Товарищ "Чума" 10 (СИ)

— В прошлый раз ты докладывал, — вождь подошёл к окну, за которым медленно разгоралось утро, — что немцы тоже пробуют… договариваться с этой Тьмой.
— Так точно, товарищ Сталин, — ответил я. — И они уже достигли значительных успехов.
Сталин повернулся, и в его глазах вспыхнул холодный огонь.
— Ты должен быть быстрее. Сильнее. Безжалостнее. Потому что если их «договор» состоится — мы проиграем не только войну. Мы проиграем всё, товарищи… До сих пор не могу поверить, что всё происходящее с нами — реальность, — признался «под занавес» вождь.
  
— А вы знаете, товарищ Сталин, — неожиданно произнёс Фролов, — моя бабка говорила: когда земля перенасыщается смертью, она… пробуждает древние силы. И хорошие, и дурные…
— Возможно, товарищ Фролов, возможно… — Сталин вновь медленно прошелся по кабинету. — Главный вопрос — в каких руках окажутся эти силы? Когда умирает Свет… Тьма приходит сама собой, — тихо произнес он. — Мы стоим на пороге новой эры, товарищи. И я не знаю, готово ли к ней человечество.
Эти слова повисли в воздухе, наполненном запахом ароматного табака. И этой в тишине я вдруг понял: мы уже сделали выбор. Все мы. И теперь нам оставалось только следовать ему — через тьму, через кровь, через все круги этого нового ада, который мы сами и разбудили.
Я вышел из Кремля, сжимая в кармане новое предписание — «Особая миссия под личным контролем тов. Сталина». Холодный ветер рвал с новенькой формы пыль кабинетных ковров, но я его не ощущал — холоднее было внутри.
«Ну что, товарищ Чума, — мелькнула дикая мысль в голове, — привез апокалипсис на родину в своём вещевом мешке? Но нет, — я посмотрел на запад, где над Москвой клубились черные тучи, — апокалипсис уже был здесь. А я только взвинтил ставки своим присутствием».
  
Глава 9 
 
Кремль остался позади, но тяжесть разговора не отпускала. Мы с Фроловым молча шли к машине, шагая по пустынным утренним улицам. Москва только начинала просыпаться, но в воздухе уже витало напряжение — словно сам город чувствовал приближение чего-то неотвратимого.
— Ну что, товарищ Чума — теперь ты официально главный по апокалипсису, — наконец нарушил тишину Фролов, словно прочитав мои мысли. — Поздравляю. — В его голосе не было ни капли сарказма. Только дикая усталость — мы все вымотались после этого сложного разговора.
— Я бы предпочел звание поскромнее, — проворчал я, закуривая.
Он хмыкнул, но тут же нахмурился, тоже винимая из кармана пачку папирос.
— Товарищ Сталин прав в одном… если немцы найдут способ управлять этой Тьмой, мы все окажемся в дерьме… Если, конечно, не найдём способа их опередить.
— Они уже нашли способ, — бросил я, выпуская дым в прохладный осенний воздух. — Просто пока не знают, как ловчее ею управлять и удерживать под контролем…
Фролов остановился, резко повернувшись ко мне и схватив за рукав:
— А тебе откуда известно?
Я усмехнулся, и развел руками.
— Если бы я точно знал…
Неожиданно лицо капитана госбезопасности стало каменным:
— Ты что-то скрываешь?
— Мы все что-то скрываем, Лазарь Селивёрстович, — мягко и спокойно ответил я, не обращая внимания на поглотившую Фролова подозрительность. — Особенно, когда речь идет о вещах, которые и словами не объяснить… Если я скажу, что мне всё это привиделось, что ты на это ответишь?
Фролов немного оторопел от моего признания:
— Не знаю…
— Вот, и я тоже не знаю, как работать с абсолютно непроверенными сведениями. Может это всё мои галлюцинации на почве нервного истощения?
Лазарь Селивёрстович задумался, потом вдруг потянулся к груди, и достал из внутреннего кармана плоскую фляжку и отвинтил колпачок. Пахнуло спиртным с запахом сивушных масел, забитых ароматом пряных трав.
— Держи, — протянул он мне. — Не думай, отличный самогон! Просто, если ты сейчас свалишься от нервного истощения, никому легче не станет.
Я принял фляжку. Самогон обжег горло, но внутри сразу стало теплее.
— Вот ведь ирония, — пробормотал я, занюхав крепкое, но ароматное пойло рукавом гимнастёрки, — мы держим фронт против немцев, а настоящая война идет где-то там, «в темноте», и никто, кроме нас, этого даже не понимает.
Фролов молча кивнул, глядя на дорогу. Мы дошли до машины. Водитель, молодой парень с белесыми бровями, прыгнул открывать дверь.
— На базу, товарищ капитан госбезопасности? — спросил он бодро. Похоже, парень уже успел отойти от утреннего столкновения с вороной
— На базу, — коротко кивнул Фролов.
Я бросил последний взгляд на кремлевские башни. Где-то там, в кабинете с толстыми шторами, товарищ Сталин продолжал разрабатывать свою стратегию Великой Победы, где на кону была уже не просто Страна Советов, а, возможно, сама душа этого мира. А мы? Мы просто ехали на базу. Готовиться к войне, о которой еще не знал практически никто из обычных людей. И хорошо бы было, чтобы они об этом никогда и не узнали.
Фролов закурил, протянув папиросу и мне. Я не стал отказался. Так мы и стояли возле новенького автомобиля ЗИС-101[1], выданного нам из кремлёвского гаража взамен разбитой в хлам «Эмки». Сказать, что наш водитель был рад, это не сказать ничего. Ведь на подобном лимузине ездил и сам товарищ Сталин.
Обратная дорога была долгой. В ЗИСе мы с Фроловым больше молчали, каждый переваривая слова вождя. Москва за окнами мелькала серыми кварталами, встречая нас редкими прохожими, торопящимися по своим делам. Никто из них и не подозревал, что прямо сейчас творится в кабинетах Лубянки и Кремля, и что их всех ждёт буквально через несколько дней.
База особого отдела силовиков-энергетиков встретила нас стандартной суетой и охраной на вышках. Офицер караула, узнав водителя, сидевшего за рулем новенькой машины, а затем и Фролова, отдал честь, пропуская нас за охраняемый периметр.
Первым на базе нас встретил отец Евлампий. Вымытый, отдохнувший, в постиранной рясе, еще чуть влажноватой, но надетой поверх новенькой военной формы. Его глаза, однако, продолжали гореть тем самым огнем Веры, который я ужу видел после того, как отцу Евлампию удалось отбиться от древнего демона.
— Ну что, чады? — спросил священник, крестясь. — Отпустила вас Первопрестольная?
— Не то, чтобы отпустила, батюшка… — пробурчал я, снимая шинель — в основном корпусе уже затопили печи. — Скорее, отправила дальше воевать.
— Но теперь уже не только с немцами, — добавил Фролов, — наша задача несколько усложнилась.
Священник тяжело вздохнул.:
— Так оно и есть… Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных[2].
— А вы, отец святой, с этим как раз кстати, — произнёс капитан госбезопасности. — Товарищ Сталин велел вам передать: с сего дня все гонения на церковь — прекращаются! Ваши попы… э-э-э… священники, — быстро поправился он, — понадобятся в этой войне.
Лицо отца Евлампия на миг исказилось. То ли от облегчения, то ли от нового страха.
— Это и хорошо… и страшно… — тихо прошептал он, но мы с Фроловым это прекрасно услышали.
— Это почему же? — удивленно приподнял брови Лазарь Селивёрстович.
— Потому, чадо ты неразумное, — пробасил монах, — если уж власть имущие сами вспомнили о Боге и служителях его — значит, дела совсем плохи… Или настолько плохи, что без Него уже никак…
Воцарилась гробовая тишина, когда Фролов озвучил новое задание, предназначенное для батюшки самим товарищем Сталиным. Отец Евлампий медленно поднял голову, его мозолистые пальцы вновь начали искать на груди отсутствующий наперстный крест.
  
— Меня? На переговоры с Патриархом? — Голос священника дрогнул, но не от страха, а от осознания особой тяжести миссии. — Товарищи чекисты, вы просто не понимаете, чего требуете от меня… Да я в последний раз в Патриархии был… — Он замялся, пересчитывая что-то в уме. — Лет пятнадцать назад. Когда еще митрополит Сергий[3]…