина!
Но всё без толку. До цели ей оставалось совсем немного.
Ястреб, судя по всему, уже почти что взял верх, но при виде Тины рассерженно вскрикнул, взмахнул крыльями и взмыл в воздух. Тина не могла так просто упустить добычу и подпрыгнула, чтобы схватить ястреба на лету. Рослой собаке ещё можно было бы на что-то рассчитывать, но у Тины, коротконогого джек-рассел-терьера, шансов не было никаких. И тем не менее она щёлкнула зубами всего в нескольких миллиметрах от длинного ястребиного хвоста.
Прыгнула Тина красиво, а вот приземлилась не очень. Сделав пол-оборота в воздухе, она бухнулась на задницу. Это было уморительно смешно и к тому же спасло жизнь потрёпанному в драке ворону. Приземлись Тина на четыре лапы, он бы точно достался ей на обед. А так я успел схватить собаку за ошейник и прицепить поводок.
Тина истошно лаяла и бросалась на ворона. Когда к нам подбежал Кенни, я отдал ему поводок, а сам наклонился рассмотреть распростёртую на земле птицу.
Поначалу я решил, что ворон — всё. Он лежал совсем неподвижно, только перья ерошились от ветра.
— Живой? — спросил Кенни, сдерживая рвущуюся Тину.
— Не знаю.
— Возьми его и посмотри.
Брать ворона в руки не хотелось. Мне стало зябко от одной мысли, что вот я дотронусь до него, а он мёртвый. Вдобавок я вспомнил, что на мёртвых животных бывает полно блох и вшей, и у меня сразу же везде зачесалось. А вдруг он возьмёт и очухается — и долбанёт меня своим здоровенным клювом…
— На, — сказал Кенни. — Подержи Тину.
Он сунул мне поводок и потянулся к ворону. На фоне чёрных перьев его руки казались невозможно белыми.
— Тёплый, — проговорил Кенни. — И у него кровь течёт.
— Забей, он мёртвый, — сказал я. — Давай его тут и похороним.
Но прежде чем я успел договорить, физиономия Кенни расплылась в улыбке.
— Не-а! Он дышит!
И тут я тоже увидел, как еле заметно поднимается и опадает его грудь.
— Я отнесу его домой, — сказал Кенни. — Будем заботиться о нём, пока не выздоровеет. Как о Снаффи.
Снаффи был барсучонком, которого мы год назад подобрали в лесу и выходили. Я не сумею объяснить, каким образом, но он, считай, спас нашу семью. Отец тогда совсем расклеился, а Кенни как-то уж больно напрягался из-за нашей мамы, и вообще на нас навалилась какая-то безнадёга. Но появилась зверушка, которой была нужна наша забота, и всё более-менее пошло на лад.
Я взглянул на Кенни. Он держал в руках ворона, его лицо светилось надеждой и любовью.
— Ага, — сказал я. — Здорово придумал. Отец подскажет, что с ним делать.
Я снял с шеи шарф и закутал в него раненую птицу.
Вблизи она уже не казалась совсем чёрной. В закатных лучах перья переливались разными оттенками фиолетового, как бензинная плёнка на луже. А в том месте, откуда рос клюв, сквозь редкий пушок проглядывала сероватая кожа.
— Кенни, глянь. — Я показал на основание клюва. — У него тут лысина намечается. Почти как у отца на кумполе.
— Ага, вижу, — сказал Кенни. — Значит, этот ворон — старый?
— Не уверен. По-моему, это вообще не ворон, а грач. Причём молодой. Потому что у грачей с возрастом седеет физиономия.
— Значит, это детёныш? — спросил Кенни.
— Не совсем. Скорее подросток. Типа нас с тобой.
Кенни сравнение понравилось.
— Ага. — Он радостно улыбнулся. — Типа нас. — А потом, уже с серьёзным лицом, продолжил: — Он же не умрёт, скажи? Я не хочу, чтобы он умирал…
— Я думаю, Кенни, он очухается, — сказал я, хотя совсем не был в этом уверен.
  
3
 
 
Кенни нёс грача домой так, будто был одним из волхвов, идущих с дарами к младенцу Иисусу. Грач, завёрнутый в мой шарф, не подавал признаков жизни. Даже Тина прониклась важностью происходящего и, вместо того чтобы с тявканьем носиться туда-сюда, мирно семенила сбоку и даже не останавливалась обнюхивать фонарные столбы.
Меня поразило, как мало — для такой большой птицы — весил грач. Можно было бы сказать, что он был лёгким как пёрышко, но это не то. Когда берёшь даже такую маленькую собачонку, как Тина, чувствуешь в руках что-то плотное и увесистое, потому что она сделана из мяса и костей. А с этим грачом — я будто взял в руки сон или мысль.
  
Когда мы пришли домой, отец всё ещё спал.
— Отнесём его в сарай, — сказал я.
Кенни покачал головой:
— Не, там холодно. Может, потом, когда поправится…