Охота на Лань. История одной одержимости (СИ)

Подобная загадка его интриговала. Он написал в университет Болоньи одному из своих преподавателей, но ответа пока не пришло.
Люди приходили разные, Джованна смотрела на них, и они словно разбавляли густую жижу отчаяния в душе. Мать умирающего ребенка, цепляющаяся за него, умоляющая спасти, в отчаянии смотревшая на нее, словно она, Джованна, в силах что-то изменить, была первой, кто отрезвил девушку. Такие боль и отчаяние заставили ее почувствовать стыд. Как могла она так плакать, если вот оно, живое еще дитя, живое горе, которое превышает ее горе в сотни раз? Она по-прежнему рыдала в тоске по Валентину. Но постепенно боль научилась жить в ее сердце, не разрывая его на части. Словно моллюск, который оборачивает в перламутр приносящую ему боль песчинку, она завернула это страдание в помощь, работу, наблюдение за Марко. Она следила за ним постоянно. Поначалу сжималась от ужаса, когда он был рядом: ведь Марко увез ее от братьев, и она стала его женой. Потом он сделал так, чтобы она потеряла и имя свое. И с новым именем снова женился на ней. Прошло время, прежде чем Джованна поняла из его объяснений, что таков изначально был план ее спасения. К тому же он не пытался ничего от нее требовать, его забота была искренней, это она знала. В памяти со временем оживали воспоминания о нем до трагедии, о Марко как о друге. И постепенно, хоть и не без труда и настороженности, доверие стало возвращаться. Он учил интересным вещам, он стал для нее частью нового мира: болезней и выздоровления, который ранее ей был совершенно незнаком. Это занимало ее ум, отвлекало от боли, помогало пережить день. Постепенно это стало необходимым – приходить к нему в кабинет и слушать.
При людях он избегал обращаться к ней по имени, звал ее «родная». Поначалу это казалось странным, но потом вдруг понравилось: разве не родственники они по потере и боли, ведь он был самым близким человеком для нее теперь. Единственным, с кем Джованна могла бы говорить о братьях. Но пока не говорила. Слишком больно. Она бы захлебнулась рыданиями, а плакать при нем не хотелось. Наедине он звал ее Джованной. Все еще Джованна. Пусть мертвая, пустая, но Джованна.
Девушку больше всего привлекали движения его рук. Она стала фиксировать на них взгляд прежде, чем начать без страха и стеснения смотреть на лицо Марко. Когда в церкви он стоял напротив нее, она тоже смотрела на его руки: недвижимые, словно завороженные словами священника, они ожили и торопливо, словно в страхе, что она ускользнет в последний момент, надели на ее палец кольцо. Прохладные цепкие пальцы, которые вытаскивали ее из жара кошмарных снов, слушали пульс несмотря на то, что она пыталась освободиться от их хватки. Но, когда Марко осматривал больных, Джованна вдруг заметила, что руки у него вовсе не такие хищные, как представлялось раньше. Движения их были плавными, размеренными, но уверенными. Они нажимали, приподнимали, раздвигали, держали инструменты, отмеряли лекарства, а она не могла оторвать взгляд от них. Пальцы у него были длинные и худые, однако очень красивые. Ей нравилось, что каждое движение делается для определенной цели, что Марко не суетится, его руки знают, как и что делать для того, чтобы помочь поставить диагноз или облегчить страдание человека. Его знания завораживали. И еще ее поражало в нем то, что он делился этими знаниями так запросто, словно считал ее действительно своим помощником. А Джованна согласилась помогать только, чтобы занять свое сознание, отвлечься, но постепенно новый мир поглотил ее. Новое, неведомое, интересное, любопытное и ужасное манило: болезни человека, раны, уродства и возможность их лечения и исцеления. Она не подозревала, что в мире столько больных, нуждающихся в помощи врача, столько хворей и недугов, которые мучают людей. Новые знания питали ум, помогали лучше сочувствия Марко пережить боль. Необходимость общения вынудила отвечать ему все чаще, задавать вопросы, таким образом Джованна постепенно заново училась взаимодействовать с ним и остальными.
 
И еще ее восхищало его бескорыстие. Марко принимал бедных, зная, что им нечем платить. И учил Джованну не бояться их гнойных ран, изможденного вида, вшей, грязи. Марко говорил со всеми одинаково приветливо, умел поддержать улыбкой и пожатием руки, добрым словом. И Джованна увидела его сердце: большое, любящее, полное желания помогать людям. И это потрясло ее, она и не представляла себе, что друг семьи, дурачившийся с Лоренцо, обладает такой чистой душой. Джованна понимала, что сама она не такая щедрая, любящая и добрая, как он. Но он уверял, что это от нехватки знаний.
– Когда ты научишься лечить, ты будешь смелее, родная. Пока ты боишься не их запаха, заразы или рвоты, ты боишься, что не сумеешь помочь.
Ее фразы были все еще куцыми, нелепо короткими и обрывочными, но Марко проявлял спокойствие, понимая, что Джованна слишком долго молчала. Порой в процессе учебы он нечаянно дотрагивался до нее, и она отскакивала, словно он причинял ей боль. Но в работе, перед пациентами, эти случайные прикосновения переносились стойко, Марко чувствовал, как она отодвигается, видел, как отворачивает лицо, но Джованна не бросала инструменты и мази. Он старался не дотрагиваться до нее лишний раз. Ему было неприятно, что она так воспринимает его, но он надеялся, что со временем они станут друзьями. Она была нужна ему как воздух. Марко задыхался без нее, но, когда Джованна вдруг замыкалась в своей боли и тоске, порой испытывал ярость и отчаяние. Хотелось закричать, но он сдерживал себя. В любой болезни бывают временные ухудшения. Видимо, и душевные раны временами начинали болеть сильнее, раз Джованна становилась вялой и неразговорчивой. Он терпел.
Но все-таки однажды конфликт случился. Он зрел давно, как гнойный прыщ, напряжение между ними постепенно росло по мере того, как они все больше времени проводили вместе на приеме и при обсуждении пациентов вечерами. Марко чувствовал, что однажды что-то произойдет, что-то прорвет этот нарыв, и гадал, как отреагируют они оба и что случится с тем хрупким мостом, что он строил между ними все это время.
Поздно ночью в дом постучали. Джузеппе разбудил Марко и давно привычными знаками объяснил: срочный случай, нужна помощь. «Нужно ли будить госпожу?» – Джузеппе махнул в сторону спальни Джованны и сделал жест, словно стучит в дверь. Марко решил, что нет. Возможно, он справится один, а Джованне нужен отдых.
В кабинете ждали две испуганные женщины. Женщина постарше крепко обнимала за плечи младшую, совсем еще девочку, но с огромным животом.
– Доктор, помогите! – старшая бросилась перед ним на колени. – Не гоните нас!
– У меня и в мыслях не было. Ложитесь. Джузеппе, – позвал он слугу, – горячей воды, чистые простыни и буди госпожу!
Беременная девочка плакала, вскрикивая от боли.
– Понимаете, мы скрывали… Мой муж однажды… но он уже не вернется. Кондотьер, понимаете. Грубый… А она мне не сразу призналась. Это моя сестра, доктор! Я не могу ее бросить!
Марко вымыл руки и закатал рукава рубашки. Положив испуганную роженицу на кушетку, он осмотрел ее.
– Повитуха? – коротко спросил он.
– Взяла с нас деньги, а когда дело пошло, вдруг отказалась. Бросила через два часа схваток. Она мучается уже несколько часов. Я еле дотащила… Умоляю! Не выгоняйте!
– Не выгоню. Джузеппе! Где моя жена?!
– Я здесь! – Джованна вбежала мягкой поступью с охапкой чистых простыней.
– Скорее, родная, ты мне нужна, как никогда. Плод лежит боком. Боюсь, что повернуть его сможешь только ты. У тебя подходящие для этого руки.
– Я… я не смогу, – Джованна испуганно посмотрела на Марко и даже попятилась, прижав простыни к груди. Но времени уговаривать ее не было.
– Можешь, я помогу тебе, скорее! Скорее! Рукава закатай! Вымой руки, подложи сюда простыню. Вот так. Теперь посмотри сюда, не бойся. Видишь? Это выход для плода. А белое – это его спинка. Он лежит боком. А должен головой. Медленно просунь руку, только осторожно.